Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели Страница 35

Понятно, что Литвиненко под таким мудрым и чутким руководством выть хотелось с тоски. Да плюс еще унижающая бедность. Иван Федорович пробовал выпиливать лобзиком рисунки из фанеры для украшения стен, которые его жена продавала на базаре, но и этого не хватало. Уже тогда началась экономическая регулировка по-советскому: бурный рост цен при замороженной зарплате. Воистину, безгранично терпение наших людей. Хорошо помню как на традиционных встречах старых коммунистов с трудящимися на вечере вопросов и ответов в ахтарском клубе по методу диалектического материализма снимал и разрешал эти возникшие противоречия, кстати весьма на сталинский манер — дурака, для которого не существует сложностей реальной действительности, старый коммунист Смирнов, работавший учетчиком на нашем заводе. В хорошо освещенном зале собралось человек пятьдесят молодежи, и Смирнов, обложившись газетами и восседая на сцене за покрытым кумачом столом, толкал им политическое «му-му». Хорошо помню вопрос: «Почему у нас растут цены?» Ответ: «Цены у нас не растут». Вопрос: «Но ведь фунт масла, еще недавно стоящий один рубль, сегодня стоит четыре». Ответ: «Если дорого, не берите это масло». Затем последовал вопрос Семена Сидоровича Логвиненко, тоже, в прошлом, белого офицера, колчаковца, из числа сбежавших в тихие и хлебосольные Ахтари: «Неправду говорите, товарищ Смирнов. Выйдите на базар и посмотрите». Последовал ответ в лучших традициях дискуссии большевистской партии с любой возникающей оппозицией, политической или экономической: «Мы тебя, контра, знаем — колчаковец. И мы за тобой следим». Вот так обычно отвечали, разорив сельское хозяйство страны идеологическими догмами и форсированными программами старые коммунисты, которым по интеллектуальному уровню конечно было не тягаться не только с Учредительным Собранием, разогнанным в 1918 году, а даже с отдельными оставшимися в России белыми офицерами: людьми вышколенными, грамотными, с отличной выправкой, культурными. Кстати Логвиненко, человек тридцати с небольшим лет, направленный вскоре вместе со мной в Мосрыбвтуз на учебу в Москву, как человек грамотный, успешно окончил его и был расстрелян в 1937 году во время очередного пароксизма классовой горячки за свое колчаковское прошлое, уже будучи одним из крупных руководителей рыбного хозяйства Крыма. Чтобы покончить на этой странице с темой белой гвардии отмечу только, что примерно в это время появился у нас на заводе некто Петров, с прекрасной выправкой, высокий, атлетического сложения блондин лет тридцати пяти, работавший помощником начальника, но бывший первой фигурой в тарифно-нормировочном бюро, все более опускавшем пресс секунд и движений, выжимая из рабочего производительность труда. Подобно Цезарю, Петров умудрялся разговаривать с посетителями, не прекращая печатания на машинке. Он же впервые внедрил в Ахтарях ныне ставшую такой популярной в больших городах традицию амуров во время обеденного перерыва.

Во время обеда Петров важно прохаживался по берегу моря и доходил до причала рыбацких лодок. Здесь его след совпадал со следом пышнотелой дамы, жены его непосредственного начальника, и обнаруживался уже только на дне одной из рыбацких байд, почему-то усиленно покачивающейся на волнах, даже в условиях полного штиля. Потом эта пара купалась. Освеженный и удовлетворенный Петров возвращался к исполнению своих служебных обязанностей. Судя по всему, моральные соображения не очень тревожили испытанного чистым спиртом и разрывными пулями офицера. Тем более, что когда услужливые осведомители сообщали хилому, согбенному под грузом своих тарифно-нормировочных обязанностей, начальнику бюро о похождениях жены, он лишь рукой махал. Не оставались в накладе и многие другие ахтарские дамы. Но не долгим был реванш Петрова, побившего на дне лодок все достижения красной гвардии. Вскоре Петрова арестовали, и обнаружилось, что он председатель трибунала какой-то белогвардейской части, осудившей к расстрелу немало наших бойцов и командиров. Вообще нередко появлялись в нашей тихой станице люди в кожаных куртках с внимательными недоверчивыми глазами и бульдожьей складкой у рта, неуклюжей, но сильной статью, казалось всегда готовые к броску — чекисты, а потом ГПУшники. И весьма часто находилась им здесь пожива, среди, казалось бы, наступившего гражданского мира.

Не стану осуждать ни красных, ни белых. Они жили по законам, заданным им историей. Думаю, что многое и объединяет их — прежде всего чувство большой исторической вины перед Россией, которой ни те, ни другие не смогли принести ни счастья, ни свободы. И все-таки мой наставник и друг Иван Федорович Литвиненко еще испытал в своей жизни звездный час.

Казалось бы и так жили в театре абсурда, а здесь еще в станицу приехал цирк, потрясший до основания размеренный цикл ее жизнедеятельности. Огромный шатер из брезента раскинулся в центре станицы на территории большого двора на углу улиц Красной и Центральной. Здесь, в частном цирке Балашовых, хозяин и хозяйка гуляли по высоко натянутой проволоке, помогая себе балансировать зонтиком или веером под звуки вальса Штрауса, исполняемого ахтарским духовым оркестром, существовавшим при клубе «Красная звезда». Здесь выступали два брата акробата — дети хозяев, днем ловившие рыбу на берегу залива и бравшиеся ремонтировать у населения карманные часы всех систем, бесследно исчезавшие неизвестно куда и по сей день. Как и наши старые отцовские часы. Ничего не поделаешь — цирк. Но настоящим гвоздем программы цирка была борьба. Сначала с медведем, на челюсти которого был надет намордник, а на лапы перчатки, боролся старший сын хозяев или местный борец Беловол, выступавший в цирке по найму. После традиционного повержения медведя следовал перерыв, и публика, затаив дыхание, ожидала главного, за что уплатила свои кровные двадцать копеек — три литра молока по тем ценам, о чем возвещали афиши, закрепленные на ахтарских заборах: «Выступают чемпион мира по французской борьбе Рауль де Буше, чемпион Европы Онуфриенко и чемпион Советского Союза Калашников». Да, очевидно, очень многое из того, что написано на афишах, было обманом простодушных ахтарцев. Но фактом остается и то, что в Ахтари два раза приезжал сам легендарный богатырь Иван Поддубный. Конечно, не мог остаться в стороне от этой борцовской эпидемии, охватившей Ахтари летом 1928 года, Иван Федорович Литвиненко. Вскоре станицу потрясла новость: Литвиненко вызывает на борьбу чемпиона Советского Союза Калашникова. Цирковой шатер, под которым могло уместиться человек двести, казалось, трещал от натуги, переполненный до отказа. Трещали все соседние акации, облепленные пацанами, стремящимися увидеть хоть что-нибудь в щель шатра. Толпа напирала на вход в цирк. Мне удалось в момент всеобщего ажиотажа, сопровождающего самые горячие моменты схватки, незаметно проскочить внутрь цирка, в пространство между брезентовым куполом и дощатым кругом, составлявшим его основание. В переполненном цирке я запрятался между людьми, стоявшими в проходах. На арену вышел мощный блондин, одетый в темно-синее трико: чемпион СССР Калашников, громовым голосом приглашал всех желающих вступить с ним в схватку. Цирк замер.

И вдруг поднялась рука и раздался голос, принимающий вызов. Да, действительно это был мой старший приятель Иван Федорович Литвиненко. Литвиненко прошел в раздевалку и вскоре появился на арене в красном трико. Его мускулатура, выправка и стать не уступали чемпионской. После длительной разведки, когда борцы крутились друг против друга как два морских краба, они принялись выламывать руки противника, толкать всем весом, сбивая с места, с громким хлопаньем захватывать один другого за мощные шеи. Потом они схватились, давя друг друга с невиданным ожесточением и пытаясь оторвать соперника от земли. Утомившись, стали, упираясь ладонями в бороды друг друга, выворачивать головы. Зал ревел по нарастающей. Но когда Литвиненко оторвал от земли противника и бросил на ковер, затем, навалившись на него, чтобы растянуть руки уже в партере и прижать лопатки к ковру в течение трех секунд, что означало окончательную победу, то казалось, брезентовый шатер цирка сорвется и улетит от плотного рева зрителей. Но оказалось возможно кричать еще сильнее. Это произошло, когда победивший Литвиненко наступил ногой на поверженного противника, поднял вверх правую руку, подобно древнеримским цезарям, повергающим варваров во время триумфов, и провозгласил: «Селямс!» Думаю, что подобного шума Ахтари не слышали со времени обстрела орудиями английского крейсера. А Литвиненко еще объявил, что вызывает на борьбу чемпиона Европы Онуфриенко — схватка должна произойти на следующий день.

Борьба на европейском уровне проходила целых сорок минут без всякого решающего результата. Впрочем, для меня был один потрясающий результат: видимо по рекомендации Литвиненко меня определили в судьи, и я суетился на ковре со свистком во рту, оценивая каскад приемов, которыми бросали друг друга европейский и ахтарский чемпионы. Не обошлось и без скандала. Когда борцы порядком взмокли, Иван Федорович поцарапал Онуфриенко спину. Тому неудобно было предъявить претензии сопернику, с которым за сутки до этого мирно выпивал и закусывал, но для полной убедительности происходящего и чтобы отвести душу чемпион Европы отругал мое слабое судейство. Я остановил борьбу громко свистнув и внимательно осмотрел соперников, потом снова свистнув, объявил начало борьбы. Минут через десять главный арбитр Рауль де Буше был вынужден объявить о переносе схватки на завтра.