Сергей Михеенков - Встречный бой штрафников Страница 35

В какой-то миг Шуре стало не по себе. На человека, спасающегося от бомбежки или, наоборот, бегущего на пожар, эта тень не походила.

Утром, чуть свет, в окно с крыльца постучали. Шура тут же открыла. На крыльце стоял местный полицейский и двое мужчин в форме лагерных вахманов. Полицейского она знала, потому что он иногда заходил к фрау Бальк, и вдвоем с хозяйкой они подолгу сидели в гостиной и пили кофе. Кофейник Шура уносила и подогревала по нескольку раз. Полицейский когда-то дружил с покойным мужем фрау Бальк, ходил с ним в горы на охоту. Он никогда не появлялся с пустыми руками, всегда приносил какое-нибудь угощение. Говорил фрау Бальк несколько теплых слов, целовал ей руки. Потом вручал пакет, в котором фрау Бальк находила то, что давно уже исчезло с прилавков магазинов.

Лица вахманов и полицейского были осунувшимися, словно на них накинули сетку усталости. Форма перепачкана сажей и глиной. По всему было видно, что они не спали всю ночь.

Полицейский спросил, дома ли фрау Бальк?

– Нет, герр полицейский, фрау Бальк сейчас находится в деревне, – ответила она по-немецки, не поднимая глаз.

– А ты никого здесь не видела минувшей ночью?

– Нет, герр полицейский, никого.

– Где ты была во время налета?

– Дома, – призналась Шура. – Я пряталась в подвалах. Внизу.

– Нельзя нарушать общие правила. Во время авианалета необходимо быть в бомбоубежище. – Он еще раз внимательно посмотрел на Шуру, окинул взглядом всю ее тонкую фигурку, застывшую в позе покорности и послушания. – Но ты правильно поступила, что в эту ночь осталась дома. Бомбоубежище разрушено до основания. В него попала крупная авиабомба. Проклятые томми. Они убивают детей и стариков.

Немцы боялись, что при подлете самолетов английским пилотам с земли могут подавать сигналы. Но в это утро они искали вовсе не сигнальщиков.

– Да, и вот еще что: необходимо навести порядок вокруг дома. Там упало дерево. – И полицейский указал на окно, выходящее во дворик. – Видимо, его сломала взрывная волна. Дерево необходимо убрать.

– Хорошо. Я все сделаю. Я знаю, как это делать. В сарае у фрау Бальк есть пила и топор. Я справлюсь.

– Дерево очень большое. Хорошо, что оно упало рядом с домом и не повредило крышу. Я пришлю двоих рабочих. Передай фрау Бальк, что пусть она ни о чем не беспокоится, я обо всем позабочусь.

– Хорошо, я все передам фрау Бальк.

– Если увидишь каких-либо подозрительных людей в одежде военнопленных или ост-рабочих, немедленно сообщи либо фрау Бальк, либо нам в полицейский участок. Ты все поняла?

Полицейский заставил ее повторить его приказ. Она повторила. Уходя, когда их не слышали вахманы, он спросил ее:

– Твои родители из прибалтийских немцев?

– Нет, герр офицер, я русская.

Полицейский хмыкнул, но то, что «остовка» назвала его господином офицером, явно польстило ему, и он сказал:

– Передайте фрау Бальк, что она хорошо заботится о твоем воспитании.

– Спасибо, герр офицер, я непременно передам фрау Бальк ваши слова.

Полицейский снова издал неопределенный звук и вышел не попрощавшись. Шура некоторое время продолжала стоять перед захлопнувшейся дверью с опущенной головой – вдруг господину офицеру взбредет в голову зачем-нибудь вернуться?

После визита полицейского и вахманов из ост-лагеря Шура накинула пальто и вышла на улицу. Она взяла метлу и ведро и принялась подметать вокруг дома. После того как мусор и черные хлопья пепла были убраны вокруг фасадной части дома, она заглянула во дворик. Это был огромный сук, оторвавшийся от дерева, росшего в углу дворика возле мусорного бака. Дерево было похоже на ясень. Ясени росли по краям оврагов вокруг Прудков. Шура осмотрела сук и сразу сообразила, что его можно распилить на дрова. Фрау Бальк конечно же понравится ее бережливость. Дрова можно сложить возле сарая, под навес. А мелкие сучья порубить и связать в веники, опять же для растопки печей. Так они делали в Прудках. Но одной с этим огромным суком ей и за день не справиться.

Дверь сарая почему-то оказалась приоткрытой. Виднелась темная щель. Шура посмотрела на дверь, на висевшую внизу замочную накладку и начала вспоминать, ходила ли в сарай фрау Бальк после того, как Шура в последний раз подметала дворик и брала в сарае корзину для листвы. Нет, фрау Бальк в сарай не ходила.

Шура подошла к двери и прислушалась. Внутри стояла тишина и холодный влажный сумрак. Она осторожно открыла дверь. Дневной свет хлынул внутрь сарая на пол, выложенный из серого тесаного камня, на ряды ящиков, на инструменты, разложенные на полках, на садовую тачку и корзину для сбора листвы. В Прудках в таких корзинах носили сено. Корзина оказалась не там, где Шура оставила ее несколько дней тому назад. Она взяла садовую пилу и топор. Пила висела у двери. Неподалеку от входа в деревянной колоде торчал и топор. В глубину сарая она бы не пошла. Когда выходила, прикрывая за собою зверь, ее охватил мгновенный страх, что она даже вскрикнула и торопливо накинула на пробой кованую массивную накладку. Мгновенно вспомнилась косая угловатая тень крадущегося человека, которую она видела ночью во время налета. Или ей все примерещилось…

Работа ее немного успокоила.

Из центра города тянуло гарью. Оттуда по Domstrase на грузовиках возили обгоревшие бревна и щебень. Там разбирали завалы. Солдаты с лопатами прошли туда торопливым молчаливым строем. Они чеканили шаг, но в этот раз шли с серыми, угрюмыми лицами. Даже командир их выглядел не таким строгим, как всегда, устало смотрел под ноги и ни разу не взглянул, как маршируют его солдаты. Должно быть, для солдат это была вторая смена после бессонной ночи.

Напилив охапку кругляшей, Шура отнесла их к сараю. Сложила под навес. Тихонько подкралась к двери и прислушалась. Теперь ей было не так страшно. Кто мог ночью ходить по их дворику? Кого искали вахманы и полицейский?

Шура взяла в правую руку топор, левой откинула массивную кованую накладку и шагнула в сумрак сарая. Здесь царил запах старых вещей. Никто его не нарушал годами. И годами он накапливался и густел, как в бабушкином сундуке. И все здесь уже принадлежало ему. Шура тихо спросила:

– Кто здесь?

Она спросила по-русски.

– Я, – ответил сумрак мужским голосом. И тоже по-русски.

– Кто ты?

– Меня зовут Иван.

– Иван?

– Да, Иван. Я бежал из лагеря.

Она прикрыла за собой дверь и села на колоду, потому что почувствовала мгновенную усталость и дрожь в коленках. Топор выпал из ее руки.

– Ты русская? – с надеждой спросил ее сумрак, который стал теперь еще гуще.

Шура кивнула.

– Не выдавай меня. Я скоро уйду.

Сумрак говорил по-русски, и она его не боялась.

Глава пятнадцатая

– Будь я маршалом, – сказал, задумчиво наблюдая за дорогой нештатный минометчик Седьмой роты Сидор Сороковетов, – приказал бы сейчас распушить из орудий вон те окопы возле поворота. Пока они там не освоились. А, Кондрат?

– Что, Сидор, надоело мины по снегу таскать?

– Надоело. Вон как хорошо сидят. Головами крутят.

– А попадешь?

– Попаду.

Нелюбин смотрел туда же, на дорогу. И думал он то же, о чем рассуждал сейчас минометчик. Но где они, орудия? Усиление, которое хорошо помогло им при штурме Дебриков, замешкалось и отстало где-то в лесу. Ждать, когда артиллеристы подтянутся? Но и к немцам, окопавшимся у дороги, тоже может подойти подкрепление. Выслушав минометчика, Нелюбин сполз по снежной бровке вниз, в овражек, в котором продолжали накапливаться остатки его роты, и сказал:

– Давай, Сидор, тащи свои «самовары». Будем атаковать дорогу. Раз другого выхода у нас нет. Не идти же нам опять всей ротой в штрафную.

Сороковетов на такую невеселую шутку ротного только крякнул и с застывшей усмешкой пополз на четвереньках в конец овражка.

Майор Лавренов перед атакой предупредил, что после боя разборку будет делать по каждой роте в отдельности. Лучшую роту – к орденам и медалям, худшую – всем составом на положение штрафной. Майор Лавренов конечно же преувеличивал, не было у него такой власти. Это Нелюбин понимал. Но не хотелось еще раз попадать под раздачу в штабе полка как размазне и неудачнику. Да и комбата подводить не хотелось. А с комбатом у майора Лавренова, похоже, распря пошла серьезная. Упущение по службе, если оно не осложнялось личными мотивами, командир полка мог простить и забыть. Но тут узел затянули не просто личные мотивы, а баба. Нелюбин давно заметил: как только появляется где-нибудь поблизости красивая медичка или связистка, на нее тут же находятся охотники. И рано или поздно она оказывается в офицерской землянке. Оно и понятно и объяснимо. Красивой женщине не место на фронте. Вон сколько кругом изголодавшихся мужиков. Не всякий имеет сдержанность и совесть разглядеть в той же санитарочке свою сестру или дочь. И, чтобы защититься от постоянных домоганий, лучше уж свить спокойное гнездо где-нибудь при штабе полка или батальона, под присмотром и защитой командира, одно слово или взгляд которого отобьет охоту у любого охочего рысака. Когда в полку появилась старший лейтенант медицинской службы Игнатьева, на нее тут же обратил внимание майор Лавренов. Злые языки поговаривали, что до прибытия в полк она была «наездницей» у какого-то генерала в штабе армии, но потом там случилась какая-то заварушка, из Москвы прибыла комиссия, и того генерала с понижением в чине отправили на передовую. Разогнали по войскам и всю генералову свиту. Так ли, нет ли, но в санитарной роте появилась особа, мимо которой не смог пройти сам майор Лавренов. Цену она себе знала. Да и покровительства, похоже, не искала. Тут же навела в роте строгий порядок. За медицинским спиртом из батальонов уже не бегали. Лавочка прикрылась. Ухаживания командира полка Игнатьева в первое время вроде бы приняла. Но потом вдруг обратила внимание на капитана Солодовникова. Война войной, а баба есть баба…