Богдан Сушинский - Черные комиссары Страница 35

Только теперь Дмитрий обратил внимание, что под спинкой, свернутая в тугую трубку, действительно лежит какая-то газета. Развернув ее, комбат сразу же выяснил, что издана она на молдавском языке в Кишиневе.

– Вы ведь немного знаете молдавский язык, которым неплохо владели ваши родители? Или же это была неверная информация? – по-молдавски спросил энкаведист.

Гродов вспомнил свои каникулы, которые проходили в молдавском селе, где жили родители матери; затем мотоциклетные поездки с братом по молдавским селам в поисках невесты-молдаванки и едва заметно улыбнулся.

– Да нет, все так и было. Правда, за молдаванина я вряд ли сойду, – по-молдавски усомнился Гродов. – Но понять, о чем при мне говорят, и кое-как объясниться – сумею, поскольку не раз приходилось прибегать к этому.

– Почему «кое-как объясниться»? Вы как раз неплохо владеете молдавским. Правда, слегка прихрамывает произношение, но при интенсивном общении словарный запас пополнится сам собой.

– И чем же, конкретно, объясняется необходимость знать молдавский?

– Румынский, – уточнил энкаведист, – да-да, румынский, который, как вам известно, почти идентичен литературному молдавскому. Во всяком случае, наши прорумынски настроенные интеллигенты склонны считать, что молдавского языка, молдавской культуры как таковых вообще в природе не существует. В лучшем случае они согласны считать молдавский язык бессарабским диалектом румынского. Вы когда-нибудь задумывались над этим?

– Мои мысли и фантазии больше занимали море и девушки. Ну, еще артиллерийские системы, поскольку по армейскому образованию своему я все же артиллерист.

– Так вот, – невозмутимо продолжил Райчев, делая вид, что ничего такого собеседником его сказано не было, – эта часть интеллигенции считает, что существуют только румынский язык и румынская культура, которые распространяются и на жителей нынешней, «бессарабской» Молдавии, а также бывшей Молдавской автономии в составе Украины, то есть Транснистрии. Правда, таких, прорумынски настроенных, становится все меньше, но факт засвидетельствован…

– Оно и понятно, – подтвердил Гродов настолько двусмысленно, что энкаведист оглянулся.

У него было лицо сельского учителя – округленное и сонно-безучастное, явно не крестьянское, но в то же время лишенное примет и какого бы то ни было намека на интеллигентность и благородство.

– Нет, не только поэтому, – сказал он, явно имея в виду репрессии, которые применялись еще со времен создания Молдавской автономии. – Меняется мировоззрение молдавской интеллигенции.

– Но меня бессмысленно относить к подобной категории. Наверное, я окажусь последним в этом городе, кого со спокойной совестью можно причислять к молдавской интеллигенции, а тем более – к «прорумынски настроенной», – жестко улыбнулся Гродов, давая понять, что не воспринимает смысла этого разговора, который совершенно неприятен ему.

Вновь оглянувшись, Райчев посмотрел на комбата с любопытством человека, которому так и хотелось спросить: «Ты хоть знаешь, во что ты ввязался и что от тебя требуется? А если хотя бы догадываешься, тогда какого черта?!».

– Я так понимаю, что вас забыли подготовить к нашей встрече, а значит, ввести в курс дела.

– В кабинете Бекетова мне были назначены две встречи, но без каких-либо объяснений.

– Ничего, вскоре все прояснится. Война – такая драма, ролей в которой хватает для всех – и для неприметных храбрецов, и для отчаянных трусов; для невезучих и везунчиков; для преданных и предавших.

– Эту фразу я постараюсь запомнить, товарищ майор, – искренне заверил его Дмитрий.

– И еще запомните, что я не являюсь сотрудником НКВД, работающим с политически неблагонадежным населением. Как и Бекетов, я всего лишь контрразведчик, причем в классическом понимании этого термина.

– Существенное уточнение.

– Это чувствуется по вашему восприятию меня как собеседника. Надеюсь, из вас мы тоже сделаем настоящего контрразведчика. Хотя и самим нам ремеслу этому еще учиться и учиться.

Неизвестно, каким образом развивался бы их диалог, если бы какой-то интуитивный толчок не заставил Дмитрия бросить взгляд на лобовое стекло. Как раз в эту минуту из здания НКВД, из боковой двери, вышла и сразу же направилась к ним женщина, которую он не мог спутать ни с какой другой. Это была Валерия Лозовская.

Гродов никогда не видел ее облаченной в модный, строго приталенный светлый пиджак и такую же облегающую светлую юбку. Он даже предположить не мог, что Валерия позволяет себе появляться где-либо в такой изысканно-дореволюционной, аристократической шляпке, с которой на лицо спадала белая вуаль.

– А вот и наша нэпманша-баронесса, – едва слышно проговорил контрразведчик, потянувшись к противоположной от себя дверце.

Капитан не мог разглядеть ее лица, фигура тоже оставалась как бы за порогом узнаваемости, и все же каким-то особым мужским чутьем он сразу же определил: «Это она!» Наверное, этим, непознанным учеными, чутьем самец безошибочно определяет в большом стаде свою, однажды избранную самку.

Гродов открыл было дверцу, чтобы выйти навстречу Валерии, но Райчев осадил его жестким:

– Куда? Назад! Мигом закрыл дверцу и успокоился. Она сядет на переднее сиденье.

Приказной тон Райчева показался капитану настолько грубым, что, поиграв желваками, он с трудом сдержался, чтобы не осадить его.

– Здравствуйте, капитан, – не оборачиваясь, молвила Валерия, усаживаясь рядом с контрразведчиком.

– Приветствую вас, лейтенант.

– Как же вы безнадежно отстали, Гродов. Уже – старший лейтенант.

– Проникаюсь глубочайшим почтением к вашему чину.

Оглянулась, приподняла вуаль, словно забрало, мило улыбнулась и вновь опустила ее. А ведь, не окажись рядом майора, Дмитрий уже не позволил бы ей так просто взять и отвернуться.

– Отправляясь в Одессу, была уверена, что встретимся, но даже предположить не могла, что произойдет это при подобных обстоятельствах. Впрочем, наше знакомство с самого начала складывалось из «подобных обстоятельств».

– Что верно, то верно.

– Потерпите минут десять, други мои походные, – остепенил их обоих майор таким тоном, словно опасался, что эти двое тут же, в машине, в его присутствии займутся любовью. – На явочной квартире мы сядем и за чаем все спокойно обсудим. Затем у вас будет немного свободного времени.

– Это радует, – сдержанно поблагодарил его капитан.

Райчев свернул в очередной переулок старой части города, в котором легковушка его затряслась по изуродованной рытвинами мостовой с таким отчаянием, словно оказалась в эпицентре землетрясения, и только тогда загадочно как-то уточнил:

– Если, конечно, оно все еще будет у нас с вами, это «свободное время». Поскольку само время сейчас такое, что… – нервно похлопал он рукой по рулю.

Судя по тому, что с майором девушка не поздоровалась, сегодня они уже виделись. И то, что они успели увидеться до его появления, вызывало у Гродова пока еще только едва проклевывающееся чувство ревности. Впрочем, Валерии оно не касалось, вернее, не должно было касаться. Не оборачиваясь, девушка решительно произнесла:

– Ничего, время тоже изыщем.

– Какая погибельная самоуверенность! – проворчал майор.

– Грешно не использовать такой случай, – с нотками мечтательности в голосе произнесла девушка, поражая Дмитрия своей вызывающей откровенностью. Она словно бы преднамеренно вела себя так, чтобы дразнить… Знать бы только, кого: его или майора? – Если уж мы с капитаном Гродовым каким-то странным образом снова оказались на побережье одного и того же моря…

Поскольку присутствие майора ее не смущало, Гродов еще раз утвердился в мысли, что знакомство этих людей выходит далеко за пределы салона этой видевшей виды легковушки.

31

Трехкомнатная явочная квартира соответствовала всем тем признакам, по которым следовало определять степень ее конспиративности. Расположенная на первом этаже старинного двухэтажного дома, она двумя своими парадными входами смотрела на разные дворики, один из которых выводил в переулок, а по другому, петляя между хибарными флигельками и хозяйственными постройками, легко можно было попасть на густо поросший кустарником склон центрального плато, на котором громоздилась старинная часть города. Причем через заднюю стенку старинного, встроенного шкафа можно было попасть в чулан, из которого деревянная лестница вела в чистый, сухой, вполне приспособленный для пребывания там подвал – с лежаком и двумя керосиновыми лампами.

Но самое важное, что небольшая металлическая дверь уводила из этого прибежища в катакомбы, из которых, как объяснил майор, в радиусе полутора километров имелись три выхода на поверхность в разных частях города.