Канта Ибрагимов - Прошедшие войны Страница 35

— Ладно, завтра пошлем, раз такое дело.

— Ой, спасибо тебе, спасибо дорогой. Один ты сообразительный в нашей семье остался, а этот дурень совсем от дома отбился на старости лет. Да он и в молодости был не лучше, дом всегда тяготил его… Ну пойду, что-то устала я сегодня, и голова болит… Ты к нам заходи, Базали что-то там готовит вкусное.

— Зайду, зайду попозже, — ответил вслед тяжело уходящей Хадижат Косум.

На рассвете следующего дня Цанка отправился в Нуй-чо за дядей. Долго выбирал маршрут, но в конце концов решил идти через мельницу и противную пещеру напрямик. Хотя и боялся вновь оказаться в отвратительном отверстии горы, однако возможность увидеть Кесирт взяла верх.

Месяц назад он как бы по делу был на мельнице. Как назло, Кесирт дома не оказалось. Хаза рассказала, что приходили какие-то женщины из Махлеты, требовали вернуть долг, что собрали они последние гроши, продали последнюю корову, таким образом часть долга погасили. А теперь дочь снова занялась этим неблагополучным делом, желая как-то рассчитаться. При расставании старуха расплакалась, говорила о несчастной судьбе своей одинокой дочери, просила Цанка в случае своей смерти присматривать по-братски за Кесирт. Юноша от этих слов покраснел, смутился, не знал куда спрятать глаза. Любовь, нежность и теперь еще отчаянная жалость пробудились в нем с новой силой. Он тосковал по ней, хотел видеть, мечтал хоть чем-то помочь, но не знал как. Иногда порывался продать подарок Баки-Хаджи — кобылицу с жеребенком и отдать деньги любимой, но боялся гнева родственников и, самое главное, что гордая Кесирт не примет его участия после того ночного путешествия.

Вдали сквозь густой лес показался черный силуэт мельницы. Стало слышно звонкое журчание родника. Хазины собаки, почуяв пришельца, с лаем выскочили навстречу юноше. Цанка шел торопливо, сердце с замиранием учащенно стучало в висках. Это биение было не от быстрой ходьбы, а от ожидания встречи с любимой. Он еще не знал, дома ли Кесирт или нет, но трепетное волнение с каждым шагом возрастало.

Узнав издали Цанка, собаки виновато заскулили, виляя весело хвостами, пошли с ним во двор мельницы. В темном маленьком окошке промелькнула тень, потом дверь отворилась и вышла во двор заспанная Хаза.

— Добрый день, — с натянутой улыбкой обратился Цанка.

— И тебе мира и добра, — отвечала старуха.

— Что это вы до обеда спите? — решил подшутить он.

— А что нам делать, остались мы в сиротстве. Коровку-то продали, вот и отдыхаем, наслаждаемся сном, — отвечала шепелявым голосом Хаза. — А ты что это в такую рань? Что случилось?

— Да нет, я просто за дядей иду. Решил через мельницу, так путь короче.

— Что, пойдешь в пещеру один? — удивилась старуха.

— Да, а что тут особенного?! - приходя в себя от волнения, заносчиво ответил юноша.

В это время из двери хаты на почерневшее от времени перекошенное деревянное крыльцо вышла Кесирт, вся растрепанная, спросонья свежая, румяная, босоногая. Увидев Цанка, она уголками пухленьких губ чуть улыбнулась, зевая, беззастенчиво потянулась.

— Доброе утро, Цанка. Что, к Баки-Хаджи собрался? — просто спросила она, как будто между ними не было ссоры в последнюю встречу.

— Здравствуй, Кесирт, — вновь заволновался Цанка, завороженный ее видом.

В простеньком белом ситцевом платье, с беспорядочно раскинутыми пышными черными кудрями, она была изумительно привлекательна. От нее исходил постельный, дурманящий аромат цветущей женщины. Чувства мужской нетерпимости и беспредельного влечения охватили нутро Цанка. Он поймал себя на мысли, что если бы не присутствие Хазы, он вряд ли смог бы сдержать себя, так Кесирт на него действовала. Глаза юноши, помимо его воли подчиняясь страстному желанию, жадно скользили по ее ногам, рельефному телу, лицу.

Обе женщины перехватили этот знакомый им взгляд. Кесирт отвела взгляд в сторону, ее круглое лицо чуть заметно искривилось в усмешке, на пухленьких щечках появились еле заметные ямочки, рукой она плавно зачесала назад волосы, откидывая назад голову и обнажая длинную, с небольшими складочками смуглую шею, часть высокой груди.

Хаза наоборот насупилась, ее уродливое лицо еще больше вытянулось, губы в гневе сжались. Она недовольно смотрела на Цанка сбоку, а обратилась к своей дочери:

— Ты что это выскочила чуть ли не голая? — прошептала гневно она.

— А что случилось, нана? Я всегда так хожу, — невозмутимо ответила Кесирт, бросила в сторону Цанка искоса жгучий, непонятный молодому человеку взгляд и пошла, что-то напевая, к роднику.

— Может, чай попьешь? — спросила Хаза у Цанка, давая понять юноше, что он может идти дальше.

— Нет, нет, спасибо, — сказал он и, все еще думая о своем, развернулся и пошел вверх по подъему горы.

— Счастливого пути, — сухо сказала Хаза.

— Спасибо, — так же ответил он.

Когда он отдалился на приличное расстояние от мельницы, вдруг услышал голос Кесирт!

— Цанка, Цанка, стой, — она поднялась на берег и загораживая глаза от восходящего солнца, смотрела в сторону молодого человека. — Ты что это идешь с пустыми руками?

Юноша развел руками.

— А что? — остановился он, развернувшись.

— Так тебе ведь целый день идти, проголодаешься.

— Да ничего, так даже легче будет идти.

— Нет, стой. Не возвращайся, — скомандовала она.

Кесирт, как молодая лань, легко на босых ногах вбежала в хату. Через несколько минут выскочила с узелком в руке, улыбаясь всем лицом, торопливо подошла к Цанке, протягивая сверток. Как она была красива! Как света! Желанна!

— Тут чурек, творог, чеснок и кусок сушеного мяса, — говорила она, опуская свой взгляд, еще более краснея, часто дыша открытым ртом, обнажая свои маленькие, ровные, белоснежные зубы и розовенькие десны.

— Если бы знала, что-нибудь приготовила… Ну ладно. Дай Бог счастливой дороги!… В пещере не задерживайся… — и когда уже Цанка тронулся, добавила смеясь: — Смотри не заблудись.

Счастью Цанка в тот день не было предела. Он не шел, а летел. В полдень ел еду с неописуемым удовольствием, потом долго нюхал, вытканную самой Кесирт бежевую скатерть, целовал ее, затем бережно свернув, положил аккуратно в карман штанов… Долгие годы прожил Цанка, и эту встречу он вспоминал всегда как одну из самых счастливых, а скатерть Кесирт хранил до последнего дня, когда пропитал он ее всю кровью любимого наследника — его единственной надежды и веры в будущность Арачааевых…

Солнце было еще довольно высоко, когда Цанка дошел до Нуй-Чо. Баки-Хаджи его встретил с нескрываемой радостью: обнимал племянника; любовался им; ворчал, что так долго не появлялся; говорил, что сам хотел возвратиться.

— Оказывается, хорошо в гостях только первые три дня, а потом и ты им надоедаешь, и они тебе… Ну рассказывай, как там, как дома?

Цанка все подробно рассказывал, коротко отвечал на все многочисленные вопросы деда.

— А как ваш новый ревком? — вдруг спросил он.

— Ой, — удивился Цанка, — а откуда ты знаешь, что у нас новый ревком?

— Все знаю… Кто такой?

— Я его всего раз видел… Среднего возраста, лет наверно сорок. Зовут Ташади Хасанов, говорят, что он из терских земель, грамотный. На вид приятный… Пока никуда не лезет. Приехал с семьей. Двое детей у него.

— А живет где?

— Живет не у нас, а в соседнем селе — Хоте. Говорят, что он назначен председателем ревкома пяти сел Вашандаройского района, а в каждом селе будут исполнительные секретари из местных.

Еще долго говорили. Решили на следующий день возвращаться. Под конец Баки-Хаджи спросил про револьвер. Цанка смутился, он с волнением ожидал этого вопроса. Придумывал разные истории, однако когда спросили в лоб, рассказал все, как было, и даже про эпизод на посту, только, естественно, промолчал о ночном инциденте с Кесирт.

Потом старик долго расспрашивал племянника о своих пчелах, лошадях, собаках. Ложились спать поздно. На рассвете тронулись в обратный путь.

— Ну что, револьвер потеряли, ружье я подарил — будем возвращаться без оружия. Может, это и к лучшему. Во всяком случае, легче будет идти. Хотя оружие в наше время — необходимый товарищ… Ну да ладно, Бог наш главный хранитель. Ему виднее.

Возвращались той же дорогой, на том же месте у небольшого родника сели отдыхать на обед. И тогда Цанка не выдержал и спросил у Баки-Хаджи о давно наболевшем — о золотом баране Чахи. Старик долго смеялся, говорил, что это сказки, а потом, когда уже тронулись в путь, вдруг сказал:

— Ты помнишь старую Бикажу, что жила на мельнице?… Этой ведьме было за сто двадцать лет перед смертью. Она помнила моего прадеда… Так вот она, говорят, была последней, кто разговаривал перед смертью с умалишенным Чахи и он ей сказал, что барана найдут, когда вода иссякнет, и что тогда большое горе будет здесь. Так что не ищи, и не думай… Сколько людей погибло в поисках этого проклятого барана… Хотя, я думаю, что все это сказки. Просто легенда, — потом он вдруг замолчал и продолжил: