Владимир Порутчиков - Брестский квартет Страница 35

Немцы остановились в двух шагах от лейтенанта и растерянно затоптались на месте, не решаясь, видимо, заходить в лес.

— Герр офицер… — тихонько позвал один из них.

— Комарад… — отозвался из-за кустов Чибисов, и когда танкисты повернулись на голос, нажал на спусковой крючок. Лейтенант бил почти в упор. Немцы буквально переломились пополам и рухнули в заросли. Немедленно заработал башенный пулемет, и Федор едва успел откатиться в сторону — крупнокалиберные пули с ненавистью вспороли землю, на которой он только что лежал. С шумом обрушились срезанные огнем ветки. «Неужели у старшины ничего не вышло…» — похолодел лейтенант.

— Проклятье! Да это же засада!

Наблюдавший за товарищами унтер-офицер мгновенно все понял, но обернуться уже не успел. Пуля вошла ему точно в затылок, и он не почувствовал боли. Грохот пулемета заглушил первый выстрел. Оглушительно звонко ударил второй. Обмяк в кресле и навсегда затих стрелок. Над смятенным, еще ничего непонимающим водителем кто-то резко скомандовал:

— Руки вверх!

Тот послушно выполнил приказ и растерянно обернулся, сразу же натолкнувшись взглядом на наставленный на него пистолет. Водитель медленно поднял глаза и, к своему ужасу, увидел перед собой раненого пехотинца, который уже не казался таким нелепым и беспомощным и, судя по всему, не был даже ранен. Да и немец ли он вообще?

— Заводи! — приказал пехотинец, мотнув пистолетом, и водитель, вжав голову в плечи, поспешил запустить двигатель.

Пулемет внезапно смолк. Внутри танка глухо бухнуло, но что это может значить, Федор понять не успел — механическая громада, зарокотав, выпустила черный выхлоп и рванула прямиком к его укрытию. «Сорвалось. Все сорвалось! Немцы все-таки сумели раскусить Крутицына. Эх, говорил же!..» Не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки, Чибисов бросился назад к отряду, но не пробежал и десяти метров, как стремительно нарастающий за спиной лязг вдруг смолк и с просеки долетело:

— Командир, все в порядке! Скорей сюда!

Танк стоял у самых деревьев, и уже не казался Федору нелепой, чудовищных размеров рептилией. Обыкновенная, сработанная людьми бронированная железяка. Из бокового люка высовывалась улыбающаяся физиономия Крутицына. Увидев лейтенанта, он весело прокричал:

— Все в порядке, командир, как и обещал. Принимай транспорт!

— Ну ты, старшина, даешь! — не смог скрыть восхищения Чибисов. — Ну, Сергей Евграфович, просто нет слов!..

— Давай скорее за остальными, командир, у немцев скоро смена. Сам выйти не могу — держу на мушке водителя. Ты как там, комрад? — сунулся он обратно в люк. Из глубин танка долетело едва слышное:

— Гут. Данке…

— Пришлось оставить в живых, — озорно поблескивая глазами пояснил Крутицын. — Танки, насколько мне известно, никто из нас водить не умеет…

15

Грохочет по улице села танк, из башни по пояс высунулся офицер. Черная форма, наушники, на груди бинокль — все как положено. И невдомек расположившимся в селе немцам, что внутри танка, как сельди в бочке, набились русские солдаты. На осунувшихся, заросших многодневной щетиной лицах застыло напряжение.

Вылетел танк за околицу и сразу же наподдал ходу, чуть не раздавив по пути какую-то штабную машину — ее шофер едва успел вывернуть в кювет.

Вот и линия окопов. Ничего не понимающие солдаты выскакивают танку навстречу, машут руками.

— В чем дело? Что случилось? Атаки ведь не намечается…

— Куда прешь, идиот, своих подавишь!..

— Пьяный, что ли?..

— Стой!..

Какой-то гауптман палит в воздух из пистолета. Да куда там! И лишь когда танк перемахивает через траншеи и мчится дальше, сминая линии заграждения, до немцев начинает доходить, что здесь что-то не то. А танк знай себе катит и катит вперед, лишь только под гусеницами похлопывают противопехотные мины. На нейтральной полосе, над башней вдруг поднимается красный флаг. «Огонь! Не дать уйти!» — кричит артиллеристам малиновый от бешенства гауптман, но тут со стороны русских грозно рявкают пушки и на немецкие позиции, прикрывая танк, обрушивается огневой вал…

От шума и тряски Андреев вдруг пришел в себя. В глазах отразилось недоумение.

— Все в порядке, товарищ майор, — наклонившись к нему, закричал сквозь неимоверный грохот Брестский (голова комполка покоилась у него на коленях). — Мы — в немецком танке, едем к своим. А это наши пушки бьют — прикрывают. Слышите? Значит, еще поживем. Не зря я намедни сон хороший видел!..

— Что за сон-то, Дима? — спросил кто-то из сидящих рядом.

— Хороший сон — целая куча дерьма! — весело прокричал, оскалив белые зубы Брестский, и дружный хохот сотряс танк.

Часть третья

1

В последних числах марта 1943 года две измотанные в кровопролитных боях армии: отступающая немецкая и наседающая на нее русская, остановились наконец под Курском, чтобы перевести дух, ибо с обеих сторон уже не было сил истреблять друг друга, да и в наступившей распутице вязли техника и люди. В штабах эту передышку сухо назвали стратегической паузой, а на пропахшей потом и порохом передовой уцелевшие в той бойне солдатики вдруг стали осознавать, что, несмотря ни на что, еще живы и в мир уже давно пришла весна… Радуя привыкший к грязно-белому цвету глаз, потянулись к солнцу степные травы, наполняя воздух и людскую кровь запахом жизни и возрождения, и в небе заместо железных, несущих смерть чудовищ пускай ненадолго снова запорхали, запели трепетные, хмельные от весны птахи…

Немцы ждали лета — ведь именно летом вермахту сопутствовал успех в его несколько затянувшейся восточной кампании. На широкие штабные столы легли только-только отпечатанные в типографиях карты, и над ними в предвкушении нового блицкрига заколдовали с карандашами и циркулями в руках по-немецки поджарые военачальники.

Соблазн был действительно велик. Русские, продавившие фронт на пятьсот с лишним километров, словно нарочно подставлялись под фланговые удары танковых клиньев, и в случае успеха последних попадали в гигантский «котел», со всеми вытекающими для Советов последствиями. От таких перспектив кружились головы не только у боевых генералов. Недаром для усиления танкового кулака в район Курской дуги были срочно переброшены лучшие моторизированные дивизии СС из личного резерва фюрера.

А пока с обеих сторон застучали о грунт лопаты, и потянулись по Курской земле похожие с высоты на капилляры и вены бесконечные линии окопов, в которых вместо крови сновали привыкшие к убийству люди с мозолистыми руками пахарей. А по ночам на прифронтовых станциях тревожно выли паровозы, и все прибывали и прибывали эшелоны с новенькой техникой, и еще необстрелянными, только-только встретившими свое восемнадцатилетие мальчишками…

Так незаметно наступило лето.

2

На штабных картах полный порядок, полная, так сказать, ясность. Леса, луга, болота, населенные пункты, голубые ленточки рек и речушек. Вот он — Курский выступ: южный фас, северный фас. Красные, синие линии, кружки. Вот здесь — наши, вот тут — немцы. Но то на картах…

В реальности же полной ясности нет и быть не может. Между небом и землей сплошной туман, и мелкий моросящий дождь, что идет с самого утра и, по прогнозам синоптиков, идти еще будет целый день, а может быть, и ночь. А значит, погода нелетная. Летчики сидят в землянках: кто-то режется в карты, кто-то что-то задумчиво тренькает на гитаре.

Спят до поры под брезентовыми шкурами летучие машины, и лишь часовой в блестящей от дождя накидке тоскливо смотрит на подернутые рябью мутные лужи на взлетке.

Но, несмотря на погоду, стрекочет в небе моторчик. Легкий четырехкрылый самолетик У-2 везет из пункта А в пункт Б важного человека — представителя штаба фронта. И человек важный, и дело важное, безотлагательное, если хотите. Иначе не полетели бы в дождь и туман. И, вцепившись в штурвал, сидит впереди важного человека нахохлившийся, смертельно боящийся потерять ориентировку летчик…

3

В окопчике боевого охранения немецкого пехотного батальона сыро, мерзко. На бруствере хищно пялится в сторону русских до поры прикрытый от дождя куском брезента ручной пулемет. Подле него несут службу двое солдат. Молодой, полный жизни и желания драться, неделю как прибывший на передовую, и ветеран, не многим старше, но успевший уже хлебнуть и русской зимы, и ужасной весенней распутицы, и похоронивший почти всех, с кем прибыл когда-то в этот пехотный батальон. А эта война уже давно сидит не только в печенках, но и в каждой клеточке его уставшего тела.

Разговор как-то не клеится, да и слова, словно тоже отсырели, разбухли, не идут с языка. Давно напиталась влагой устилающая дно окопчика солома, и меж золотых, безжалостно брошенных под ноги стеблей проступает коричневая жижа. Со стороны русских позиций не долетает ни звука, и молчит небо, и молчит земля — лишь только отвратительно чавкает под ногами, когда то один, то другой солдат переступает тяжелыми сапогами, как конь в стойле.