Семён Борзунов - С пером и автоматом Страница 35

— Вот какой дорогой ценой платит враг за свои попытки приостановить наше наступление, — с гордостью заключил свою беседу командир гвардейцев. — Во взаимодействии с пехотинцами мощь нашего огня во много раз умножается.

Гвардейцы-истребители наперебой рассказывали о подвигах своих товарищей, о их мастерстве, смекалке, находчивости.

Настроение у солдат и офицеров было хорошее — все чувствовали, что четырехлетняя кровопролитная война подходила к концу.

На своем пути корреспонденты встретили раненых, которых везли в госпиталь. Пользуясь тем, что машина остановилась для заправки, Деревянкин завязал с ними беседу. Один из офицеров, рассказывая о своем последнем бое, назвал фамилию майора Чапичева.

— Как, как вы сказали? Чапичев? Где он сейчас? — теребил Деревянкин лейтенанта. — Имя не помните? Приметы?

— Главная примета — пишет песни, а мы их поем. Хорошие песни.

— Он! Точно он! — обрадовался Сергей. — Координаты? Где он? Как проехать?

Машина уже тронулась. Но лейтенант успел сказать Деревянкину, где находится часть, в которой воюет Чапичев.

— Гони скорей в Бреславль! — бросил Деревянкин шоферу, садясь в машину.

Вдали гремели выстрелы. Корреспонденты без задержек мчались по широкому шоссе. Приятно было видеть, что советские регулировщики держали на дорогах образцовый порядок. Всюду на поворотах были развешаны указатели дорог на русском языке, а распорядительные регулировщицы ловко командовали движением.

Осталась позади линия железной дороги, промелькнули строения небольшого городка — грязно-серые, мрачные, приземистые, типично старонемецкие.

Вот она, жирная приграничная «доодерская» полоса Силезии, где жили самые благонадежные бюргеры, самые преданные Гитлеру служаки. С них и налогов не брали. Им потворствовали во всем.

Дома, как правило, были сейчас пусты. Хозяева сбежали за Одер: советские танки наступали на пятки обезумевшим от страха гитлеровцам.

По обе стороны дороги то и дело попадались оборонительные рубежи.

Еще находясь на Висле, немцы заботились об укреплении Одера. Сюда были согнаны тысячи военнопленных из разных стран. Использовались на строительстве специальные инженерно-саперные и пограничные немецкие части.

Несколько месяцев возводились укрепления на западном берегу Одера и на дальних подходах к нему.

Огромные противотанковые рвы, порою достигавшие восемь и более метров ширины, тянулись на десятки километров. Они пересекали основные шоссейные и проселочные дороги, поля и даже заболоченные или поросшие лесом участки. Западные берега небольших рек были эскарпированы и укреплены бревнами. Всюду тянулись траншеи с развитой сетью ходов сообщения, проволочные заграждения, дзоты. Одни сооружены давно, другие недавно. Казалось, эти люди думали вечно воевать, вечно наступать или обороняться.

Особое внимание немцы уделяли обороне дорог. Буквально через каждые 10–15 метров встречались окопы с готовыми пулеметными площадками. Но никакие укрепления уже не могли сдержать русскую военную мощь.

Советские танкисты действовали так стремительно, что противник не успевал не только разрушать железнодорожные полотна, как он это делал на Украине, но и взрывать имеющие исключительное значение железнодорожные и шоссейные мосты. На станциях стояли груженые эшелоны. Многие из них были перехвачены на ходу.

«Мы едем вперед, а навстречу большими группами и в одиночку идут русские, украинцы, сербы, чехи, французы, освобожденные нашими войсками, — записывал себе в блокнот Сергей Деревянкин. — Несколько ребятишек впряглись в телегу, нагруженную скарбом. Это поляки возвращаются на родину из немецкой кабалы. Еще недавно на груди каждого из них висел ромб с буквой «П» — клеймо рабства. Они приветствуют Советскую Армию поднятыми шапками, взмахами платков, слезами радости».

За дни наступления на немецкой земле Советская Армия освободила десятки тысяч наших братьев и сестер, угнанных гитлеровцами на каторжные работы в глубь Германии. Но еще тысячи несчастных разлученных с Родиной томились в фашистской неволе. Скоро, совсем скоро и они будут освобождены.

Несколько часов подряд Деревянкин и Ксенофонтов гнали машину без единой остановки, минуя воронки и завалы, объезжая еще не разминированные минные поля. Под Бреславлем, в одном селении, только что освобожденном от гитлеровцев, сделали небольшой привал. Пока шофер красноармеец Ковтун осматривал машину, заправлял ее бензином и маслом, заливал в радиатор воду, корреспонденты наводили справки о положении в Бреславле, разговаривали с солдатами и офицерами, которые только вчера заняли этот населенный пункт.

Из окна одного из зданий то и дело выглядывал немец, озирался по сторонам и снова прятался. Решили узнать, что это за человек и почему он себя так странно ведет.

Когда журналисты поднялись на крыльцо дома, им охотно открыл дверь мужчина и тут же назвал себя:

— Вильгельм Кассель. Пожалуста, прошу вас, — произнес он довольно бойко по-русски, с «дружеской» мягкостью в голосе.

Деревянкин и Ксенофонтов заметили необычность поведения немца, но ничего не сказали и прошли вслед за ним в дом. Хозяин был чрезвычайно «вежлив» и предупредителен. Он не осмеливался сесть в присутствии русских офицеров и продолжал стоять навытяжку, как старый вышколенный солдат.

— Откуда вы знаете русский язык? — спросил Деревянкин. — Когда последний раз вы были в Бреславле?

— В Бреслау, — поправил немец. — А язык русских знаит плёхо, — отвечал Кассель уже сбивчиво, заикаясь и бледнея. — Война не гут. Гитлер капут.

На этом разговор оборвался, потому что у Касселя иссяк запас русских слов.

— Айн момент, — вдруг произнес он, почувствовав себя неловко. Тут же исчез в соседней комнате и возвратился с несколькими исписанными листками из тетради.

— Битте, прошу, — сказал он, протягивая эти листки офицерам.

На них крупным почерком было написано по-русски:

«Я, Вильгельм Кассель, пришел здесь из Бреслау.

Я жил в Сибирь. Плен был та империалистическая война.

Я умей делать карашо зозиски и колбаса…»

Деревянкин внимательно стал рассматривать грамматические упражнения колбасника и заметил, что на всех листках у него не получаются буквы «И» и «Я». Потому целые строчки заняты правописанием этих двух букв. Кассель сказал, что этими упражнениями он занимается по два часа ежедневно.

— Зачем это вам нужно? — спросил Деревянкин по-немецки.

— Их хочу карашо знайт русский, — ответил Кассель.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что Кассель несколько дней тому назад бежал из Бреславля, который русские, по его мнению, будут наверняка бомбить. А он боится бомбежек и хочет жить. «Гитлер капут», — то и дело лепетал он.

Вильгельм Кассель действительно был в годы империалистической войны в России в плену. И это обстоятельство теперь пытался повернуть в свою пользу. О своих соотечественниках он говорил «они».

— О, они так боялись… Они так бежали на запад. Ах, ах, — и силился вызвать на лице подобие улыбки.

У Касселя наготове лежали документы, подтверждавшие благонадежность этого «мирного немца».

И все-таки что-то настораживало корреспондентов по отношению к гостеприимному хозяину дома.

Они попытались узнать о нем у соседей, но те только пожимали плечами. Помог случай. Журналисты встретили русскую девушку, подруги которой работали у Касселя в Бреславле.

— Два сына Вильгельма Касселя — эсэсовцы, — рассказала журналистам Марина Зноба. — Они получили по заслугам — были убиты на русском фронте. Когда Кассель получил похоронные, он и его жена стали просто зверски относиться к своим рабыням — девушкам с Украины, заставляли работать из последних сил.

Сам Кассель, оказывается, первые годы войны служил в армии и был на Восточном фронте — в Смоленске и Могилеве. Числился там переводчиком. Нетрудно было представить, сколько честных людей загубил этот переводчик. Переводить же ему приходилось показания крестьян, которые помогали партизанам или сами были партизанами…

Вечером, когда Деревянкин и Ксенофонтов собрались покинуть это местечко, советский комендант сообщил им об аресте «вежливого» и «обходительного» господина Касселя, у которого в подвале были найдены несколько автоматов и гранат…

Деревянкин успел записать в блокнот и такой случай. В одном из селений наш боец встретился с двумя девушками, с которыми он, будучи партизанским связным в дни оккупации Житомира, разговаривал однажды на вокзале. Девушек угоняли в Германию, и тогда он им сказал:

— Наши войска вызволят вас из плена! Верьте, мы еще встретимся…

И вот сбылись слова бойца. Деревянкин подумал: «Каких только встреч не бывает на войне, а уж мы-то своего Якова разыщем».