Игорь Неверли - Парень из Сальских степей Страница 35

Вспыхнула эпидемия тифа и дизентерии. Больных собрали в одно место на «поле Д», которое вскоре узники прозвали «полем Дегтярева», ибо он развернул здесь деятельность в помощь больным и истощенным — как я описал это в главе «Барак на курьих ножках», с той только разницей, что в действительности эта его деятельность осуществлялась со значительно большим размахом, в более многочисленном коллективе и, что самое главное, с помощью немецких товарищей.

Среди немецких санитаров оказалось двое коммунистов. Один из них, Вилли, помогал в устройстве больничного барака и бани, добывал для Дегтярева лекарства и инструменты, а однажды спас ему жизнь.

Каждый вечер возле «поля Д» расстреливали 200–300 пленных. Однажды руководивший казнью унтер ворвался в барак Дегтярева, требуя, чтобы больных вынесли на расстрел. Дегтярев отказался выполнить его приказ.

Вилли вошел в барак в тот момент, когда унтер топтал ногами лежащего на земле Дегтярева, которого до этого ранил штыком. Вилли набросился на эсэсовца, избил его до потери сознания и вышвырнул во двор.

Через десять дней после этого он получил приказ отправиться на фронт. Накануне отъезда он отдал Дегтяреву свой пистолет, компас, кусачки для проволоки, мешок с лекарствами (черт возьми, если бы я знал об этом — что за сцена!) и велел ему бежать, так как через неделю избитый унтер должен был выйти из госпиталя.

Бежало их тринадцать человек, и произошло это не днем 4 марта, а в ночь на новый, 1942 год.

Они достигли тщательно охранявшейся границы «генеральной губернии», и тут их заметили. Спасаясь от преследования, группа бросилась врассыпную. Дегтярев, добежав до леса, обнаружил, что остался один. Некоторое время он еще шел по лесу, потом опустился на пенек и заснул.

Проснувшись, почувствовал, что у него обморожены ступни. Он поплелся дальше и шел в неизвестном направлении до тех пор, покамест не увидел какую-то деревню. Это не были Дуды, и не на Курпях это происходило, а ближе на несколько десятков километров — в селе Туробин. И женщина, которая его укрыла, не была Хеленой Гжеляковой — ее звали Аделя Наровская, и у нее было трое детей…

Я мог бы и дальше сопоставлять так документы с повестью, но к чему? Многим читателям только жаль стало бы расставаться с образами, к которым они привыкли, тем более, что по существу это ничего не меняет. Ведь, несмотря на все, время и события, особенно же сам герой — его черты, важнейшие из его переживаний и действий, — все это соответствует действительности.

Итак, еще только одна поправка, потому что этого нет в книге.

Повесть заканчивается уходом Дергачева (или Дегтярева) из Освенцима с группой «маляриков». Читателям, как, впрочем, и нам тогда, кажется это результатом того, что его нервы уже больше не могли вынести вида крематориев. «Хватит уже с меня дыма крематорного! Дымят и дымят эти трубы, прямо против барака, днем и ночью…»

Мы не знали тогда всей правды.

Оказывается, друг Дегтярева из Майданека, чешский врач Зденек Визнер, познакомил его в Освенциме со своим товарищем, также врачом и коммунистом, вместе с которым воевал в испанскую войну в Интернациональной бригаде. А этот освенцимец ввел их в тамошнюю подпольную организацию. Организация эта раздобыла радиоприемник, точнее — смонтировала его из частей, которые пронесли в лагерь так называемые «вольнонаемные» рабочие.

Комендатура узнала о существовании радиоприемника, так как среди узников распространялись сводки о положении на фронтах. Началась слежка, аресты подозреваемых. Организация должна была замести следы, перетасовать людей. В это время набирали врачей в другие лагеря. Зденек Визнер с первым же транспортом выехал в Баварию, а Дегтярев зарегистрировался как малярийный больной и таким образом покинул Освенцим.

Жаль, что лишь теперь я узнал об этом. Образы Вилли, Зденека Визнера и других коммунистов, с которыми встречался в лагерях Владимир Дегтярев, могли бы обогатить повесть, дополнив картину того подлинного братства, которое объединяет коммунистов всех стран.

И еще одно признание: я показал вам не всю правду лагерей. Показал так только, в общих чертах, чтобы вы имели представление о ней.

Не показал не только потому, что не хотел заразить юное воображение, отравить трупным ядом свежесть ясных чувств и глаз. Правда Майданека или Освенцима — это очень трудная правда, и для тех, кто прошел через это — очень личная правда. Мне кажется, что отображение этой правды во всей ее сложности станет возможным лишь в произведениях будущих поколений. Она, эта правда, будет подлинной, как смерть, но уже не будет отравлять. И будет прозрачной до дна, пронизанной лучами новой и, будем верить, лучшей жизни.

Автор самолюбивый, с амбицией, быть может, был бы угнетен этаким расчетом со своим произведением. Он испытал бы нечто вроде ощущения творческого поражения оттого, что его допрашивают, как на суде: где это было и что ты со всем этим сделал? Так, значит, не его искусство, не созданные им образы и воспетые им дела увлекли читателя, а лишь то, что происходило в действительности? Достаточно было рассказать о том, что создала жизнь… Но я писатель не самолюбивый, не с амбицией. Я рад, что эта простая повесть нашла благодарных слушателей, и счастлив, что она пригодилась также моему другу.

Мы долго разговаривали о нем в Туробине. Село помнит, как он лечил.

— Хороший доктор, разбирался в болезнях и лекарства давал полезные. А уж взять что-нибудь — бо-о-о-же! Еще рассердится, да и прогонит тебя с твоей курицей или салом, которые ты ему принес… С чего началось? Да с икоты, как описано в книге. Одна девушка начала икать — это совпадает. Только не перед свадьбой, немного иначе это было…

Все совпадало и все выглядело иначе: глухая деревушка, затерявшаяся среди лугов, и усадьба возле лесочка, и история беглеца. Прежняя усадьба Наровской сгорела, так что мне смогли показать только место, где стоял бункер № 2 («он там держал радио и оружие…») и где находилась поленница дров, в которой он спрятался, когда за ним пришли жандармы.

— Страшно было приют давать, милый человек, поймите — ведь и дети у меня и хозяйство, три коровы хорошие были. Узнай жандармы — все уничтожили бы. А с другой стороны, как не дать приюта? Ведь человек же… Ну и приютила я его: что будет, то будет, на все воля божья…

Я смотрел на маленькое старушечье лицо, на ее озабоченные глаза под стеклами очков, и мне было жаль прекрасной Гжеляковой. Жаль из-за самолюбия. Ибо для доброго дела какая же разница, собственно говоря, Гжелякова или Наровская?

И потом еще в канун праздника 1 Мая все — Аделя Наровская, ее сын Ян Наровский, сосед Юзеф Жулннский и я, — все мы разговаривали с ним по телефону из студии Польского радио. Механикам пришлось как следует потрудиться, потому что то и дело что-то трещало, куда-то исчезал из трубки голос. Но в конце концов все пошло хорошо. Мы слышали каждое слово, даже как дрогнул его голос, хотя — где Варшава, а где Цимлянское море!

Вот и все пока. Он должен приехать к нам в гости. Приедет — тогда будет и продолжение и праздник.

Игорь Неверли

Имя польского писателя Игоря Неверли широко известно не только в Польше. Его роман «Под фригийской звездой» и повесть «Парень из Сальских степей» переведены на многие европейские языки.

В литературу И. Неверли вошел уже после второй мировой войны, имея за плечами огромный жизненный опыт. Он родился в 1903 году в Беловежской Пуще, в той части Польши, которая входила в состав Российской Империи, и еще семнадцатилетним юношей связал свою жизнь с коммунистическим движением.

Пройдя суровый жизненный путь в условиях буржуазно-помещичьей Польши, И. Неверли перепробовал множество профессий — от столяра до редактора. В течение ряда лет он работал воспитателем в детском доме, основанном известным польским писателем и педагогом Янушем Корчаком, и одновременно выполнял обязанности личного секретаря этого выдающегося ученого.

В годы фашистской оккупации И. Неверли был арестован гестапо по обвинению в коммунистической деятельности и до конца войны находился в концлагерях: сначала в Майданеке, затем в Освенциме, Ораниенбурге и Берген-Бельзене.

В основу произведения «Парень из Сальских степей» (1947) положена подлинная история жизни советского военнопленного — врача Владимира Дегтярева, с которым автор подружился в концлагерях Майданека и Освенцима. (В повести это «русский доктор» Дергачев.)

Писатель талантливо изобразил мужество советских людей, их преданность Родине, рассказал о совместной героической борьбе советских и польских патриотов против общего врага — фашизма.

С «русским доктором» И. Неверли расстался в 1944 году, когда Дегтярев был отправлен гестаповцами из Освенцима с колонной узников в неизвестном направлении. Этим эпизодом кончается и повесть.