Адий Шарипов - Фронтовые повести Страница 35

Партизаны добежали до школы, укрылись за глухой стеной. Петьке удалось швырнуть две гранаты в окно. Раздался взрыв, послышались вопли, все смешалось. Фрицы, отстреливаясь на ходу, отходили к дзоту. Оттуда уже веером брызгали трассирующие пули.

Жамал, задыхаясь, бежала, стараясь не отстать от своих. Вместе со всеми она стреляла, в горячке боя не видя перед собой цели. Но потом, когда остановились возле школы и когда фашисты стали перебегать к дзоту, она стала хладнокровнее посылать пулю за пулей короткими очередями.

Потом раздался грохот, ослепительная вспышка разорвала ночной мрак, задрожала земля, Жамал чуть не выронила автомат, закрыла глаза, заткнула уши пальцами. Через минуту она услышала чей-то восторженно-дикий возглас:

— Держись, Жамал, это Пашка депо взорвал!

…Школа опустела. Фашисты отступили к вокзалу и продолжали отчаянно сопротивляться. Над вокзалом потянулся густой черный дым— горело депо. Третью атаку отбили немцы, засевшие в дзоте самого вокзала. Вражеский пулемет не смолкал ни на минуту. Среди партизан много раненых. Немцы поняли, что окружены, но не сдавались.

Жамал бежала вместе со всеми, вместе со всеми падала на землю, вместе со всеми стреляла. Она не чувствовала себя способной что-то делать самостоятельно в этом грохоте, гуле и крике. Она была частицей отряда, действующего как единое целое. И только когда в одну из перебежек в двух шагах от нее рухнул наземь Петька, Жамал остановилась и бросилась к нему. Петька хрипел, делал какие-то знаки, указывая на грудь, и ни слова не говорил. Жамал обхватила его обеими руками, попыталась поднять, но не смогла даже сдвинуть с места.

— На помощь! — крикнула Жамал. — Сюда! Подбежали двое партизан, подняли Петьку, оттащили в сторонку. Жамал нашарила в сумке перевязочный пакет, начала перетягивать бинтом Петькину широченную грудь. Пуля прошла навылет. Петька продолжал хрипеть, кровь невозможно было остановить.

Приближался рассвет. Фашистов так и не удалось выбить из здания вокзала. Когда Коротченко доложили, что все триста девушек освобождены, он приказал дать отбой. Задача была выполнена— водохранилище взорвано, депо сожжено, пленницы освобождены, две трети немецкого гарнизона уничтожено.

Партизаны спешно отходили в лес, унося с собой раненых. Отличившийся в бою Петька был ранен дважды: одна пуля прошила грудь, другая раздробила голень. Несли его трое. Петька не приходил в себя, только хрипел и пытался что-то бормотать. Вместе с отрядом уходили в лес около трехсот освобожденных от немецкой неволи русских пленниц.

Утро наступило ясное, безоблачное. В лесу стояла поразительная после боя тишина. В ушах партизан все еще гремели выстрелы, слышались команды, русская и немецкая, стучали пулеметы, и не верилось, что в мире существует первозданная лесная тишина.

Остановились в лесу, быстро соорудили лежанки для раненых. Лица у всех почернели. Одежда была изорвана в клочья, подсыхающие лапти сжимали ноги стальным жгутом. Рейд был удачным, но полному торжеству мешали стоны раненых товарищей.

Очнувшись, едва шевеля губами, потрескавшимися и распухшими, Петька попросил, чтобы на минутку позвали Тамару. Она в это время беседовала с освобожденными девушками. Когда ей передали Петькину просьбу, она сразу же вместе с Жамал пришла к нему и не отходила, пока хирург не сделал ему перевязку. Петьке стало как будто легче, он попросил пить. Жамал сорвала с пояса фляжку и, осторожно приподняв голову Петьки, напоила его.

К полудню вернулся Мажит со своей группой. Они блестяще выполнили задание. На обратном пути столкнулись с вражеским отрядом, который спешил на помощь фрицам в Пригорье. Завязалась перестрелка. Партизаны ушли в лес без потерь, не было ни одного раненого.

— Спасибо, джигит, — поблагодарил Коротченко Мажита, — и дело сделал, и людей сохранил, молодец.

За окном шумел ветер, звучно трепетала листва тополей, тонко подвывали провода, и от этого в сумрачном большом кабинете было тоскливо и жутковато. Подполковник Ранкенау ходил из угла в угол и время от времени привычным движением доставал из нагрудного кармана большие серебряные часы — подарок матери.

Года два тому назад, когда Ранкенау был во Франции, его шеф, любивший пофилософствовать за бутылкой коньяка, не раз говорил: «Одиночество, мой друг, пагубно влияет на работника гестапо. Лезут в голову дурные мысли. И если нет с тобой арестованного или подчиненного, возьми себе в компанию бутылку коньяка!..»

Да, одиночество действительно пагубно. Лезет в голову всякая чертовщина. О жизни и смерти. О доме, о детях, о последних посылках жене. Что бы еще ей такое пикантное отослать в память о дикой Белоруссии?

Налетел порыв ветра, что-то с тяжелым стуком упало за окном. Подполковник вздрогнул и выругался. Всякий стук, всякое неожиданное движение, паровозный гудок — все напоминало ему о партизанах. Ранкенау в раздражении сел на диван, иронически скривил губы. «Домой надо отослать веревку, на которой меня повесят партизаны!.. Тогда уж мне не нужны будут ни чины, ни ордена, ни благодарности фюрера…»

Услышав стук в дверь, Ранкенау опять вздрогнул. «Нет уж, прежде чем найдут для меня веревку, я повешу не один десяток из этой сволочи!»

Ранкенау решительно поднялся, прошел к столу, на ходу одергивая мундир, сел и только потом ответил на стук:

— Войдите!

В дверях появился немолодой, лет пятидесяти, мужчина в форме полицая.

— Я Хомутов, господин подполковник, начальник полицейского участка в деревне Епищево. Вы меня вызывали?

Ранкенау пригласил переводчика, жестом указал на стул.

Хомутов, не отрывая взгляда от начальника гестапо, сел, положил руки на колени ладонями вниз и от этого стал похож на умеющую служить собаку. На переводчика Хомутов не смотрел, сидел к нему боком, выслушивал вопрос и отвечал, продолжая преданно глядеть в глаза Ранкенау.

— Как ведут себя ваши полицаи, господин Хомутов, можно ли им доверять? — начал подполковник со своего обычного вопроса.

— Если вы доверяете мне, значит, можно доверять и моим подчиненным.

— Будем надеяться, что вы, человек опытный, не станете иметь дело с предателями, которым лишь бы набить брюхо, а потом сбежать к партизанам. Таких у вас нет?

— Никак нет, господин подполковник.

— Я забыл, господин Хомутов, вы уроженец здешних мест или приезжий?

Каждый, кто, не щадя живота своего, будь то человек или собака, служит кому-то, нуждается в поощрении. И когда вместо поощрения он видит недоверие, это огорчает и злит. Выслушав переводчика, Хомутов насупился и сказал, что родился в Епищеве. Деревня эта когда-то принадлежала его деду. В годы коллективизации раскулаченный Хомутов был сослан, но из ссылки бежал и вплоть до самой войны работал в разных местах Украины. И только десять месяцев тому назад приехал в родную деревню. Здесь его встретил ныне покойный Дурнов и приютил как родного…

— Если вы мне не верите, — пробурчал обиженный полицай, — спросите любого. Хомутова здесь все знают, от мала до велика.

— Успокойтесь, господин Хомутов, мы вам верим. Вы честно служите нашему фюреру. Вот поэтому я и вызвал вас к себе. Партизанских бандитов вы ненавидите так же, как и я, так же, как и всякий порядочный человек. Правильно?

Хомутов кивнул.

— Мы хотим поручить вам одно весьма важное дело. Хомутов испуганно поморгал — если это дело связано с партизанами, не лучше ли сразу упасть в ноги и отказаться?

— Вы будете согласны выполнить задание нашего командования?

— Я всегда готов выполнить задание, господии подполковник.

Ранкенау послышалась неуверенность в голосе полицая. Он побарабанил пальцами по столу, помедлил.

— Мы решили поручить это дело именно вам, как наиболее смелому и находчивому человеку… Впрочем, разговор у нас будет долгий, давайте продолжим его за шнапсом.

Ранкенау улыбнулся, подмигнул Хомутову, достал из сейфа бутылку водки и какие-то тарелочки. Выпили по первой — за здоровье фюрера, а по второй — за свое здоровье.

— Господин Хомутов, я знаю, что вы не болтун, умеете держать язык за зубами. В наших условиях это особенно важно.

— Могила, господин подполковник. Если хотите — на кресте поклянусь!

— В таком случае послушайте, что я вам скажу. Любой ценой вы должны доставить мне партизанских заложников. На хуторе Лузганки, по сведениям, живет старик Роман Анодин. С двумя старшими сыновьями он ушел к партизанам. Его старуха осталась на хуторе. Сейчас у старухи на руках маленькая девочка — дочь командира крупной партизанской роты. Мать этой девочки также воюет в отряде. Вы должны доставить в город и старуху и девочку. Тогда в наших руках будут и Роман с сыновьями, и родители девочки. Заложниц мы упрячем в тюрьму и начнем диктовать свои условия партизанам. Никуда они не денутся, придут к нам как миленькие!