Александр Литвинов - Германский вермахт в русских кандалах Страница 35

То было в 41-ом, в июне, когда остатки разбитых дивизий Красной Армии вырывались из окружения. Русские бежали к лесу по открытому полю, а его орудие из засады било по ним бризантными снарядами. От души тогда смеялись немцы, наблюдая в бинокль, как падают и кувыркаются русские и корчатся в конвульсиях, пораженные разрывами у них над головами…

«Да, в первые дни войны мы могли себе позволить подобные выходки для смеха. Но потом боевое везение стало нас покидать все чаще… И мы сначала понять не могли, что это возмездие идет за нами…»

Мальчишка-шофер от ремонтников вернулся, восторгаясь трофейным пистолетом. И так, и этак вертел его в руках и наконец в траву куда-то выстрелил несколько раз перед тем, как четвертым по счету в кабину вскочить.

«Walther P38, калибра 9 миллиметров», — узнал он пистолет, что мальчишка-шофер добыл для забавы. И уточнил машинально:

— 8 патронов, прицельная дальность 50 метров. Такой самый был у меня до ранения. Лучший пистолет войны, если не считать русского «ТТ».

Объезжая воронки, машина куда-то все ехала, удаляясь от поля невиданной битвы. Несмотря на ухабы, Фриц пытался дремать.

И вот неожиданно, только сейчас, осознал, что эта машина не просто идет к своей цели, она увозит его из войны!

И такая тоска навалилась по тому, безвозвратно утраченному! Жестокому! Беспощадному! Но по своему родному, армейскому миру, в котором варился он почти пять лет!..

«Фрица Мюллера вспомнят еще!» — подумал он о себе со значением. И гордость почувствовал, и осознал, какого солдата матерого в его лице германский вермахт потерял.

А проезжая останки обуглено-черных строений какой-то деревни, подумал безрадостно: «Русские меня заставят жить, чтобы на каторжных работах до смерти уморить!»

И надежда затеплилась: если выживет в русском плену, то уж точно увидит Фатерланд!

«Бабуля, а сколько на небе богов?»

— Бабуля, а Иисуса Христоса…

— Не Иисуса Христоса, а Иисуса Христа.

— Ну, Иисуса Христа кто распинал? Фашисты?

— Не фашисты, а тож супостаты подлейшие… Царь Ирод и слуги его. А Пилат все сидел и глядел.

— А почему «Пилат» ты говоришь? Надо «пират» говорить, — поправляет бабушку Валерик.

А бабушка на это улыбается:

— Пират — это разбойник, а Пилат — это имя начальника воинского.

— Бабуля, а Иисуса Христа они как распинали? Прибивали гвоздями? Прямо в руки и ноги? Как Витю Кононова немцы?

— Так, внучек, так. Но партизана Кононова Витю на земле распяли. К земле пригвоздили штыками. И в рот ему кол забили, чтоб палачей своих немецких не пугал батюшкой Сталиным.

— А Иисусу Христу тоже забили кол?

— Нет, внучек ты мой, не забили. Бог-отец приказал одной мухе, чтобы села на лоб Иисусу Христу. Она так и села, а палач муху принял за шляпку гвоздя и не стал туда гвоздь забивать.

— Муха та молодец! А зачем тогда мы убиваем липучками мух?

— Дак теперь уже мухи не те! То были библейские мухи, старинные, — с почтением к мухам библейским бабушка пальчик вверх заостряет и со значением продолжает: — Больше наших были те мухи. Гораздо больше!..

— Бабуля, а сколько на небе Богов?

— Бог на свете один, внучек ты мой, — ласково бабушка Настя внушает и по головке Валерика гладит.

— Совсем-совсем один?

— Да, совсем один. Бог единый для всех, только в трех ипостасях: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святый!

Три ипостаси понял он как три нарядные одежды Бога и разъяснений не потребовал. Но мучило другое:

— А какому Богу тогда молится Фриц? Немецкому?

— Я же сказала, что Господь один! Один для всех! — терпеливо внушает бабушка.

— И для немцев, и для русских?

— Для всех!

— Ты с ним по-русски говоришь, Фриц по-немецки, а кто-то по-кадетски, и всех Он понимает?

— И всех Он понимает, потому что Он — Бог!

— А где ж Он учился этому?

— Зачем же учиться Ему, если Он Бог! — терпение теряет бабушка. — Заведешь ты меня во грех! Угомонись, дитенок!

— Всех Он понимает!.. — не соглашается с бабушкой Валерик. — А что ж Он немцам разрешал нашу станцию бомбить и наш город! Сколько они наших поубивали! А сколько поумирало ленинградских детей из детского сада, что домой не успели уехать, когда немцы пришли! Немцы из них высасывали кровь для фрицевских летчиков. Остался только Моцарт да Семка с Акробатом, которые в госпитале выступали. А девчоночки маленькие все поумирали.

Насупившись, бабушка Настя молчит и с особым пристрастием в мешке с лоскутами копается.

— А немец летел нашу станцию бомбить и молился, чтоб наши зенитки промазали и его самолет не сбили.

И девушки наши, зенитчицы, что в доме Сиволобихи стояли, тоже Богу молились: «Господи, помоги нам немца «фашицкого» сбить! Не дай ему станцию разбомбить! Тут эшелоны стоят на фронт и раненых поезд». Вот что делать Богу, когда все Его просят с разных сторон?

Бабушка Настя безмолвствует.

— А продавщица пивная в Голубом Дунае, когда мужики затолпятся вокруг, после бани, кричит: «У меня ж не двадцать рук! Что мне теперь — разорваться прикажете!»

А дядя Сережа-труба, что из духового оркестра, говорит: «Она специально так пыжится, чтоб мы кружки брали с недоливом под пеной».

А может, богов на небе несколько, да ты не знаешь, бабуля?

К Валеркиному удивлению, бабушка продолжает молчать. И это его укрепляет в правильности созревшего вывода:

— Один Бог немцам помогает, другой Бог — нашим, а тот Бог — американцам…

— Не дури ты мне голову, дитенок, — негромко, но твердо, без тени сомнения, бабушка наставляет. — Бог как был один для всех, так Он один и остается! Сколько б таких мудрецов, как ты, на свет ни появлялось!

— А почему тогда немцы с русскими воюют, если Бог у них один? Не разрешил бы — и все!

— Ну, дак люди — что дети неслухмыные. Шкодят и шкодят. Что немцы твои, что не немцы. И видно, зло накопилось великое, — бабушка Настя вздыхает, постепенно успокаиваясь. — И у нас накопилось, и у немцев. Как гроза! Собиралось до кучи все черное, собиралось да и грянуло! И грянуло так, что грозе той, войне — самой сделалось страшно! Вот оно, горе какое, внучек ты мой. Непотребное люди творят и думают: все, мол, простится. А Господь разумеет по-своему. И по-своему шлет наказание.

Эва! Немцы твои до сих пор шкандыбают в колодках. Так в библейские веки шкандыбали греховники разные. Это Бог им послал наказание! За гордыню послал, за невинную кровь, прости их, Царица Небесная, — крестится бабушка Настя, на икону взирая. — А ты говоришь… Они ж, немцы твои, на весь мир замахнулись! Всех прикончить хотели! А Господь и не дал!

Бабушка губы поджала и подбородок свой сухенький двиганула вперед:

— На пути супостатов Русь Святую поставил!

И вздохнула. И вспомнила, видно, что-то печально-тревожное:

— Телами да жизнями нашими мир заслонил от погибели. Вот как вышло по Божьему замыслу. А то счастье построить хотели на море кровей! Не построишь! А все потому, что Бога в душе не хранили и Божьего страха в душе не держали. А страх перед Богом — это не страх человека трусливого! Это страх во спасение! Спасительный страх! Ты живешь, отвечая за каждый свой вдох, за поступки свои да за помыслы. Перед Богом ты отвечаешь, а значит, и перед собой. При такой к себе строгости ты позорного дела не сделаешь, не замыслишь греховного, зная, что Бог за тобой наблюдает! — погрозила кому-то пальчиком, — Что Он рядом с тобой и в душе твоей царствует!.. Вот как, внучек ты мой, надо жить…

Она тихо вздохнула, перекрестилась и на икону взглянула, будто пытала у Богородицы: «Верно ли я проповедую?» И, укрепившись, продолжила:

— Вот и немцы… Земли захотелось им нашей! Ну, Господь им и дал, что хотели забрать у нас силой. Вон за городом поле громадное унавожено немцами. И места свободного много осталось!..

— А там, бабуля, уже ни крестов и ни касок. Там теперь стойло городского стада, куда бабы приходят в обед, чтоб коров подоить… Бабуля, а кто же главнее: наш Батюшка Бог или базарный лягаш Голощапов?

— Свят, свят, свят! — напуганной курицей всполошилась бабушка Настя. — Господи, Боже Ты мой! Царица Небесная, Богородица-Матушка, прости Ты дитенка мого неразумного!.. Да про такое и думать нельзя! Это ж, внучек ты мой, грех несказанный, Голощапова-пьяницу с Богом ровнять!

И глазами, и жестами показала козявистость Голощапова и высь несравненную Господа Бога!

— А что же ты с Господом Богом на «ты» говоришь, а Голощапову выкаешь?

— Ну, внучек ты мой, тут дело другое! — оттаяла бабушка. — То власть! А власть — это дело казенное и беспощадное, как топор… Ее не разжалобишь и не переспоришь. Вот и выкаю Голощапову, чтоб отвязался скорей…

А с Богом у нас разговор во спасение. Когда-сь на Руси обращение было друг с другом только на «ты». Даже нищий любой говорил царю «ты». Вот такой на Руси был порядок, как бывает в семье…