Владимир Ераносян - Колорады Страница 36

— Кристиночка, сыграй, не стесняйся, — попросила баба Надежда. Сначала она отказывалась, но когда все поддержали просьбу почтенных юбиляров, отпираться было уже невозможно. Кристина села за клавиши.

Я влюбился в нее еще раз. И я готов был влюбляться в нее каждый день всю оставшуюся жизнь. Это произошло не в этот день. Чувство к ней овладело мной даже не с первого взгляда, когда увидел ее в этой самой квартире на втором этаже. Я смотрел на ее тонкие пальцы, на шею, на волшебную осанку и понимал, что знал ее еще со своих снов, с представлений об идеале, именно так выглядела моя самая сокровенная мечта.

— Что это за музыка? Кто автор этой красоты? — спросил я.

— Мой папа…

Она посмотрела на своего отца. Теперь плакал он. И она обняла его со словами:

— Папочка, любимый, все хорошо.

Солнце щекотало глаза еще долго. Был еще пирог. Сытые, мы смеялись над анекдотами. Николай Антонович был отличным рассказчиком, не в пример мне. Хотя, признаюсь, и я однажды достиг цели и рассмешил всю компанию. Рассказал притчу о зависти…

— Вот жили два соседа. Один богатый, другой не очень. У богатого был «Мерседес», бедный ходил пешком. И вот однажды бедный все-таки насобирал на отечественный русский автомобиль. Богач вышел утром на балкон и увидел счастливого соседа в собственной машине. Увидел и умер от зависти…

Кристина тоже хохотала. Ее звонкий смех для меня был не менее прелестной музыкой, чем произведение ее отца.

Мы сидели допоздна и говорили обо всем. Больше о мире. Но с закатом пришли тревожные темы. Я поведал о состоявшемся обмене во всех красках, несколько преувеличив свою роль. О повышении по службе, о поощрительном отпуске на десять суток, который мне дали вместо ожидаемого мной Георгиевского креста.

— Поощрили отпуском! И на том спасибо, съезжу в Крым, повидаю сослуживцев, у меня там однокомнатная квартира в Севастополе. В Камышовой бухте. До моря пешком метров восемьсот… — похвастался я.

— И я хочу на море! — заявил Митяй. — Возьми меня, дядя Леша.

— Почему нет! — согласился я, не раздумывая. — Может, и Кристина захочет? Вы как, не возражаете, Сергей Адамович?

Не успел я услышать ответа, как возле дома прозвучал глухой взрыв. Сработали сирены сигнализаций. Радиостанция тоже затрещала сообщениями. Минометный обстрел со стороны Авдеевки. Надо было спускаться в подвал. Праздник закончился с исчезновением солнца.

Когда мы спускались по лестнице, отец Митяя сказал мне:

— Леша, если это не обременительно для тебя, увези моих детей в Крым. Там у нас родственники в Балаклаве. Мама их там и младший братик. Увези их в безопасное место. И скажи там жене моей Елизавете, маме Кристины, что рано еще домой возвращаться. Домой еще не скоро. Пусть потерпят родственники. Надоели мы им уже! Намекают, что засиделись.

— Не беспокойтесь, я отвезу, — пообещал я. — Пусть у меня живут. На двоих в самый раз. А я все равно только на десять дней еду. Могу и в каюте на своей списанной «коробке», на сторожевом корабле, обустроиться. Кэп у меня мировой, против не будет…

Глава 24. Новый мэр

Партизан смотрел на себя в зеркало. Уже после того, как побрился. На сей раз он задержался в ванной комнате дольше, чем обычно. Глядя на свое испещренное морщинами лицо, на эти впалые щеки и седые волосы, он силился вспомнить, как он выглядел молодым, и не мог. Странно. Не всегда же он выглядел так…

Сколько лет прошло в бегах и в зонах, сколько ушло на то, чтобы заставить себя уважать, научить воспринимать твое слово весомым. И вот, спустя массу времени, словно ничего нет за тобой, тебя, как прежде, как в ранние годы становления, на малолетке, или в дни, когда ты карабкался вверх по криминальной лестнице, могли растоптать и унизить даже не коронованные по всем законам воровской масти короли криминала, а какой-то янки с прихвостнями из бандеровской мрази…

Кто на что учился! У каждого свои университеты. У кого дипакадемии, а у кого улица и «граждане хулиганы». Кто в армейке выгибается, а кто на шконке чалится. Но уважения хотят все без исключения. И покоя. Ему он только снился.

В его профессии стабильность — понятие относительное. Но существующее. Она несколько отличается от того спокойствия, к которому стремятся люди. От обыденности, благосостояния, умиротворенности и чувства защищенности, которые они только понарошку называют рутиной и скукотой, но ради которых они кладут на алтарь целые жизни. Попробуй брось их в водоворот страстей и неизвестности, они тут же станут грести к знакомому берегу, где тишь да благодать, уютный дом и надежный тыл. Где хватает и не надо лишнего. Где ненужная роскошь — обременение, а не цель. Может, они правы. Тихие воды размеренного уклада есть высшее благо. Ведь их большинство. И они бывают счастливее, чем иной налетчик, сорвавший куш и прокутивший награбленное за месяц, загремев при этом под фанфары в казенный дом. Ведь крепкая семья воистину — самая желанная атмосфера. Не такая, как у него, «семейка», а настоящая, с любящей женой — хранительницей очага и детишками. Жизнь тогда наполнена подлинной радостью, истинным доверием и комфортом. А не вечными «сюрпризами», неминуемой бедой и волчьим законом стаи, где правит сильный, а выживает самый коварный. Где доверие основано лишь на выгоде, а лидерство вовсе не зарок долгожительства.

Контрнаступление выдалось весьма успешным. После паники, что возникла на ровном месте, город снова, с минимальными усилиями и практически без разрушений, если не считать двух домов у окраины, перешел в руки ополчения. Намечались выборы, санкционированные правительством Новороссии. И Партизан намеревался в них участвовать. Правда, в качестве кого, он все еще не определился, ведь электоральные пристрастия и всякие там политтехнологии — темный лес для таких, как он. Ресурс, конечно, имелся. Нанять можно было каких угодно агитаторов, подмухлевать с бюллетенями. Но он хотел начать жизнь с чистого листа. Новую легальную жизнь. Хотел победить честно.

— Надо же. Вор хочет честной победы, — глядя на выбритые щеки, вымолвил вслух Партизан. — Зарегистрироваться, что ли? Выдвинуть кандидатуру? Жена под ручку, дочурка в каталке, ухмылочка на камеру и квиток с галочкой в урну… Так социологи с дипломами посоветовали. Имиджмейкеры прогарантировали стопроцентный результат.

Задав риторический вопрос самому себе, Партизан смачно сплюнул в раковину. Не думал он, что будет так сложно решиться. Был уверен, что все пройдет согласно заранее намеченному плану. Как договаривались. При поддержке донецкой власти. Избиратели отдадут свои голоса за нового героя, переродившегося под влиянием жизненных обстоятельств блатного авторитета. Не представлял, что столкнется с «внутренним врагом», с собственной совестью. Не тот он, за кого себя выдать хочет. Он бандит и никогда другим не станет.

Братва подтрунивала. Слухи просочились и в народ. По городу ходил словно меченый, как на иголках, ловил на себе улыбчивые взгляды. Народ не обманешь. Бога не проведешь. Какой он мэр? У него был карманный прокурор. Это да. Но официально он ни в каких госслужащих никогда не числился. Не по понятиям это. Может, ну его к ядрене фене, мэрство это? Погорячился он. Каждый сверчок знай свой шесток…

— Передумал я, — отрезал Партизан на сходняке с приближенными. — Не хочу кабинетной власти. Мне теневой достаточно. Пусть выберут достойного. А я могу поучаствовать, подсобить как спонсор предвыборного штаба того, кто для города сейчас лучше меня подходит…

И тут Партизану донесли интересную информацию. Оказывается, бывший городской голова, вернувшийся на штыках «бандерштадта», из города не уехал. Мало того, поговаривали, что это именно он сорвал жовто-блакитный флаг на крыше администрации и закрепил вместо него знамя с двуглавым орлом. При этом покосил нациков из «Максима». А как лента закончилась, спустился в холл и упал замертво. Но не от смертельного ранения, а от горилки. Потому и жив остался, когда «укропы» зачищали администрацию. На него не подумали. Голова все-таки. Это бабка-вахтерша потом поведала, что кроме головы в то утро в здании никого не было. Нет дыма без огня. Жители давно б его растерзали. А так сидел, хоть и безвылазно, у себя дома. Пил беспробудно. Правда, жену выставил. Она переехала в «Парадиз».

Партизан решил проверить, правда ли, что люди судачат. Любопытство терзало. Хотелось все выяснить из первых уст. Заявился смотрящий к голове домой. Братву у дома оставил. Как водится, на шухере. Мало ли чем разговор закончится.

— Признавайся, черт, это ты тогда флаг ДНР над ратушей поднял? — так началась беседа.

— Ну, я… — честно ответил пьяный вдрызг голова.

— Зачем? По политическим мотивам или за жену мстил? — прозвучал следующий вопрос.

— За жену мстил по политическим! — буркнул голова.