Анатолий Медников - Открытый счет Страница 36

Сергея вызвал капитан Самсонов. Он оборудовал себе для КП комнату на пятом этаже серого, из крупных каменных блоков здания. Пол здесь был засыпан какой-то трухой, рамы выбиты, мебель перевёрнута воздушной волной, уцелел только письменный стол, за которым и восседал Самсонов среди этого хаоса запустения и мерзости.

От стола через окно виднелся Берлин, точнее, верхняя часть зданий, состоящая из косых, прямоугольных, ровных и разорванных снарядами плоскостей крыш, последних этажей домов с пустыми глазницами окон.

— Здравствуй! — сказал Самсонов, отрывая от глаз бинокль. — Командир дивизии приказал взять „языка“ до двадцати двух ноль-ноль.

— Мне? — удивился Сергей, и это была первая его реакция на слова Самсонова.

— Нам, — сказал Самсонов, объединяя в этом „нам“ себя и Сергея полной мерой общей ответственности.

Сергей промолчал, ожидая, что ещё скажет капитан. Он понял, что задание предназначается ему, и ощутил первый холодок в груди, верный признак нарастающей тревоги.

— Вылезем на крышу, оттуда шире обзор, — предложил Самсонов.

Теперь перед ними, видный во все стороны света, простирался полуразрушенный город, подвергшийся тяжким ударам бомб и артиллерии. Почти на каждой улице вздымался вверх факел пламени с чадящей шапкой дыма, который колебал и ветер, и взрывы тяжко ухающих мин.

Самсонов долго шарил биноклем по западной части города, по крышам, постройкам, баррикадам, перегородившим улицы, пока не остановился на массивном доме с остроугольной крышей и полуобгоревшей квадратной трубой на ней.

— Видишь вон этот домик с трубой?

— Вижу.

У Сергея даже защемило сердце, когда он разглядел этот „домик“, четырёхэтажный, с толстыми стенами, с окнами, которые все были заделаны мешками и песком, и пули сыпались чуть ли не из каждого окопного проёма.

— Вот этот, — указал Самсонов. — Там есть чем поживиться. Как взять немца, а лучше двоих — обмозгуй сам. Вот вам мои советы. Внутри дома действуйте не по одному, а вдвоём, втроём, лучше всей группой, один не заметишь, как тебя сзади стукнут. Дом начинайте очищать снизу, так лучше. В дверь сразу не лезьте. Дайте сначала очередь, забросайте гранатами, а ещё лучше проломай стену, если не капитальная. Впитываешь?

— Впитываю, товарищ капитан, — сказал Сергей.

— Теперь ещё. Обопрись на Петушкова, он парень с опытом. Комдив приказал взять „языка“ до двадцати двух часов, — снова повторил он так, словно бы эта фраза могла служить не только приказом, но и руководством к действию.

— Я подумаю, — сказал Сергей и вдруг добавил: — Спасибо.

— Что? — удивлённо переспросил Самсонов. — Ну, брат, не за что! — сказал он, когда понял, что не ослы-шалея. — Действуй, — бросил он и спустился на свой КП.

А Сергей тотчас вызвал на крышу группу разведчиков, человек восемь. Своим заместителем, на тот случай, если он выйдет из строя, Сергей тут же назначил Петушкова.

— Мы отомстим за Бурцева, — сказал он.

— Точно! Давно сердце горит, товарищ лейтенант. Немцев надо шугануть с верхних этажей вниз.

— Шугануть? Зачем? Ах, да! Ты, пожалуй, прав, Петушков. Артиллерией.

Сергей посмотрел в глаза Петушкову, удивившись тому, что они чем-то ему напомнили бурцевские глаза перед атакой — широко расставленные, округлившиеся от напряжения, пронзительные и горевшие тем азартом, который часто наблюдал Сергей у своего старшины и сейчас ощущал в себе.

„Вот случай, когда можно принять смелое и яркое решение“, — сказал себе Сергей.

— Товарищ лейтенант, у вас уже созрел план? — торопил его Петушков.

— Да, созрел. Вот что, Петушков, делать будем так: до дома с чёрной трубой двигаемся по крышам; пока мы подойдём к нему, наша артиллерия выкурит немцев с чердака и двух верхних этажей. Я сейчас попрошу капитана Самсонова, а он артиллеристов, чтобы тридцать минут вели огонь по чердаку, а после перенесли его на первый и второй этажи. Ты спрашиваешь, зачем это? — перебил себя Сергей, хотя Петушков ни о чём не спрашивал. — В начале артобстрела немцы спустятся на нижние этажи, а потом, после перенесения огня, часть их побежит в подвалы, а часть наверх, тут мы их и накроем. Возвращаться будем тем же путём, — говорил Сергей и чувствовал по лицу Петушкова, что этот опытный разведчик, видавший виды и немало притащивший „языков“ вместе с покойным Бурцевым, сейчас, видимо, одобряюще относится к его плану.

Самсонов, выслушав план Сергея, дал своё „добро“.

— Позвоню Окуневу, и „огонька“ вам подкинем. Всё будет в норме. Давай, Сергей, делай свой подвиг! А я тебе желаю — возвращайся живой с живым „языком“.

В городе слегка темнело, но бой ещё не затихал. Всё так же ухали орудия и трещали пулемёты. Только на фоне сереющего неба языки пламени становились всё более красными и зловещими.

Сергей объяснил разведчикам задачу. Под грохот начавшей работать для них артиллерии разведчики выкурили по сигаретке и пошли. Двигались по крышам, два метра друг от друга, Сергей „впереди, замыкали цепочку Петушков и солдат Фуат Габбидулин, татарин из Уфы, пришедший в разведроту с недавним пополнением.

Когда подобрались к самому дому, паши миномёты ещё вели огонь по крыше, но вдруг на минуту всё стихло. Сергей махнул рукой. Разведчики быстро подскочили к пролому в крыше. Сначала Сергей, а потом Петушков бросили туда по гранате. После разрывов разведчики один за другим проникли на чердак.

— Пустой! — ликующе крикнул Петушков.

Действительно, чердак был пуст. Только у одного слухового окна стоял заряжённый пулемёт, телефон и лежал убитый немец в форме фольксштурма.

— Возьми у него документы, — сказал Сергей Петушкову, и тот сразу понял, у кого.

Потом Сергей вспоминал не без удивления, что в бою он об убитых говорил, как о живых: „он“, „у него“, может быть, потому, что в какие-то секунды всё менялось: живой становится мёртвым, истошно кричавший — вечно немым.

Петушков забрал не только документы, но и снял с убитого погоны: один для отчёта начальству, другой себе на память. К нему подошёл Габбидулин, вдвоём они подняли пулемёт. Затем вся группа начала осторожно спускаться на четвёртый этаж. В этот момент артиллерия открыла огонь по нижним этажам дома. Очутившись на площадке четвёртого этажа, Сергей осмотрелся, чтобы принять решение, что делать дальше.

Он увидел, что с площадки вниз уходит лестница, а слева и справа — двери, ведущие в квартиры. Сергей, долго не раздумывая, открыл одну из них, оставил Петушкова и Габбидулина наблюдать за площадкой в замочную скважину, а с остальными разведчиками прошёлся по всем комнатам.

Квартиры, брошенные хозяевами перед паническим бегством из города и загаженные потом немецкой солдатнёй! Какое они представляли собой омерзительное зрелище! Здесь никому и ничего не было дорого. Эсэсовцы и фольксштурмовцы, солдаты и офицеры в предчувствии скорой развязки и возможной гибели с пренебрежением и даже ненавистью относились к чужим вещам, которых нельзя унести и которые наверняка переживут многих из тех, кто валялся на этих кроватях, испражнялся прямо на полу и стрелял из окон, превратив их в амбразуры.

Сколько уже видел таких квартир Сергей, сам жил в них, а всё же не мог привыкнуть к этой картине истребления имущества, тошнотворному запаху грязи, дерьма, гари и всепроникающей пыли, которая, словно бы не падая, висела сейчас над Берлином, как серовато-жёлтая туча.

Сергей посмотрел на часы. Прошло минут десять. Огонь нашей артиллерии стал реже. Автоматы и пулемёты почти молчали. Неожиданно в комнату вбежал Габбидулин и передал, что немцы поднимаются по лестнице, слышны шаги.

„Вот сейчас это произойдёт“, — подумал Сергей, чувствуя, что сердце начинает брать разгон в уже знакомом нервном напряжении, которое особенно сильно не в момент боя, а вот в такую минуту томительного и мучительного ожидания.

Он подошёл к двери, около неё на корточках, смотря в скважину замка, сидел Петушков.

А тем временем по лестнице топали подбитые металлическими подковами ботинки. Немцев было двое или трое. Кто они, что за люди? Сейчас разведчики возьмут их в плен живыми или убьют и бросят трупы на этом бетонном полу лестницы.

Так кто же они? Раньше Сергей никогда не задумывался над этим.

Командир взвода редко видит своего противника в лицо, во всяком случае пока идёт бой. Пленный же солдат мало что имеет общего с тем, у кого в руках оружие.

„Немец!“ Этим словом определялось всё.

Для солдата в атакующем строю нет человека по ту сторону фронта, нет личностей, есть только противник. А для разведчика? Для разведчика иное дело. Он видит вблизи глаза того, кому приказывает, борясь с ним, слышит его дыхание. Он может сломить волю врага, а может и не сломить. Он что-то кричит „языку“, и тот может ему ответить. Разведчику не безразлично, с кем он имеет дело — с матёрым ли эсэсовцем, юношей фолькстурмовцем, бывшим рабочим или бывшим лавочником. Коротка эта минута схватки, поединка разных воль, но и она всегда стычка характеров.