Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала... Страница 37

Что ни говори, а кровь и единая вера делали свое дело. И как бы, мы ни убеждали афганцев, что с бандитами, убийцами нужно поступать соответственно, они делали по-своему. Взятые нами в плен и переданные местным властям для вынесения справедливого приговора бандиты чаще всего отпускались с миром. Иногда освобождались прямо на наших глазах, хотя участие их в кровавых злодеяниях было уже доказано. Это бесило нас. В конце концов мы пришли к выводу, что плененных нами врагов не надо никому передавать. Самое справедливое решение для них — смерть. После рейда мне посчастливилось побывать в калатской тюрьме, где я своими глазами убедился в лояльности афганцев к своим соотечественникам. Там сидели те, кто был взят в плен в бою, кто жег, убивал, насиловал. Когда мы с нашим советником, майором-хадовцем и несколькими афганскими офицерами подъехали к тюрьме, я удивился. Открытые настежь деревянные ворота, одиноко стоящие во внутреннем дворе и на крышах глинобитных пристроек пулеметы, сидящие в тенечке бандиты и — никакой охраны. Она в это время мирно пила чай с теми, кого сама охраняла, хотя майор только что рассказывал нам, что они навели порядок в системе охраны преступников. На деле же все было по-другому. Когда мы вошли в помещение тюрьмы, то увидели там настоящую идиллию. Арестованные вместе с сотрудниками тюрьмы и охраной вели задушевные разговоры. Оружие доступно лежало в стороне. Камеры раскрыты. Тишина. Прохлада. И если бы не различия в форме одежды, нельзя было бы определить: кто здесь преступники, а кто их охрана. Майор что-то сказал на фарси афганскому офицеру. Тот вскочил из-за стола, начал кричать, размахивать руками. Арестованные стали нехотя расходиться по камерам. Солдаты разобрали оружие. Майор взял афганского офицера, и мы пошли знакомиться с тюрьмой. Судя по тому, что мы увидели здесь, от тюрьмы было только одно название. Сначала вызывало недоумение, почему арестованные, находящиеся в ней, никуда не уходили, хотя для побега были самые благоприятные условия. Потом поняли, что им пока невыгодно было выходить из тюрьмы. В провинции шла крупномасштабная операция по ликвидации местного бандформирования, поэтому многие из них просто отсиживались здесь, ожидая нашего ухода и окончания рейда.

В одной из камер с открытыми дверями сидел холеный мужчина, с высокомерным взглядом.

— Вот, взяли недавно. Многое знает, а говорить не хочет. А его сведения нам бы очень пригодились, — сказал мне советник Сафар.

— Ну а что же они? — спросил я у него, кивнув головой на афганского офицера.

— Они делают все с опаской, словно боясь возмездия или заранее обеспечивая себе прощение на тот случай, если власть в стране сменится, когда мы уйдем отсюда. Не верят они в твердость государственной власти, и ничем их в этом не переубедить. Видимо, они знают то, о чем мы не знаем.

Были в афганской армии солдаты, офицеры, которые действительно и по-настоящему люто ненавидели бандитов. Я лично был знаком со старшим капитаном, десантником, который не сентиментальничал с пленными. Бил их нещадно, а когда убеждался, что руки пленного сильно замараны в крови, резким и точным ударом тяжелого ботинка бил его по позвоночнику. Раздавался зловещий хруст сломанных костей, и обмякшее тело падало на землю. Но таких афганцев было очень мало.

— Ну что, все испробовали и ничего не помогает? — переспросил я майора. — Может, помочь вам?

— Если «разговорите» этого душмана, я буду очень вам благодарен.

Шедший со мной офицер батальона принес полевой телефон, который мы видели в одной из служебных комнат, крутанул ручку индуктора, проверяя его на исправность и наличие тока. Потом зачистил концы проводов, освободив их от изоляции. Через переводчика мы еще раз попытались поговорить с пленным, но он даже не удосужил нас своим вниманием, очевидно, посчитав ниже своего достоинства разговор с нами. Скоро Сафар услышал долгожданные ответы на поставленные нами вопросы: зачищенные концы проводов, намотанные на жизненно важные органы, и пропущенный по ним ток дали требуемый результат и помогли разговорить их пленного.

Ночью батальон снялся и пошел к постоянному месту дислокации в Кандагар. Уставшие, измотанные трудными бессонными сутками рейда, мы пришли в 5 часов утра. Возвращались как в другой мир, в расположении бригады шла совсем другая жизнь.

Пока солдаты разгружали имущество, боеприпасы, мылись, отдыхали после рейда, офицеры уже трудились над поставленной командиром бригады задачей. Ожидался приезд в часть командующего армией, генерал-лейтенанта Тухаринова. В связи с этим все усилия личного состава подразделений направлялись на наведение должного порядка. Необходимо было помимо всего выпустить боевые листки, стенгазеты, провести комсомольско-молодежный воскресник и сделать многое другое. Поэтому в рейды шли с большим удовольствием, считали там себя мужчинами, боевыми офицерами. Возвращались в бригаду, а там все совсем другое, оторванное от боевой жизни, ради которой мы здесь и находились.

— М-а-… м-… а! — этот душераздирающий крик, казалось, был слышен на многие километры вокруг. Рота спешила на помощь подразделению, но когда мы подошли, она уже была не нужна. Ни выстрелов, ни разрывов, будто и не было этого скоротечного боя и этой оборванной молодой жизни.

— Саша, а ты куда? — спросил я солдата, когда в апреле 1981 года батальон готовился на выход, и он вместе со всеми суетился у боевой техники.

— Александр, — снова окликнул я, когда тот захлопнул дверцу кабины, выставив наружу ствол автомата. — Ты куда?

— Да все туда же! — улыбнулся он.

Не желая унизить его в глазах сослуживцев, напомнил:

— Не шути, оставайся лучше в батальоне, готовься к дембелю, к тому же ваш взвод сегодня остается на месте. Не рискуй!

— Да где наша не пропадала, товарищ старший лейтенант! Все будет хорошо, — и он на прощание помахал рукой.

— Товарищ старший лейтенант, это он у меня попросился с моим взводом идти. У меня как раз людей не хватает, я его и взял — начальник штаба разрешил. Он уже не раз ходил с моими ребятами. Парень толковый, тем более что уже дембель, дело свое знает хорошо. Пускай идет, — сказал командир хозяйственного взвода прапорщик Твердохлебов.

— Ну, раз уже решили, то пускай, к тому же колонна уже тронулась. Будьте только повнимательнее, берегите солдат, а дембелей — особенно: не дай-то бог, что случится. А вообще, можно было их и не брать. Они свою задачу уже выполнили, отвоевали. У вас своих во взводе двое, Саша — третий. Нет, все-таки, наверное, зря вы их взяли, ну да ладно. Вы что, не знаете, что он единственный ребенок у матери? А случись что?

— Я не знал, что он один у матери, — ответил прапорщик. — Конечно, это меняет дело, а в то же время их никак не удержишь на месте. Все идут, и им хочется. Мои старослужащие говорят, что не представляют теперь, как будут жить без войны, без острых ощущений и повседневной опасности. Конечно, я своим солдатам постоянно напоминаю, чтобы не рисковали. Вчера они пообещали мне, что сходят сегодня в последний раз. А вообще они даже и думать не хотят о том, что могут быть убиты или ранены.

«Эх, Саша, Саша, и зачем же ты сел в эту „консервную банку“?» — думал я, глядя на молодое бездыханное тело солдата, и не находил ответа. Не возьми командир взвода его с собой, не было бы сейчас этой трагедии. Не сядь он в грузовой автомобиль, а в БТР, возможно, что и остался бы жив. Эх, если бы все в этой жизни можно было бы предусмотреть, предугадать!

Заканчивался очередной день рейда. Где-то впереди пехота прочесывала кишлаки, выбивая из них бандитов. Хозяйственный взвод, с которым пошел в этот рейд Александр, обнаружив источник питьевой воды, решил наполнить ею пустые емкости. Солдаты жадно пили прохладную воду, смывали с себя пот, скинув на землю раскаленную от жары одежду.

— Все! — подал команду прапорщик. — По машинам!

После небольшого отдыха настроение у всех заметно улучшилось.

— Скоро вечер. Переночуем в кишлаке, завтра вернемся в бригаду — и конец нашей войне! Скоро домой! Дождались! — ликовали дембеля.

Водитель «ЗИЛа», в котором ехал Александр, тоже увольнялся в запас. Не верилось, что через неделю-другую не будет этого жаркого солнца, постоянной опасности. Какой долгой для них была эта война!

— Ну что, домой и сразу свадьба? — спросил Александр у водителя, зная, что тот рассказывал об этом своим друзьям.

— А знаешь, никакой свадьбы у меня не будет. Была девчонка. Была любовь. Но ничего из этого не получилось. Не дождалась. Замуж выскочила. А такие письма писала!

И, словно кому-то подражая, немного развязно добавил:

— Что переживать, этого «добра» на гражданке пруд пруди. Не дождалась, подумаешь, какая великая потеря! Приду домой, а у нас в селе такие хохлушки, одна красивее другой. Уж я-то отыграюсь на них за все: и за обман, и за то, что я здесь два года пыль глотал, а они в это время радовались и других любили. Все это будет впереди, а сейчас главное — вернуться домой.