Северина Шмаглевская - Невиновные в Нюрнберге Страница 37

На это я уже не ответила, схватив пальто, выскочила из теплого помещения на улицу.

Я должна побыть одна. Пойду куда глаза глядят, окунусь в темень, только бы подальше от улиц, где снуют взад и вперед по трассе Трибунал — «Гранд-отель» автобусы и легковые автомобили, «джипы» и фронтовые грузовики. Яркий мигающий свет их фар не даст мне заблудиться, хотя кто знает, не лучше ли было бы завязнуть в снегу, сползти на дно рва, опоясывающего разбомбленный замок, и заснуть там, чтобы не надо было завтра возвращаться в комнату для свидетелей.

Почему? Уныние белых стен, американский часовой, который развлекает меня рассказами о поведении подсудимых, кулуарные легенды о неожиданно проснувшейся набожности Франка, который штудирует Библию и совершает какие-то ему одному понятные обряды покаяния, своим поведением подтверждая выдвигаемые здесь идеи о необходимости предоставить преступникам время для осознания своих грехов.

Я быстро шагаю вперед, отдаляясь почти под прямым углом от автобусной трассы. Снег под ногами хрустит — днем, наверное, он подтаял, а теперь верхний слой снова прихватило ледком. Я громко ступаю, иногда глубоко проваливаясь — тут уж приходится вытягивать ногу из ловушки, чтобы не сбавить темп. Как можно дальше от освещенного прожекторами здания международного правосудия, от собственных путающихся мыслей, от бессмысленно проведенного дня.

Заседания идут спокойно, в соответствии с принятым распорядком, с утра до обеденного перерыва, ни минутой дольше, после обеденного перерыва до вечера, причем даже самая напряженная проблема все равно переносится на завтра, потому что пришла пора бриться и ужинать.

В этом нет ничего удивительного. Действительно, нет ничего удивительного. Надо соблюдать «психическую гигиену», иначе юристы быстро свихнутся здесь. И все же почему-то меня это злит.

Пустота. Вокруг меня безлюдные руины. Я достигла цели, ушла очень далеко, и теперь напрасно озираюсь кругом — нет и следа автобусов, курсирующих между Трибуналом и «Гранд-отелем». Теперь я иду осторожней. Вдруг в темноте притаился какой-нибудь человек, он не должен слышать мои шаги. Свежий снег приглушает звуки, я двигаюсь почти бесшумно.

Теперь мне легче: я одна. С удовольствием вдыхаю острый морозный воздух. Вечер и мир уснули, во всяком случае, спит улочка, по которой я сейчас бреду. Уже долгие часы сыплется снег. Ни одной живой души среди этой беззвучной снежной круговерти. Дети, видно, забыли, какое это удовольствие — бегать, валяться, лепить снежки и бросать их друг в друга. Еще не так поздно, но все разошлись по домам.

Наверное, я забрела в совсем нежилой район, но я не думаю об этом, не разрешаю себе испугаться. Недалеко отсюда ждет меня надежное пристанище: сверкающий огнями «Гранд-отель», теплый «Гранд-отель», чистый, гостеприимный, безопасный, гораздо более уютный, чем в далекой Польше разрушенные дома. Скоро я доберусь до гостиницы, позвоню горничной, попрошу дать еще один плед, она вызовет посыльного, велит ему принести хороший ужин и немного горячего чая, а то я ужасно замерзла. Одолженное в Варшаве демисезонное пальто оказалось чересчур деми… Ветер давно уже пробрался ко мне под одежду, и леденящий холод напоминает, что сейчас февраль. Все еще февраль.

На снегу виднеется луч света. Это единственное светлое пятно в окружающей меня тьме. Я иду туда, хотя и не знаю, приближаюсь ли я к теплу или, напротив, спеша вперед, отдаляюсь от своей цели.

Мне страшно, что светлое пятно исчезнет и оставит меня одну в этой пустынной темноте. Оно таки исчезло. Считаю шаги, десять, одиннадцать. Появилось снова. Что-то темное заслонило свет, вижу какое-то движение, черт знает что там происходит. Я осторожно продвигаюсь вперед, хочу первой распознать предмет, который движется в полоске света. Ветер стукнул оторванной доской или свисающим с крыши толем. Обойду-ка я это место, попробую найти дорогу к «Гранд-отелю», который сейчас кажется мне родным домом.

Делаю еще несколько шагов — и снова ничего не вижу, свет погас, а возможно, я очутилась за стеной.

Пытаюсь не сбиться с направления, шагаю вперед все в том же темпе. Мне начинает казаться, что я вот-вот выйду на автобусную трассу.

Но вместо шума автобусов мне слышится голос, отчетливый шепот. Неужели галлюцинация? Может быть, просто мои башмаки скрипят на снегу? Я останавливаюсь, чтобы оглядеться, но в снежной вьюге никого не видно.

Опять слышу шепот, теперь он громче и намного ближе. Значит, кто-то тут есть. Мне страшно, я уверена, окружающая тьма имеет глаза и наблюдает за мной. Страх ускоряет сердцебиение: скорей беги! Они все еще за моей спиной, они кругом, они во мне, они по трое в ряд чеканят шаг в моем мозгу с песней: «Хей-ли, хей-лу, хей-ла!!!» Я упорно иду вперед, едва узнавая контуры засыпанных снегом предметов. И вдруг инстинктивно отшатываюсь: на снегу поперек дороги лежит, раскинув руки, неподвижное тело. О ужас, я не могу здесь пройти, он упал, как только автоматная очередь прошлась по его спине. В голове у меня пустота, я забыла, что это Нюрнберг, а не Польша времен оккупации. Я забыла, что прошли месяцы после окончания войны. Лишь несколько секунд спустя до меня доходит, что это лежит на земле высыпанный кем-то пепел или угольная крошка, а контур убитого человека возник случайно, возможно, его создало мое воображение, память, наполненная впечатлениями тех лет.

Дыхание постепенно выравнивается, ко мне возвращается спокойствие. Самое страшное, что может случиться с человеческим существом на земле, — это смерть. Превращение в ничто живой ткани, откуда била энергия, мысли, эмоции и свободная воля; сильной воли немцам хватало, но большинству из них (не считаю эмигрантов и тех, кто протестовал, невзирая на последствия!) чуждо было понятие свободной воли.

Я оглядываюсь по сторонам. В этом мертвом, безлюдном районе не у кого спросить дорогу к «Гранд-отелю». Странно, вместо того чтобы бояться, я иду, отдыхая, по заснеженной площади. Можно забыть обо всем и погрузиться в собственные мысли — это проверенный способ, мой верный союзник тех лет.

И вдруг горло точно перехватило судорогой — я увидела мужскую фигуру, обращенную лицом к витрине. Я смотрела на него сквозь вьюгу, метель усилилась, густое облако качается прямо перед моими глазами, хлопья склеивают веки, закрывая от меня все.

Не бойся, уговариваю я себя, не бойся, наверное, это манекен, который вынесли из швейной мастерской на улицу во время бомбежки и он так и остался стоять среди развалин. Моя тревога развеется, как только я подойду поближе и смогу убедиться в этом.

Но именно в этот момент темная фигура шевельнулась, и я услышала шепот. Он поднял голову и что-то говорит. Значит, это человек! Из всех возможных опасностей самой страшной продолжает мне казаться человек — это я усвоила во время войны, это вошло в меня навсегда.

Неужели шепот может быть таким отчетливым? Мне кажется, что это мороз создает такой удивительный акустический эффект. До меня снова доносятся те же самые слова. Наверное, это все же сон. Сейчас я проснусь в своей удобной гостиничной постели, потому что кто, кто, черт возьми, может среди развалин Нюрнберга произносить такие слова? К кому они обращены? И вдобавок по-польски!

А он снова тихо повторил:

— Пан прокурор! Уважаемый Трибунал!

Спокойно. Только без паники. Этот человек, помешанный или пьяный, не может быть опасен. Я успею сбежать отсюда неслышно, хотя все же хотелось бы узнать, что это за тип.

— Пан прокурор! Уважаемый Трибунал! Я настаиваю на том, чтобы пан прокурор… чтобы уважаемый Трибунал…

Бывший узник, конечно же, такой, как и я: он тоже смотрел в огонь открытыми глазами. Кто ты, брат, в заснеженном Нюрнберге взывающий о помощи?

— Я заявляю, пан прокурор… я хотел бы заявить… Высокий суд…

Ну ладно, а где же здесь этот его прокурор?

Вместо того чтобы сбежать, я потихоньку, шаг за шагом, приближаюсь. Снег глушит мои шаги и даже дыхание. Теперь фигура с сутулыми худыми плечами уже в нескольких метрах от меня. Его руки на железном поручне, который идет вдоль витрины, непрерывно двигаются, елозят, может быть, от холода. Мне показалось, что мужчина старается выломать кусок прута. Он похож на африканскую птицу марабу. А из людей — на Юлиана Тувима. Я делаю еще несколько шагов. Человек, стоящий передо мной, явно отмечен печатью трагизма. Его профиль почти прозрачен при свете, падающем изнутри этого склада старья или антикварной лавки.

Мужчина почти касается стекла губами и все время говорит шепотом. Спокойно, тихо, даже робко. Произнес несколько слов, которых я не расслышала. Шепот вдруг набирает силу, становится громким. Человек обращается к фарфоровым куколкам, клоунам, обезьянкам и возвышающемуся среди них деду-морозу.

— Уважаемый Трибунал! Пан прокурор!