Александр Листовский - Конармия[Часть первая] Страница 37

неожиданно пропел он таким густым басом, что солдат невольно подвинулся, а толстая баба снова проснулась, разиня рот уставилась на него, а потом, перекрестившись, плюнула и сказала:

— Тьфу! Нечистая сила! Ну и ревет! Чисто бугай!

— Не слыхал? Есть такая песня, — сказал Митька, пропустив замечание бабы мимо ушей. — Наши хлопцы эту песню до се спевают. Да. Часть запорожцев на Донбассе села, а остальные ушли на Кубань. Вот с тех пор и пошли от них кубанские казаки. Ну а наши, которые по эту сторону Дона пооставались, те теперь больше шахтеры. Вот и мы с батей тоже шахтеры. Вместе с ним служили в четвертой дивизии у геройского начдива товарища Городовикова Оки Ивановича. Батю-то убили под Черным Яром. Я один остался. И дома не знают, что батя убитый. У Оки Ивановича много наших шахтеров, ну и калмыков и казаков тоже.

— А разве казаки у красных служат? — удивился солдат.

— А как же! Которые сознательные, те все у Семёна Михайловича. У меня среди них дружок есть, Харламов. Вот рубает! Как секанет, так до самого седла развалит. Он мне жизнь спас, как под Ляпичевом бились с генералом Толкушкиным. Меня в том бою поранили. Вот сюда и сюда, — Митька показал на грудь и на ногу. — Сколько время в госпитале лежал… Ну, теперь скоро повидаю ребят.

— Соскучился, значит, по своим?

— Три месяца не видался.

— Та-ак… А седло зачем?

— У нас так уж заведено: как в госпиталь, так и седло с собой берешь, чтобы не пропало, а легко раненный и оружие берет. Другой такой буденновец лежит, а у него под койкой и седло и шашка с винтовкой, а под подушкой гранаты, ну и другая всякая разная мелочь, — пояснил Митька.

— Непорядок это, — строго заметил солдат. — А врачи чего смотрят?

Митька усмехнулся и подправил под кубанку упавший на нос задорный вихор.

— Что врачи! Врачи нашего брата шибко уважают. Один меня все порошками кормил. Горькими. Надоедал, покуда я ему шутя гранатой не погрозился, ну, а… — Митька не договорил.

За окнами полыхнула яркая зарница. Заглушая звуки идущего поезда, прокатился тяжелый грохот.

Они переглянулись и посмотрели в окно. В мутной мгле трепетало огромное зарево.

— Это он, гад, Мамонтов, — скрипнув зубами, сказал солдат.

Митька с удивлением посмотрел на него:

— Ну? Откуда ему здесь быть?

— Да я его вот как видел, — солдат показал рукой. — Совсем рядом проехал. А разве ты его не видел?

— Я ж под вагоном лежал. Да нет, может, ты обознался?

— Я его знаю.

Митька в раздумье покачал головой:

— А я думал — Шкуро. Там, на станции, шкуровцы были. Волчья сотня. У них на рукавах знаки такие… Ну, раз Мамонтов здесь, то, как пить дать, Семен Михайлович где-то поблизости. Эх, кабы знать!

— А кто такой Семен Михайлович, Митя? — спросила Сашенька.

У Митьки брови полезли на лоб.

— Эва! Старое дело — новый протокол! А? Семена Михайловича не знает! Чудно! Да ты что, с неба свалилась?

— А откуда ей знать? — резонно заметил солдат.

— Семен Михайлович Буденный есть командир нашего конного корпуса! — бойко отчеканил Митька. — Да мы с ним, с Семеном Михайловичем, сколько уж раз этого Мамонтова гоняли и били. И того, что меня поранил, генерала Толкушкина, тоже лупили. — Он провел рукой по верхней губе, на которой усов еще не было. — Семен Михайлович тогда самолично Толкушкина в речку загнал. Толкушкин-то коня бросил и в камыши убежал. А Семен Михайлович коня его словил и себе взял. Добрый конь! Казбеком звать. Так теперь и ездит на нём… А меня акурат в том бою и поранили.

Митька замолчал, вытащил из кармана кисет с махоркой и, сильно волнуясь, чего почти никогда с ним не случалось, стал крутить папироску.

— А я, товарищ, пожалуй, на следующей остановке сойду, — сказал он солдату.

— Зачем?

— Чую, что Семен Михайлович где-то поблизости.

— Уверен?

— А как же!

— Смотри, к Мамонтову не попади.

— Не таковский.

Зарево за окном разгоралось все шире, колыхаясь и охватывая горизонт. Временами ослепительным фейерверком взлетали в небо яркие брызги огня, и тогда раскатывался глухой, потрясающий окрестности грохот.

4

В окно настойчиво постучали. Федя — он всегда спал одним глазом — проснулся и, вскочив с лавки, подбежал к окну.

— Кто? — спросил он.

— Я. Открой, Федя! — послышался голос Зотова. — Будите Семена Михайловича.

Хлопнув дверью, Федя выскочил в сенцы. В хате было темно. Адъютант торопливо чиркнул спичкой. Спичка зашипела, распространяя едкий смрад, загорелась синеньким огоньком. Адъютант зажег свечку и, быстро натянув сапоги, побежал будить командующего.

Следом за ним в горницу вошел Зотов.

Буденный, одетый, стоял у стола.

— Разрешите?.. Товарищ комкор, получен приказ, — сказал Зотов. — Мамонтов прорвался на Таловую. Корпусу приказано войти в преследование.

Буденный быстро взглянул на него.

— Вызови ко мне начдивов и комбригов, — сказал ан спокойно.

— Уже послано, товарищ комкор.

Будённый посмотрел на часы. Было без четверти шесть. За окном начало светать.

В горницу входили командиры. Первыми в сопровождении комбригов пришли Тимошенко, начальник 6-й кавалерийской дивизии, и его комиссар Бахтуров. Следом за ними появился Городовиков с плетью в руке. Он был в серой смушковой папане и кожаной куртке, перехваченной боевыми ремнями. Несколько позже вошли комбриги: толстый Маслак, с опухшим, хитроватым красным лицом, и Мироненко — донецкий шахтер, в прошлом уланский унтер-офицер, обладавший отменной дисциплинированностью и гвардейской выправкой. Маслак медведем пролез в уголок, тяжело сел на скрипнувший под ним табурет, сложил пухлые руки на большом животе и, помаргивая заплывшими глазками, приготовился слушать.

На совещании был вынесен один вопрос: приказ разбить Мамонтова.

Еще до совещания, когда Буденный прочел приказ, он сразу почувствовал, что на Центральном фронте назревают большие события и что уничтожение Мамонтова — это только начало широкой операции, задуманной командованием фронта. Вот почему, несмотря на то, что корпус не успел пополниться боевыми припасами, Буденный все же решил немедленно выступить.

— Я думаю, товарищи, — говорил он, ознакомив собравшихся с задачей, возложенной на корпус, — я думаю что с Мамонтовым мы быстро управимся. Били мы его под Царицыном, под Ольховкой и Дубовкой. В Дону купали. А теперь надо будет так его искупать, чтоб, как говорится, два раза окунуть, а один раз вытащить.

— Щоб душа с него вон! — пояснил с места Маслак.

— Плохо только, что мы остались без боеприпасов, — продолжал Буденный. — Семен Константинович, как у тебя со снарядами? — спросил он Тимошенко.

— На круг по десяти штук на орудие, Семен Михайлович, — сказал Тимошенко. — А что? Не в первый раз. Только бы до Мамонтова добраться, а там все найдем — и снаряды и патроны.

— И какава, — подхватил Маслак.

«Спирту тебе, а не какао!» — сердито подумал Зотов, вынимая гребень и неторопливо причесываясь.

— А у тебя, Городовиков? — спросил Буденный. Начдив доложил, что у него во второй и третьей бригадах имеется по половине боевого комплекта на пушку, а в первой бригаде, у Маслака, почти все снаряды расстреляны.

— А патроны?

— Плохие дела с патронами, Семен Михайлович, — сказал Городовиков. — По пять-шесть штук на винтовку.

— А на шо нам патроны? Чи мы пехота? Шашками порубаемо, — заметил Маслак.

— Помолчи, Маслак, — сердито сказал Буденный. — Будешь говорить, когда спросят… Ну, для меня картина ясна, — продолжал он, помолчав. — Городовиков, передай Тимошенко сотню снарядов… Помотать товарищу надо, — сказал он, заметив на лице Городовикова выражение неудовольствия. — Сегодня ты ему снарядов, а завтра он тебе чем другим поможет. Да… Ну, вот как будто и все. Кто хочет сказать?

— Я хочу сказать не по существу поставленной корпусу задачи — этот вопрос абсолютно ясен, — начал Бахтуров, — а по поводу некоторых замеченных мною дефектов.

— Ну, ну! — сказал Буденный.

— Так вот, некоторые из нас забывают о том высоком назначении, которое выполняет Рабоче-Крестьянская Красная Армия, — продолжал Бахтуров. Его красивое, чисто выбритое, сильное лицо покраснело от гнева. — Забывают об этом высоком назначении и позорят свое звание.

— Ты говори прямо — кто? — опросил Буденный.

— Я имею в виду Маслака. Вчера почти всю бригаду напоил.

— Ну и шо? Погуляли хлопцы — и баста! Хиба ж это плохо? — заметил Маслак, пожимая плечами.

— Погуляли? А две скирды сена кто растащил?

— Так коням скормили. Все одно народное достояние!

— Странная у тебя логика, Маслак… А потом вот старики приходили, жаловались. Кто у тебя к попу в постель забрался?