Анатолий Ананьев - Малый заслон Страница 37

Опенька боролся с робостью, медленно набираясь сил, Мелкая дрожь все ещё колотила его, но он снова начал готовиться к прыжку. Решимость овладела им сразу. Он поудобнее взял автомат, вдохнул полную грудь воздуха и, оттолкнувшись, бросился к овражку. Споткнулся. Дважды перевернулся на снегу и, как кошка, стремительно метнувшись вперёд, скатился на дно овражка. Секунду лежал неподвижно, прислушиваясь к свисту пуль, проносившихся над головой, затем поднялся и, стоя на коленях, принялся стряхивать с шинели снег.

— Стреляй, стреляй, мерзкая душа, теперь-то мы с тобой потолкуем. Кто только тебе, черту, снайперскую винтовку дал. Я бы тебя, гада, за такую стрельбу целый месяц голодом морил. Нож тебе кухонный, а не винтовку. Из-за тебя, гада вшивого, весь автомат в снегу вывалял… — вполголоса ругался Опенька, протирая автомат.

Овражек тянулся по кромке леса, огибал поляну с западной стороны и выходил прямо к дорожке. Мелкий ельник, росший на склонах, хорошо маскировал разведчика. Опенька спешил, но пробирался осторожно, осмотрительно; там, где ельник был особенно густ, нагибался и проползал под кустами, стараясь не задевать их, чтобы не стряхнуть с них снег и тем самым не обнаружить себя. Время от времени останавливался и наблюдал за высокой елью, на которой сидел немецкий снайпер.

— Врёшь, сволочь, не уйдёшь, — ворчал разведчик. — Не уйдёшь, гадина ползучая. Моя земля, каждый куст мой, а ты сиди залётной кукушкой, покуда сук не обломится…

Когда Опенька, обойдя поляну, уже подбирался с противоположной стороны к ели, на которой сидел немецкий снайпер, — в это время снайпер, потерявший из виду свою «жертву» и, очевидно, считавший, что «жертва» испугалась и вернулась на батарею, стал слезать с ели, намереваясь переменить своё, теперь обнаруженное укрытие. Снайпер спрыгнул с ели, оглянулся и, держа наизготове винтовку, побежал в глубь леса. Опенька сразу же увидел его, уже хотел крикнуть: «Хальт!» — и выпустить очередь из автомата, но потом передумал; он решил взять снайпера живьём и бросился по овражку наперерез убегавшему немцу.

— Не уйдёшь, козья лапа, не уйдёшь, шакалья душа, — полушёпотом, так, что он только сам мог слышать эти слова, говорил Опенька, то и дело останавливаясь и следя за действиями немецкого снайпера. — Ты думаешь, никого в лесу нет? Давай, давай, думай, сейчас тебе каждый сучок-автоматом покажется.

Между тем снайпер, видя, что никто за ним не гонится и никто в него не стреляет, приободрился и уже не бежал, а шёл, не прячась за стволы, а только поминутно оглядывался. Он шёл к высокой ели, что стояла на краю овражка, облюбовав её для своего укрытия. Он не знал, что Опенька давно разгадал его замысел и уже притаился за той елью и лишь ждал, пока подойдёт немец.

— Хальт! — Опенька словно вырос из-за ствола и почти в упор навёл дуло автомата в грудь снайперу. — Хальт! Поднимай, поднимай руки, да не бойся, стрелять не буду. Ты мне живой нужен, а пулю по тебе примерить всегда успею. Ну, хальт!

11

Попросив молоденького связиста с перевязанной рукой присмотреть за тяжелоранеными бойцами, Майя взяла санитарную сумку и вышла из блиндажа. Было ещё светло, солнце только-только скрылось за горизонтом, над лесом в полнеба висело белесовато-жёлтое остывшее зарево. Верхушки седых от инея елей играли последними бликами дня. А в гущах хвои уже скапливалась ночь, готовая расползтись по земле синей обволакивающей пеленой, заполнить ржавые воронки, окопы, овраги, ямы и, вылившись через край, затопить лес по самые макушки и подняться выше, до звёзд. Все вокруг было недвижно и угрюмо в предверии ночи, и только заливистые автоматные и пулемётные трели время от времени рассекали безветренную тишину.

Майя пошла по тропинке, которую указал ей приходивший Опенька. Скованный морозом воздух был так редок и чист, что грубая солдатская шинель и наполненная бинтами и пакетами с ватой санитарная сумка казались ей невесомо-лёгкими. Она чувствовала себя бодро и весело. За всю прошедшую неделю она сегодня впервые по-настоящему была занята делом, и это радовало её. И хотя она не совершила подвига, как мечталось, все же была довольна собой: бойцы нуждались в её помощи, благодарили, называли сестрицей. Да и теперь Майя шла к раненым, чтобы помочь им.

Она не заметила, как свернула на другую тропинку., Миновала широкую просеку и вышла на опушку в расположение второго стрелкового взвода. В трех шагах от неё виднелся вход в землянку. Дверь была завешана затвердевшей на морозе плащ-палаткой, «Здесь, наверное», — подумала Майя. Отогнула ломкий брезент и вошла. В первую минуту она ничего не могла разглядеть, потому что после ослепительно белого снега здесь было, как в заброшенном людьми погребе, темно и сыро и даже пахло, как ей показалось, чем-то кислым и плесенью, Она оробела, очутившись в темноте, но мало-помалу глаза стали привыкать, и она увидела в дальнем углу синевато-бледную полоску света. Свет падал сверху, сквозь проделанное в потолке отверстие. Увидела очертания человека в шинели. Он стоял к ней спиной, склонившись над земляным выступом, и что-то перебирал руками. На широком поясном ремне висела темно-коричневая кобура, и плечи туго перетягивала точно такая же темно-коричневая портупея. «Офицер», — догадалась Майя. Он был в землянке один. Наконец Майя увидела и то, что делал офицер — ввинчивал запалы в гранаты-лимонки и складывал их тут же, на выступе.

— Пришёл?

Хрипловатый басок офицера показался Майе знакомым. Не успела она подумать, когда и где слышала этот голос, как офицер снова, с ещё большей хрипотой спросил:

— Ты, что ли, Емельчук? Что молчишь? Или опять фляжку забыл?

— Где раненые? — сухо спросила Майя, уже догадываясь, что за офицер был перед ней в землянке.

— Санитарка?! Ага, хорошо, молодец капитан, сдержал слово…

Офицер обернулся, и Майя увидела его лицо — да, она не ошиблась, это был старший лейтенант Суров. Майя побледнела и словно вросла в землю. Широко открытыми глазами смотрела она на подходившего к ней Сурова. Старший лейтенант улыбался, окидывая санитарку злым и самодовольным взглядом:

— Пришла?.. Ага, голубушка, значит, все же пришла. Он подкидывал на ладони круглую, как яблоко, холодную гранату-лимонку.

Майя рванулась к выходу, но старший лейтенант проворно преградил ей дорогу, став поперёк двери.

— Куда? Присядь-ка лучше, поговорим.

Заглядывая в лицо Майе, он все так же самодовольно улыбался: гранату держал в приподнятой над плечом руке. Майя снова молча двинулась к выходу. Суров слегка оттолкнул её и, вырвав предохранительную чеку из гранаты, шутливо, но властно крикнул:

— Назад!

Он решил немного припугнуть санитарку. Но Майя резко, со всей силой, как могла, ударила Сурова по руке, граната выпала и, шипя, покатилась в дальний тёмный угол. Воспользовавшись растерянностью старшего лейтенанта, санитарка пригнулась и стремглав выскочила из землянки. Она бежала теперь не столько от старшего лейтенанта, сколько от охватившего её ужаса перед тем, что наделала. Она понимала, что граната взорвётся, и это было страшно.

На выходе из землянки она плечом сбила Емельчука, нёсшего суп и кашу своему командиру. Эта случайность спасла ординарца от смерти.

Майя не слышала, как глухо взорвалась граната в землянке, выплеснув огненный клубок в открытую дверь; не слышала, как кричали ей солдаты:

— Назад, назад! Куда к немцам бежишь? Назад!

Она почти летела по снегу, ничего не соображая, ничего не видя перед собой; каска спала, и светлые волосы пушились на морозе, Щеки пылали, словно их обдавало жаром от печи. В ушах свистел ветер, но казалось, что это зловеще шипит граната, закатываясь в тёмный уголок землянки. «Взорвётся! Взорвётся!..» — Майя на секунду остановилась, ей показалось, будто кто-то кипятком плеснул ей в спину. Ноги подкосились, и она, теряя сознание, упала в снег. И уже ни исковерканного снарядами леса, ни землянки, ни Сурова с его самодовольной улыбкой; память на миг вернула её в прошлое — перед глазами открылась голубая предрассветная даль. Колышутся на ветру зреющие хлеба. Она с дедом возвращается в село. На обочине стоит молодой лейтенант. Дед останавливает бричку и окликает лейтенанта: «Садись, служивый, подвезём!..»

Солдат подтянул к себе тёплое от выстрела дуло автомата.

— Чуть было не ушла, — виновато заметил он.

— Рехнулась, что ли, — к немцам бежать?

— Отбегалась теперь, — все так же виновато проговорил стрелявший в санитарку солдат.

— Она, что ли, гранату в землянку бросила?

— А кто же? В землянке старший лейтенант был.

— Ну?

— Вот те и ну. Надо сходить, узнать.

Солдат вылез из окопа и пошёл к землянке.

Емельчук уже вынес безжизненное тело старшего лейтенанта из землянки и теперь, положив его на снег и присев рядом на корточки, рассматривал искажённое смертью лицо.

— Жив? — спросил солдат.