Адий Шарипов - Фронтовые повести Страница 37

Справа темнел дремучий лес. Как могли отважиться полицаи скакать именно в лес, где их непременно должны были встретить партизаны? Вероятно, надеялись запутать следы. Хомутов — старый волк, знает эти места.

Проскакав примерно полкилометра, заметили у обочины лежавшую ничком женщину. Голова ее была непокрыта, на обнаженной спине виднелась кровавая полоса. Павлик и Батырхан, спешившись, подбежали к ней, приподняли. Женщина еле дышала. Потрескавшимися губами она чуть слышно ответила, что она и есть жена Романа Елена Павловна, и что Майю Хомутов увез дальше.

Возле старухи остались двое партизан, чтобы перевязать женщину и отвезти на хутор. Остальные поскакали дальше.

Неожиданно впереди послышались выстрелы.

— Это наши! — обрадовался Павлик. — Тут где-то Гриша Галдин должен быть со своими ребятами.

Впереди, не переставая, гремели автоматные очереди. Видимо, полицаи нарвались на партизан и теперь отчаянно отстреливаются.

Партизаны мчались на выстрелы, не разбирая дороги. Павлик скакал впереди, до боли в пальцах сжимая автомат. «Ах, сволочи, — повторял он, зло стискивая зубы. — Ах, гады, зачем вы ребенка мучаете? Куда вы его везете, сволочи?» Павлик не остановился и тогда, когда вокруг засвистели пули.

— Павлик, справа! — неожиданно раздался тревожный голос Мажита.

Павлик оглянулся и увидел, что за деревьями, пригнувшись, бежит полицай и прижимает обеими руками к себе какой-то сверток.

«Майя!»— догадался Павлик и крикнул своим:

— Не стрелять!

Полицай, услышав команду, затравленно пометался из стороны в сторону, бросил безмолвный сверток в траву и опять побежал.

Но в то же мгновение Павлик выпустил по нему длинную очередь из автомата. Полицай свалился.

Майя была жива. Она больше не могла кричать, только беззвучно раскрывала посиневшие губы.

Среди полицаев Хомутова не оказалось — сбежал.

…А в это время Хомутов лежал в кустах, уткнувшись лицом в землю, ни жив ни мертв. Когда стихли партизанские выстрелы и когда прошел животный страх за себя, начал размышлять: «Задание гестапо не выполнено… Какую-то паршивую старуху с ребенком не мог доставить… Что теперь скажет подполковник? Повел на хутор сотню отборных полицаев— и всех положил. Осталось пять-шесть человек… А ведь Ранкенау может и меня посчитать шпионом, скажет, специально Хомутов угробил полицаев и старуху с девчонкой упустил… К партизанам идти с повинной поздно — не простят… И к партизанам нельзя, и в гестапо нельзя… Неужто расстреляют?..»

Рядом сопели полицаи. Чуть слышно шевелились, не спали. Он прислушался. «Может, рвануть одному куда-нибудь на Кубань, в Крым?..» Хомутов вздохнул. Как убежишь от своего дома, прирос всей душой к хозяйству, невозможно расстаться. А там, на новом месте, заново начинай строить, хозяйством обзаводиться…

Один из полицаев приглушенно позвал Хомутова.

— Молчи! — огрызнулся Хомутов. Сейчас он ненавидел этих ублюдков, которые, как бараны, подставляют лбы под пули. «Быдло. Что им ни скажи — все выполнят. Шпана, отребье, за себя постоять не могут. Надо было отказаться, не ходить в Лузганки. Послали бы туда регулярные войска, а то сколько полегло полицейских. Сотня! Сколько реву будет в Епищеве… Подполковник, гестаповец проклятый, что он мне завтра скажет?..»

Хомутов повернулся на спину и даже замычал от досады и злости.

«Скажу, что по дороге старуха умерла, а девчонку шальная пуля прошила… Бой, скажу, был горячий. Во славу фюрера, скажу, полегло сто верных полицаев… А он скажет, раз этих не доставил, тащи других заложников… Ага, других… Не-е-ет, ничего у тебя не выйдет! Хомутова ты голыми руками не возьмешь, не возьмешь…» Выход нашелся неожиданно.

Хомутов поднялся, ощупал себя, все еще не веря, что не задет ни одной пулей, и позвал:

— Пошли, господа полицаи, дело есть!

На другой день в кабинет Ранкенау вошел бодрый, подтянутый Хомутов.

— Господин подполковник, ваше задание выполнено! К сожалению, партизаны успели дойти до хутора раньше, чем мы предполагали, господин подполковник. Они окружили Лузганки как раз в то время, когда мы арестовали женщин и нужных нам детей. Убито около ста верных полицаев в неравной стычке с бандитами. Но ваше приказание все равно выполнили, господин подполковник.

Ранкенау встал и печально склонил голову, делая вид, что ему жаль погибших.

— На то и война, господин Хомутов, — наконец со вздохом проговорил он. — Без жертв не обойтись. Но все эти жертвы, господин Хомутов, во имя нашего будущего! Объявляю вам благодарность! Сегодня же вы получите от командования сумму, которая была вам обещана.

— Служу не только за деньги, но и от души! — отчеканил Хомутов.

— Спасибо. Введите задержанных.

Полицаи втолкнули в кабинет немолодую женщину с ребенком на руках. Увидев перед собой немецкого начальника, женщина заголосила:

— За что они меня поймали, господин начальник? Изверги! В чем я виновата? Тряпкой рот заткнули, связали, как скотину.

Ранкенау с любезной улыбкой попросил женщину не волноваться, пожурил Хомутова: «Ну зачем же вы издеваетесь над беззащитной женщиной? Она, может быть, и не виновата, что ее муж ушел в партизаны».

— Никаких партизан я не знаю! — продолжала кричать женщина. — Муж погиб еще в прошлом году. Изверги, детей не жалеют!

— Вы будете утверждать, что это ваш собственный ребенок?.. — спросил Ранкенау.

Женщина несколько мгновений ошеломленно молчала, не зная, как понимать его шутку.

— Ну, если вы не намерены признаваться, придется вам до завтра подумать в одиночестве.

И Ранкенау приказал отвести женщину в тюрьму, а ребенка оставить здесь.

Несчастную жертву выволокли из кабинета.

На третий день после невыносимых пыток истерзанная женщина стала «давать показания»:

— В лесу пятнадцать тысяч партизан. У них есть пушки, пулеметы и танки. Старик Роман ушел в партизаны… Пишите, пусть возвращается ко мне…

Ранкенау оглядел женщину. Платье на ее плечах было изорвано, виднелись кровоподтеки на руках, женщина была растрепана, под глазом темнел багровый синяк.

Подполковник велел немедленно привести ее в порядок, переодеть и постараться сфотографировать ее вместе с ребенком. Приказал добиться, чтобы хотя бы на одну сотую долю секунды она смогла улыбнуться перед объективом.

Когда женщину увели, Ранкенау вызвал помощника и приказал срочно составить воззвание к партизанам. Воззвание, вместе с фотографией задержанных и письмом жены к старику Роману и командиру Акадилову, отцу девочки, срочно отпечатать в типографии.

— Завтра в восемь ноль-ноль отправить самолет с листовками в расположение партизанского лагеря.

Подполковник сообщил помощнику координаты.

Повара в лагере поднимались раньше всех. Разводили костры под черными закопченными котлами. Начинали готовить завтрак.

Неожиданно утреннюю тишину нарушил гул мотора. Это мог быть только враг, о прибытии советского самолета обязательно сообщали шифровкой с Большой земли. Услышав зловещий гул, повара начали торопливо тушить костры, разгонять дым. Им помогали только что вернувшиеся из ночного похода разведчики. Но самолет уже заметил расположение лагеря, сделал круг и сбросил листовки. Они опускались долго, медленно и густо кружась в воздухе. Партизаны вскочили, сон как рукой сняло, появление фашистского самолета не предвещало ничего хорошего. К счастью, на этот раз обошлось все благополучно. Вражеский пилот покружил над лагерем и, убедившись, что листовки попали в руки партизан, улетел. Обычно, обнаружив лагерь, фрицы начинали бомбить его.

«Лесные бандиты! — говорилось в листовке. — Ваш конец близок. Войска Великой Германии громят Красную Армию на всех фронтах. Выход у вас один — сдаться. Если вы добровольно сложите оружие, вам будут созданы все условия для хорошей жизни. Немецкому командованию известно, что партизаны сейчас голодают, их косят болезни, они стали похожими на диких зверей. Посмотрите на эту фотографию. На ней снята жена партизана Анодина, Елена Павловна, добровольно сдавшаяся немцам. На руках у нее дочь командира партизанской роты Акадилова. Перед ними на столе вы видите вкусный обед, одеты они во все чистое. Елена Павловна обращается к своему мужу со словами: «Брось, Роман, мотаться по лесу на старости лет. Иди к нам, не верь, что они убивают. Мы живем очень хорошо, никто нас пальцем не тронул. Если Акадилову не жалко оставлять свою родную дочь, то он должен прийти к немецкому командованию с повинной. Ему будет предоставлена возможность растить и воспитывать своего единственного ребенка…»

Эта новость была настолько неожиданной, что весь лагерь собрался возле палатки, где жили Акадиловы. Жамал стояла рядом с Жилбеком, тут же была Тамара с Майей на руках и сам Роман с Еленой Павловной. Майя терла сонные глазенки, недовольная тем, что ее разбудили не вовремя, и, конечно, ничего не подозревала о содержании листовки. Сначала все посмеялись над фашистским враньем, а потом призадумались — либо неизвестная женщина выдала себя за партизанскую жену корысти ради, либо гестапо заставило ее это сделать под пытками.