Геннадий Семенихин - Жили два друга Страница 38

– Мусенька мой старый друг, Василий Спиридонович, и не гляди на нас, как сыч из подворотни. Тем более русская пословица говорит: старый друг лучше новых двух. Так, кажется, я цитирую или нет? Мы с ней столько фронтовых дорог отшагали: и из окружения выходили вместе, и с краснодарского аэродрома я ее в фюзеляже увозил, когда от немцев в сорок втором драпали. Она у меня как самый надежный РНК-10 (РПК-10 – радиополукомпас-10.). Так-то вот…

– Он, товарищ командир, ну вы и расхваливаете меня, аж стыдно! – смущенно прерывала его вся сияющая Мусенька и жеманно обращалась к Колесову: – А вам что на ужин, товарищ майор? Говорите, пожалуйста.

– Гуляш с гречкой, – мрачно подавал голос начальник штаба, у которого в эвакуации томилась многодетная полуголодная семья и который чуть ли не преступлением считал малейший флирт на фронте.

Однако, когда началась боевая работа, все вдруг почувствовали, что подполковник Ветлугин далеко не такой покладистый парень, каким показал себя в первые дни пребывания в полку. В деле он оказался требовательным до жестокости – не прощал ведущим ни одной оплошности, строго отчитывал летчиков за малейшую ошибку на взлете или посадке. Даже Чичико Белашвили, получивший однажды на разборе полетов внушение за опоздание со взлетом, пробурчал обиженно:

– Что это за новости в нашем полку? Мы еще посмотрим, как он сам группу на боевое задание сводит.

Но и этот последний козырь был выбит новым командиром, Три дня понаблюдал Ветлугин за подготовкой экипажей, а на четвертый сам повел девятку за линию фронта. На одной из дорог обнаружили они небольшую танковую колонну. Было в ней всего десять машин.

При подходе «Ильюшиных» немецкие танки, маневрируя, расползлись в стороны от шоссе, нещадно паля по штурмовикам из «эрликоновых» пушек, приспособленных и для зенитной стрельбы. И тогда Ветлугин выстроил девятку в замкнутый круг и первым атаковал танки.

Во время захода он сумел дважды на них спикировать.

Ведомые видели, что, не обращая внимания на огонь с земли, он плавно снизился над облюбованным танком.

В полку у Заворыгина считалось признаком высокого мастерства пикировать на цель с самыми крутыми углами. А у Ветлугина угол был пологий. Загрохотали пушки, и над башней фашистского танка возник грязно-желтый купол огня. Так же плавно и мягко опустил нос тяжелого ИЛа командир полка и во второй раз. Новая очередь зажгла другой танк.

– Ребятушки, еще один за ходик! – позвал свою группу по радио Ветлугин удивительно спокойным и ласковым голосом. Когда восемь летчиков снова набирали высоту, чтобы занять исходное положение для новой атаки, они увидали, что всего лишь две машины горят на земле и обе они были зажжены их командиром. Восемь остальных экипажей бесцельно израсходовали снаряды.

– Ребятушки, – повторился в наушниках веселый голос Ветлугина. – К черту круг, атакуем нарами. Каждая пара один танк. Один самолет атакует, другой прикрывает. Слышите? Как истребители будем работать. Пошли, дружочки!

И снова первым устремился вниз, так же плавно пикируя, настиг третий танк. Еще одним костром на поле боя стало больше. И когда вошли в азарт экипажи, Ветлугин поджег уже четвертую фашистскую машину. Чичико Белашвили удачно проштурмовал пятую, и она раскололась, как орех, от меткой очереди в бензобак. На аэродроме после посадки летчики в тесный кружок взяли Ветлугина.

– Товарищ командир, нас восемь, и еле-еле четыре танка уничтожили, а вы один половину колонны в костры превратили. Да как же ото?

Ветлугин снял шлемофон, облизнул пересохшие губы.

– А идите вы со своими комплиментами к кузькиной маме! Не будем мелочными, не будем считаться, кто сколько. Важно, что ни один танк до поля боя не дополз. Вот в чем наша общая заслуга. Если бы так каждый боевой вылет заканчивался, сами можете посудить, на каком бы аэродроме мы теперь базировались. Полагаю, гораздо западнее Вышкува. А что касается моей стрельбы, то ничего сверхъестественного в ней нет. Аида на капе, все расскажу.

В штабной землянке всегда стояла черная школьная доска. Ее по приказанию погибшего полковника Заворыгина возили с аэродрома на аэродром. Ветлугин схватил мелок, размашистыми штрихами нарисовал два танка, движущихся по земле, и два нависших над ними штурмовика.

– Рисунок первый, – начал он скороговоркой. – По такой схеме атаковали на первом заходе вы. Танк маневрировал, а вы не потрудились корректировать трассу бортового огня доворотами. Рисунок второй: атакую я. Танк пытается уйти из-под огня, но я лишаю его этой возможности маневрами. Результат один: огонь, взрыв… Вот как получается, братцы-кролики. А теперь постараюсь и вас научить этому маневру. Слушайте сюда, как говорят в освобожденной от фашистов Одессе.

Летчики восторженно смотрели на Ветлугина. Они видели молодого, веселого парня с дерзкими прищуренными глазами, его тонкий рот, тронутый чуть насмешливой улыбкой, и чувствовали, как рушится незримая ледяная стена, разделявшая их все эти дни.

В начале декабря зашумели первые метели над изможденной польской землей. Тонкий ледок с берегов сковал Вислу, но середина оставалась открытой, и струйное течение по-прежнему уносилось на север, к оголенным посчалым отмелям Балтийского моря. Мрачными кладбищенскими памятниками стояли останки варшавских когда-то красивых многоэтажных домов. В пустынных парках гулял жесткий восточный ветер, взвихривая мусор, обрывки газет, опавшие листья, щедро припорошенные снегом, объявления фашистского командования, сулившего немедленный расстрел любому поляку за малейшее нарушение комендантского кодекса.

В военных действиях наступило затишье. Войска 1-го Белорусского фронта наступательных операций не предпринимали, кроме обычных поисков разведчиков и обязательных для каждого фронтового дня артиллерийских перестрелок. Затих и вышкувский аэродром. Редко-редко поднимались с него одиночные самолеты, и еще реже – группы. За последние десять дней только дважды пришлось Демину водить за Вислу свое звено. Оба вылета на штурмовку переднего края обороны противника прошли сравнительно спокойно – ни сильного зенитного огня, ни «мессершмиттов» в воздухе не было. Сбросив бомбы на артиллерийские позиции, ИЛы благополучно возвратились домой, и мотористам не пришлось латать ни одной пробоины.

Зара теперь не уходила с опустевшей стоянки, когда улетала в бой «тринадцатая», мерзла в тесных яловых сапожках до ее возвращения. Что такое счастье? – спрашивала она себя. Земля, по которой ты ходишь, мир, к которому ты вместе со всеми воюющими и находящимися в тылу стремишься, и этот нескладный зеленоглазый парень, ее Николай, обычный летчик, каких немало на фронте. Нет, разве таких много? – обрывала она себя. – Разве ты можешь заменить его кем-нибудь?

Только один он в жизни такой, только у него такие понимающие, ласковые глаза. Только он может говорить ей в сумерках особенные, неповторимые слова, значение которых для других непонятно. Это, наверное, и есть счастье – видеть, как на горизонте появляются маленькие точки штурмовиков, и одна из них, вырастая и увеличиваясь в объеме, вдруг оказывается «тринадцатой.

А когда застучат по твердому грунту колеса на посадке и уже на маленькой скорости будет рулить машина к стоянке, какое счастье разглядеть в кабине дорогое тебе лицо! А разве не счастье стоять потом у затихшего самолета и делать вид, что ты ровным счетом не имеешь никакого отношения к летчику, вернувшемуся из боя!..

Как немного, в сущности, надо человеку, чтобы почувствовать себя счастливым. Зара грустно вздохнула, подумав о том, что в последнее время все труднее и труднее скрывать отношения. Она так светилась, когда Николай невредимый возвращался из боя, что трудно было это не заметить. Да и Демин, покидая пилотскую кабину, отвечая на обязательные вопросы «папаши» Заморина о том, как работал мотор, как действовали тяги руля и сразу ли вышли стойки шасси, видел только ее. И как же хотелось Николаю в такие минуты, позабыв обо всем, броситься к Заре, обнять ее худые, угловатые плечи! Но он лишь взглядом имел право высказать свои чувства. Однако и во взглядах было столько восторга, света и ласки, что даже Зара не выдерживала, потупившись, отводила глаза в сторону, начинала кусать кончик косы. Покрываясь румянцем, она спрашивала звеняще-тугим грудным голосом:

– Товарищ командир, как за Вислой? «Мессершмитты» не обижали?

– Спасибо, Зара, обошлось, – отвечал он сдержанно, продолжая ласкать ее глазами.

Каждый день вырывали они минуты для встреч.

То в землянке лесной заброшенной виделись, то в клубе на киносеансе сидели рядом.

– Послушай, Зара, – тихо говорил Демин, – я никогда не думал, что это так прекрасно.

– Что «это»? – запрокидывая голову, переспрашивала она.

– То, что мы вместе, – горячо и убежденно отвечал Демин, – то, что мы любим друг друга, что мы муж и жена. Разве этого мало для счастья?