Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания Страница 38

Все поле было в небольших стогах. Вокруг многих из них копошилась наша братва, а кругом все продолжало лететь на воздух: земля, убранный урожай, уцелевшие повозки и люди…

Нам предстояло принять последнее решение:

— Ваня, до темноты отсидимся в стогу, а ночью пойдем.

Ваня только кивнул головой в знак согласия — теперь он полностью полагался на меня. Армейская субординация продолжала жить.

Мы споро разместились со своими винтовками внутри стога. Я очутился на «первом» этаже, а Ваня — на «втором». Долго вокруг нас свистели снаряды, в ушах стоял грохот разрывов, визжали осколки. Мы же, не успев устроиться поудобнее, провалились в глубокий сон, и нам все было нипочем, хотя возможность взлететь с копной на воздух оставалась. Наконец и моральные, и физические силы иссякли — наступила реакция. Кто мы теперь без полка?

Засыпая, насквозь мокрые от соленого пота, наслушались, кроме воя снарядов, и совсем непривычных звуков: гудения, писка, жужжания мириад всевозможных насекомых. И ползающих, и прыгающих, и летающих. Кого тут только не было! Но уснули сразу крепко, несмотря ни на что. Мы не помнили, когда дремали часок-другой в последний раз.

К несчастью, нам пришлось проснуться до наступления темноты. И вот как это было. По краю поля двигался немецкий обоз. Такие же кони, только покрупнее; такие же повозки, только попрочнее; такие же солдаты, только не измотанные до предела и не голодные. Все то, да не то. Перед наступлением темноты немцы остановили обоз и принялись растаскивать стога, чтобы приготовить на ночь постели. Какой стожок нетронут, а там везде наши — кто спит непробудным сном, кто лежит раненый, а кто и контуженный.

После такого открытия немцы переворошили все поле, не оставив нетронутым ни одного стога. В результате появилась большущая колонна пленных — измученных людей, с трудом стоявших на ногах. Почувствовав неладное, я мгновенно пробудился от сна и услышал, как Ванюшку поднимают штыками. В этот момент и меня толкнули вбок:

— Los! Auf! Нende hoch![38]

Один из солдат уткнулся штыком мне в спину, другой ловко выхватил из сонных рук винтовку и трахнул ее об землю, а третий рванул за оттопыренную гимнастерку, откуда посыпались с таким трудом собранные патроны. С этой минуты мы с Ваней стали называться обидным и позорным словом «военнопленные». Действительно, лучше надо было воевать, но все ли зависело от нас?

Ночь провалялись на земле, а утром нашу колонну погнали в сторону Березовки. Сколько в нашей жизни будет таких бесконечных колонн! Дошли добывшей машино-тракторной станции имени Шевченко, где всех раскидали по разным сараям и заперли.

Мы начали приходить в себя, осматриваться и находить знакомых. С удивлением увидел двух молоденьких девчат в военной форме, которые пытались делать простейшие перевязки, помогая раненым больше добрым словом, нежели делом — медикаментов они давно не имели.

Это были те самые девчата — медсестры и военфельдшеры, — которых накануне войны призвали в Одессе на учебные сборы. Я тогда их часто встречал во время прогулок по городу. Особенно тяжело было видеть этих милых существ в гнусных условиях плена — в туалет никого не выпускали. И лет им было совсем немного, как, впрочем, и нам.

В этом заточении продержали более двух суток. Есть и пить не давали. Хорошо, что мы давно привыкли обходиться без еды. К нам без конца продолжали заталкивать все новые группы пленных. Все были без шинелей. На многих не было и гимнастерок. Кое-кто из среднего комсостава сбрасывал гимнастерки с целью скрыть звание, но оно никого не интересовало.

Я оставался со своими треугольничками — все равно петлицы насквозь проколоты[39], да и сержант — не велика птица!

Трудными оказались бы для нас эти несколько суток, если бы не сон: мы отключились от всего земного. Мы лежали вповалку и спали без конца. Раненые стонали — мы ничем не могли им помочь. Через пару дней нас вывезут отсюда на запад.

Эту главу я назвал «Березовка». Мы о ней грезили, но до нее так и не дошли…

Глава третья

В германском плену

1941–1942

Будешти

1

Моему поколению прививали постоянную мысль о неотвратимости большой войны за освобождение всех пролетариев от ига мирового капитала. И как-то не приходило в голову, до чего же проклятая штука — война! Как она уродует жизнь человека, соприкоснувшегося с ней: одни погибли в расцвете сил, не познав прелестей жизни; другие стали инвалидами; третьи попали в плен — война без плена не бывает, что бы там ни говорили! — и те из них, кто выжил, долгое время считались людьми второго сорта, предателями родины; четвертые пропали без вести; пятые, которым повезло и они вернулись невредимыми, вполне возможно, на всю жизнь остались черствыми, жестокими людьми с надломленной психикой оттого, что им приходилось много убивать. Хорошо и спокойно могут чувствовать себя только те, кто не находились непосредственно на передовой, не видели врага вблизи и не убивали его своими руками. Они будут рассказывать много интересного и героического о войне, о том, в чем сами не участвовали и чего не совершали (к летчикам и артиллеристам это рассуждение не относится).

Не так давно по телевидению выступала группа ветеранов Отечественной войны. Некоторые из них произносили очень резкие слова о том, что в войну одни только посылали других в бой. Они теперь живут дома и умирают в своих постелях, а те, кого посылали, с войны не вернулись, и их кости лежат в лесах и болотах. Это прозвучало жестоко, но большая доля правды скрыта в этих словах. Однако дело не в том, что кто-то посылал, а кто-то шел в бой и погибал. Вся беда в том, что иначе армия существовать не может: одни отдают, а другие выполняют приказ. При этом шансы остаться в живых у всех разные. Другой война просто не бывает: ей всегда присуща смерть.

А там, как распорядится судьба: кто-то погибнет 22 июня 1941 года, а кто-то — 9 мая 1945 года. Я знал и таких.

А разве меньше горе тех, кто останется в живых, но никогда не сможет разыскать любимую жену, детей, родителей, родных и близких, затерявшихся на просторах огромной страны либо в эвакуации, либо в качестве беженцев, высланных, репрессированных? О пропавших без вести я говорил выше — повторяться не буду.

Сколько семей разрушила война, сколько горя принесла всем.

В далеком детстве мне довелось видеть впечатляющую антивоенную кинокартину западного производства «Снайпер». Она демонстрировалась в Ленинграде в эпоху немого кино в конце 20-х годов. В основу нехитрого сюжета был положен смертельный поединок двух снайперов — германского и французского. Каждый из них прятался за крупом павшей лошади, и они выслеживали друг друга часами. В фильме много документальных кадров, масса тяжелейших сцен Первой мировой войны. Но самое большое впечатление на меня произвел следующий эпизод. Сначала после надписи «Как весело идут солдаты!» нам показывают солдат, парадно марширующих по улицам европейских столиц. Их строй четко печатает шаг, на губах солдат — победные улыбки. Возникает следующий текст: «Как красива их форма!» Крупным планом нам дают аксельбанты, мундиры, кокарды, погоны, кивера, причудливых форм каски. Все это и грает в лучах солнца. А после слов: «Как блестят женские глаза!» — в кадре возникают восторженные девушки и женщины, посылающие солдатам и офицерам воздушные поцелуи. Радостно и возбужденно блестят красивые женские глаза.

Затем все меняется. После слов: «Как весело идут солдаты!» — мы видим, как в сплошном дыму и грохоте, под разрывами снарядов и шрапнели солдаты разных армий стремительно бегут, перепрыгивают через траншеи, окопы и падают замертво один за другим. «Как красива их форма!»

А крупный план дает лохмотья, потерянные каски, оборванные болтающиеся ремни и портупеи, вся одежда в грязи — солдаты валяются в ямах и воронках, заполненных водой. За словами: «Как блестят женские глаза!» — на экране возникают ряды могильных крестов на солдатских кладбищах. Глаза женщин полны слез.

Картина очень талантливо поставлена и снята операторами с высоким профессиональным мастерством, но сейчас ее мало кто помнит, а зря.

С каждым столетием оружие совершенствуется, а войны вовлекают в свою орбиту все большие массы гражданского населения. Если человечество может допустить третью мировую войну, то оно неизлечимо больно: эта война станет последней для людей Земли.

Но до большой войны было много малых, последняя из них — финская. Все войны победно кончались, а о потерях умалчивали. До сих пор неизвестно о судьбе военнопленных финской кампании, об их количестве, и куда они исчезли сразу после войны. Их оказалось неожиданно много с нашей стороны. Их число еще назовут. По телевидению называли внушительную цифру, но подтверждений я не нашел, так как все это тщательно скрывалось. Финны сразу вернули наших военнопленных после марта 1940 года — лишние рты им были ни к чему. Но Сталину, у которого пленных не бывает, а только дезертиры, они тоже оказались не нужны. Есть предположение, что их расстреляли «за измену».