Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм Страница 38

Со своими флагами, штандартами и трубами представители нового порядка шли под конвоем по Гюльденлевесгаде и Вестребульвару. Они совсем иначе представляли себе захват власти, марш в столицу и победу над «системой». Вероятно, немецкие наблюдатели, которые были посланы в Копенгаген, чтобы изучить настроение, обстановку и чаяния народа, также ожидали иного хода событий.

Три помещика в ресторане на Площади ратуши уничтожили наконец свой завтрак и решили, что пора уже присоединиться к своим братьям по расе у статуи Маленького горниста.

— По правде говоря, я не думаю, что вам это удастся, — сказал старший кельнер. — Самое разумное — подождать здесь. На улице происходит что-то странное. Слышите, какой там рев!

Дворяне поглядели на площадь и удивились. Небольшая группа горожан преследовала двух штурмовиков, которые спасались бегством.

— Друзья, — сказал граф Розенкоп-Фрюденскьоль. — Уличная чернь гонится за нашими друзьями, точно за дичью. Нам надо пойти и восстановить в городе порядок!

— Давайте немного подождем! — предложил ютландский помещик.

— Вы считаете, что надо подождать? — спросил граф.

— Да, — ответили оба ютландца.

— Если мои друзья хотят ждать, то и я подожду, — решительно сказал граф. — Я не из тех, кто изменяет своим друзьям. Кельнер! Дайте нам еще бутылочку.

В ресторан доносились крики. Полиция очистила и оцепила часть площади вокруг статуи Маленького горниста. Но народ напирал с криками и свистом. Нацисты окружили памятник.

Старший кельнер налил трем помещикам коньяк.

— Ваше здоровье, друзья! — сказал граф Розенкоп-Фрюденскьоль, — Не представляю, как можно терпеть разгул черни. Я думаю, прикончим бутылочку и пойдем восстанавливать порядок.

У памятника произносил речь капитан Мартинсен, одетый в датскую походную форму.

— Мы храним благодарную память о тех, кто кровью засвидетельствовал свою веру в непреходящее достоинство Дании! — командирским голосом кричал капитан Мартинсен. Однако никто его не слышал. Все время, пока возлагали венки, перевитые лентами со свастикой, играли трубачи. Но и звуки труб почти не были слышны.

— Друзья, — сказал граф Розенкоп-Фрюденскьоль, — Мне кажется, в этом городе вспыхнул мятеж. Наш долг — подавить его.

Он сделал попытку подняться, но снова опустился на диван. Когда друзья задали ему какой-то вопрос, он не ответил, — граф заснул и разбудить его не удалось.

31

Мариус Панталонщик тщетно разыскивал в давке Нильса Мадсена. Он громко звал его, но Нильс Мадсен даже пригнулся немного, чтобы сделаться менее заметным. Сняв с пальто партийный значок, он спрятал его в карман и теперь стал обыкновенным провинциалом, случайно попавшим в столичную сутолоку и не понимающим, что происходит.

— Что случилось? — спросил он оказавшихся возле него парней.

— Бьют нацистов! И поделом! — отвечали они.

— Ах, нацисты? — сказал Нильс Мадсен. — Надо уносить ноги!

Предполагалось, что после возложения венков штурмовики все вместе двинутся дальше под прикрытием полиции. Но в их рядах началось замешательство. Подъехал грузовик с немецкими солдатами, прохожие при виде немцев заулюлюкали, и полицейские пустили в ход дубинки.

Мариус уцепился за полицейского, требуя защитить его и проводить до автобуса, стоявшего возле Форума, но полицейский оттолкнул его, занятый другими делами.

— Вы достаточно взрослый, чтобы дойти без меня! А ну, отправляйтесь-ка домой и переоденьтесь, форму носить не разрешается.

Мариус Панталонщик в одиночку плелся дальше по Вестребульвару, все время держась поближе к полицейским. К счастью, их было много. Около Ярмерспласс, где полицейские только что разогнали публику, оскорблявшую нацистов, Мариус увидел печальное зрелище — плачущего штурмовика, которого сажали в санитарную машину. Он услышал гудки других санитарных машин и понял, что евреи и коммунисты до того плохо обошлись с его братьями по расе, что их пришлось отправить в больницу.

Он благополучно миновал парк Эрстеда, но тут снова послышались крики, несколько человек бежали за незадачливыми нацистами. И Мариус тоже бросился бежать. Он слышал позади себя крики: «Нацистские свиньи! Нацистские свиньи!»

Он побежал по Нансенегаде, оттуда свернул на боковую незнакомую ему улицу, потом на другую.

— Не трогайте меня! — кричал он идущим ему навстречу прохожим. Они удивленно глядели на него. Мариус бежал по тихим боковым уличкам, не имея представления, куда они ведут. Ему казалось, что ему снится страшный сон, его трясло, как в лихорадке. Куда он зашел? Может, автобус уехал без него. Скоро уже стемнеет, а он заблудился. Который теперь час? Часы, полученные им к конфирмации, остались дома, в жилете. В это время года темнота наступает уже в половине пятого. Как же он найдет дорогу в затемненном городе?

Он остановился, чтобы перевести дух. Ему было очень плохо. Пока он стоял в почетном карауле в Форуме, маршировал в процессии и присутствовал на параде у статуи Маленького горниста, он не имел возможности отлучиться по нужде. Ведь здесь, в столице, совсем не то, что дома, в округе, там можно сделать это где угодно. Теперь потребность стала неотложной и нестерпимой.

Он огляделся вокруг. На улице — ни души. Почти совсем стемнело. Он быстро подскочил к стене дома и решительно расстегнул пуговицы. Будь что будет.

Но желаемого облегчения не получилось.

— А ну, посмотрите-ка на этого сверхчеловека, как он здесь распоясался! — послышался сзади него голос. А другой крикнул: — Ты что, нацистская свинья, собираешься мочиться на улице? Убирайся-ка отсюда!

Кто-то дал Мариусу тумака в спину, кто-то двинул но уху.

— Ну, живо кончай и отправляйся дальше!

— Не трогайте меня! — заорал Мариус, повернулся спиной к стене и начал отбиваться, не успев привести в порядок одежду. Публики становилось все больше. Открывались на улицу окна, и в темноте раздались поощряющие возгласы:

— Дайте ему как следует! Гоните его в шею!

— Я буду стрелять! — крикнул Мариус. — Выстрелю, если кто-нибудь меня тронет! Уходите! —Он вытащил из кармана револьвер. — Уходите! Я стреляю!

На него бросился мужчина. Он крепко схватил Мариуса за запястье, отвел в сторону его руку с револьвером и так сжал ее, что Мариус поневоле выпустил оружие. Револьвер упал на тротуар.

— Ой, ой, — ревел Мариус, — Ой, он сломал мне руку! Помогите! На помощь! Полиция!

— Да он, черт возьми, заряжен, — сказал молодой парень, поднявший револьвер Мариуса, — Убийца!

— Полиция! На помощь! Полиция! — кричал Мариус.

— Вот и хорошо! Пусть придет полиция! Позовите полицию! — раздавались крики со всех сторон.

Мариуса крепко держали много рук, но большого вреда ему не причинили. Фру Петерсен не будет вдовой. Его коричневая рубашка разорвалась, но красные пятна на ней — всего лишь следы клубничного варенья. Он все продолжал звать полицию. Он хорошо помнил заключительные слова сегодняшнего приказа своего фюрера — он не раз перечитывал его: «Штурмовики! Я настоятельно призываю вас подумать о том, что многие из наших товарищей состоят на службе в полиции. Не создавайте им затруднений! Помогайте им в их работе, точно так же, как они, безусловно, поддержат вас в любой борьбе!»

Вот Мариус и ожидал поддержки в своей борьбе. Когда полицейская машина с зажженными фарами, громко гудя, с шумом въехала на затемненную улицу, он осмелел и пообещал, что скоро покатятся головы.

Однако полицейские не оказали ему помощи в борьбе. Напротив, они крепко схватили его и еще больше порвали ему рубашку. Один из полицейских конфисковал револьвер, другой записывал имена и адреса свидетелей.

— Ой, моя рука! — хныкал Мариус, когда его втолкнули в зеленую полицейскую машину.

Для полиции выдался тягостный вечер. Не так уж много было арестов, но свыше сотни национал-социалистов, получивших повреждения, пришлось разместить в больницах. Бдительность и оперативность полиции предотвратили дальнейшее кровопролитие.

Репортер газеты «Федреландет», которого на автомобиле благополучно доставили в редакцию на Сторе Конгенсгаде, утверждал, что уличная чернь, подстрекаемая приверженцами «системы», в течение целого вечера охотилась за ни в чем не повинными национал-социалистами и что фальшивая и изолгавшаяся демократия показала себя во всей красе, вытащив из темных закоулков подозрительных типов и заставив их выкрикивать грубые ругательства и плевать на тех, кто с глубокой серьезностью, строго соблюдая дисциплину и выполняя обещания, данные властям перед торжеством, желал почтить память храбрых павших датских солдат. Но ядовитые комариные укусы не в силах остановить бурно развивающееся национальное движение! Мы пойдем вперед, невзирая на происки черни!

Захват власти не состоялся.