Наталья Баранская - День поминовения Страница 38

Ноннушка!

Первый раз за это время пишу тебе. Не сердись — сутками в операционной за столом. Много работы. А еще неразбериха, нехватка материала. Спать почти не приходится. Вчера на мой стол попала девчушка, вроде нашей. Обстреливают дороги с воздуха. Очень прошу, береги детей, тетушку. Уезжайте в Саратов, а еще лучше дальше, на восток. Меня зовут, иду. Обнимаю крепко и целую всех вас.

 Твой Алексей. 

Долго, очень долго не было вестей от тети Незабудки. Нонна дала ей конверты с адресом, бумагу, просила сразу написать, как доехали, как устроены. От матерей, работающих с нею, она знала, что ребята уже на месте, а тетя Надя почему-то молчала и молчала. А может, здесь потерялось письмо, Нонна бывает дома через день, почтальон мог положить в чужой ящик. Нонна написала в интернат, в Белокуриху сама.

Ответа не было.

Наконец долгожданное письмо пришло. Нонна схватила конверт. Чужой, незнакомый почерк. Письмо не от тетушки. Первые же слова напугали Нонну: почему Нонна Романовна не ответила сразу на телеграмму? Нонна читала дальше, страх и ужас охватывали ее.

В письме сообщалось, что при пересадке в Уфе Надежда Сергеевна с детьми отстала от поезда. Писала об этом почему-то заведующая интернатом, а не медсестра, возглавлявшая группу в пути.

В письме были неважные теперь подробности, ведь прошло две недели. За это время тетя Надя должна была объявиться — дать телеграмму, позвонить Нонне, адрес интерната ей тоже известен. Однако она молчала. Значит, что-то случилось с ней. У Нонны холодело сердце.

Ранним утром она побежала в госпиталь, где работала медсестра, отвозившая детей. Сказали, что она осталась на Алтае, работает в Бийске. Нонна бросилась на Ярославский вокзал к начальнику службы движения, узнать, кто должен быть в курсе всех дорожных происшествий, как навести справку о потерявшихся, о заболевших или умерших в пути. Она подозревала все самое худшее.

В письме заведующей интернатом было сказано, что одновременно с телеграммой Нонне телеграфировали в Уфу, начальнику вокзала, об отставших, сообщали два адреса — Ноннин и интерната, ответ был оплачен. Уфа сообщила в интернат: “Принимаем меры розыску”.

Нонна выстояла большую очередь к заместителю начальника вокзала. Люди в очереди искали кого-то или что-то: родных, отставших от поезда, вещи, оставленные на станциях, потерявшийся багаж. Одни плакали, другие возмущались, все громко рассказывали о своем, советовали и советовались. Из всего этого шума возникало ощущение сумятицы, великой неустроенности и растерянности.

В кабинете, куда наконец вошла Нонна, непрерывно звонил телефон. Невыспавшийся усталый мужчина перебрал кучу телеграмм, перелистал журнал, часто переспрашивал: фамилия? Где — в Уфе? Он ничего не нашел. Нонна вышла от него подавленная, ее мучила мысль, что он мог пропустить, недоглядеть, его часто отвлекал телефон, он забывал фамилию.

Теперь оставалось одно — ехать как можно скорее в Уфу. Неожиданно для Нонны начальник госпиталя не отпустил ее. Не такое время, сказал он, чтобы бросить работу и бросаться на поиски самой. Что бы ни случилось с теткой, дети не пропадут. И он тут же начал составлять телеграммы в уфимские учреждения: милицию городскую и линейную, в эвакопункт, детский приемник, горисполком. И все от имени начальника госпиталя, где работает незаменимый, необходимый и ценнейший военфельдшер Н. Р. Корнева. “Сегодня же все телеграммы пойдут срочными, а вы наберитесь терпения на два-три дня, я уверен, мы их найдем”.

Пришлось терпеть. Спать Нонна не могла. Когда ее мучили тревога и страх, она всегда кидалась в работу с удвоенной силой. Две ночи провела Нонна в госпитале. Солдаты смотрели на нее сочувственно, они знали, что случилось. Столько было вопросов — что с ней, почему похудела, глаза запали,— пришлось сказать. Мужчины не донимали расспросами, при ней молчали, без нее обсуждали, что могло случиться, что следует предпринять. Двое выздоравливающих вызывались ехать на поиски.

На пятый день пришел ответ из Уфы. Сообщалось, что дети умершей Незабудкиной (двое), доставленные в детский приемник такого-то числа ноября месяца, распределены в детдом номер такой-то в город Бирск Уфимской области.

Нонна горячо доказывала необходимость ехать за детьми, и ей дали увольнительную на восемь дней, строго рассчитав время на дорогу до Бирска, затем на Алтай, в Новую Белокуриху, и обратно в Москву.

От Уфы до Бирска Нонна добралась на попутке, нашла детский дом — двухэтажное деревянное строение, стоявшее на заснеженном дворе рядом с одиноким большим деревом. От дворника, старика, махавшего метлой, Нонна узнала, что сейчас обед и что сперва надо пойти к заведующей на второй этаж. Не было времени и терпения ждать, когда придет в свою комнату заведующая,— дверь заперта, ключ в замке. Нонна оставила чемодан у двери и пошла по коридору — запах капусты указывал путь в столовую.

Стояла тишина, странная для дома, наполненного детьми. Нонна подошла к открытым дверям большой комнаты, заглянула в нее. На скамьях по сторонам узких деревянных столов сидели дети — за одним столом постарше, за двумя другими — маленькие. Перед каждым ребенком лежал тоненький ломтик черного хлеба и алюминиевая ложка. Старшие украдкой отщипывали от своих ломтиков, младшие застыли, положив на столешницу маленькие посиневшие руки ладонями вниз. В стороне раздаточный столик, на нем эмалированный бак с супом и стопка алюминиевых мисок. За столиком — женщина в белом халате с черпаком в руке.

— Вы что, не видите, у нас обед,— сказала она сердито.

Нонна остановилась в дверях, глазами обводя столы, искала своих. Но все дети, остриженные под машинку, в темных бумазейных платьицах и рубашечках, казались одинаковыми. “Неужели их здесь нет?” Сердце у Нонны сжалось.

— Как фамилия? — не выдержала воспитательница.

— Корневы.

— Таких нет.

У Нонны дыхание остановилось. Теперь она оглядывала одно за другим детские большеглазые личики. И вдруг узнала Ромушку. Он глядел на нее испуганными круглыми глазами и молчал. Дети за столом не шевелились, будто задеревенели, их маленькие озябшие руки по-прежнему лежали на столешнице ладошками вниз. Не шевелился и Ромушка. Вдруг громко заплакала Маринка, закричала:

— Мама, мама!

Нонна не выдержала, побежала вдоль стола к дочери. Все вскочили с мест, загомонили, малыши заревели в голос.

— Что вы наделали,— закричала воспитательница,— вы нам сорвали обед.

Нонна тянула Маринку из-за стола, держала за руку подошедшего Ромку.

— Маринка, не реви,— сказал мальчик,— мама, дай же нам пообедать, мы голодные. Мы без тебя никуда не уйдем, не бойся. Ешь, Маринка, мама нас подождет.

Нонна вышла в коридор. Стук ложек об миски становился все громче, голоса и плач утихли. Нонна села на подоконник ждать окончания обеда. Сын говорил совсем как взрослый — натерпелись детишки. Перед глазами Нонны так и стояли ряды остриженных голов и руки, лежащие на столах ладонями вниз. И от этого Нонна ощущала войну с таким же страхом, как во время бомбежек.

После обеда она взяла детей, переодела в домашнее, кое-что теплое она привезла с собой.

— Ты знаешь, мы теперь Незабудкины,— сказал Ромушка,— так нас назвали, и ты теперь говори так: Не-за-буд-ки-ны. Запомнила?

Пока добрались до Уфы, пока выстояли очередь в воинскую кассу прокомпостировать билет, наступила ночь. Ребят Нонна держала за руки, не отпуская, они и сами вцепились в нее, так и висели на ней, полусонные, усталые, до самого поезда.

Из всего, что Нонна узнала на уфимском вокзале еще на первом пути, а также потом из ответов Ромушки на ее осторожные вопросы, прояснилось случившееся.

В Уфе вся группа выгрузилась из вагона, устроились на вокзале,— до нужного им поезда было два с половиной часа. Надежда Сергеевна устала, она тоже носила мешки и чемоданы. Ее оставили с ребятами, пока другие женщины ходили в кассу, к начальнику вокзала, чтобы достать места на первый же поезд до Барнаула. Такого поезда не было, надо было ехать до Новосибирска, там еще раз пересаживаться. Они вернулись с билетами, и бабушка Незабудка захотела выйти на улицу — подышать, у нее болело сердце.

“У вас час времени, не опоздайте”,— сказали ей. Роман и Марина не захотели оставаться без бабушки, просились с ней, им уступили. Ромушка рассказал.

— Мы прошли немножко по бульварчику, совсем немножко. Бабуля устала, села на скамейку, она зевала, хотела спать и заснула. А мы играли с Маринкой в классики, там были нарисованные мелом классики. Играли, играли, и нам надоело. Мы подошли будить бабулю, а она никак не просыпается и вдруг падает, упала совсем на землю. Мы закричали, заплакали — испугались, когда она упала. Подошли люди, потом пришел милиционер, потом пришел какой-то дядя в белом. И они сказали, что бабушка уже не проснется, ее возьмут в больницу. Нас привели в милицию, спрашивали, кто мы, откуда едем. Пока мы разговаривали, поезд ушел, а я не знал, куда нам надо было ехать, сказал “на Алтай”, вот и все. Из Москвы на Алтай.