Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта Страница 39

Он видел миндалевидные глаза и темные волосы, собранные на затылке в небрежный узел.

А Ута?

Хольт решил, что ноги его больше не будет у фрау Цише.

6

В воскресенье Кутшера был в скверном настроении: придравшись к тому, что кто-то недостаточно четко ему откозьн ряд, он заставил всю батарею полтора часа прошагать в строю. Только сигнал тревоги освободил юношей.

После воскресного обеда — неизменного тушеного мяса с подливкой, именуемой «баланда по-армейски», кислой капусты и картофеля в мундире — на батарею устремился воскресный поток посетителей, родные и знакомые курсантов из окрестных городов.

Феттер, Кирш и Рутшер, как всегда в воскресенье после обеда, резались в скат. Феттер не мог нахвалиться здешним, как он выражался, «райским житьем». «Попробовали бы теперь мои родичи сунуться ко мне с плеткой!» Вольцов читал Клаузевица. Гомулка подремывал на своей койке.

Хольт писал Уте письмо. Но тут кто-то просунул голову в дверь и крикнул: «Цише, в столовую, к тебе пришли!» Цише исчез. Это может быть только она, подумал Хольт. Ута была мгновенно забыта. Посмотреть — она или не она.

В комнату вошел Земцкий. Феттер подсчитывал взятки:

— Пятьдесят восемь, шестьдесят два — за глаза хватит!

— Гильберт, — прощебетал Земцкий, — тебя зовут к орудию «Цезарь». Старшие ефрейторы испытывают гидравлический зарядный лоток!

Вольцов закрыл книгу.

— Что ж, посмотреть стоит! — сказал он и ушел, хлопнув дверью.

Не могу же я пойти в столовую, убеждал себя Хольт. Я покажусь ей смешным.

— Что такое зарядный лоток? — спросил кто-то.

— Для 128— и 150-миллиметровок, — пустился в объяснения Феттер, — требуются такие тяжелые снаряды, что вручную не справишься. 88-миллиметровки обходятся меньшими.

Да, 88-миллиметровки обходятся меньшими, машинально подумал Хольт. Зарядный лоток — что за ерунда!..

— Зепп! — вскричал он вдруг и принялся трясти Гомулку. — Зепп, что-то тут неладно. Бежим скорей! — И он сломя голову бросился бежать по решетчатому настилу.

Орудие «Цезарь» стояло в западном направлении, на склоне возвышенности, пониже БКП. Подбегая, Хольт видел окоп как на ладони. Брезентовую покрышку с орудия сняли. Повсюду сновали фигуры в курсантских шапках. Хольт побежал напрямик полем и вскоре был у цели. Орудийный окоп кишел старшими курсантами.

На Вольцова напали гурьбой, его перекинули через станину лафета и все туловище до пояса обернули брезентом. Четверо или пятеро стояли на коленях на этом бесформенном Свертке и не давали двигаться. На каждую ногу Вольцова навалилось по трое, а Гюнше стоял рядом и многохвостой ременной плеткой хлестал его по обнаженной спине. Хольт, не задумываясь, бросился на них, а следом Гомулка — он успел-таки прихватить решетину и дубасил ею наотмашь, не разбирая кого и что. Хольт вырвался было из железного кольца рук, но его тут же зажали намертво. Зато освободился Вольцов.

Он сорвал с себя брезент. Лицо его посинело, глаза выкатились из орбит; раза два он судорожно заглотнул воздух и кинулся на толпу, молотя вокруг своими кулачищами. Прежде всего он отбил у противника своего друга Хольта, которому досталось не на шутку, а потом бросился на Гюнше, поднял его и со всей силы швырнул куда-то в угол. Все дрались молча, и только у Вольцова вырывалось из груди яростное рычание.

И тут подоспел Готтескнехт. То, что он увидел, являло неутешительную картину. Из носа у Хольта хлестала кровь. Вольцов долго не мог опомниться, он стоял перед вахмистром с искаженным яростью лицом, устремив на него бессмысленный, мутный взгляд.

Несколько старших курсантов валялись на земле. Гюнше лежал замертво, не открывая глаз. Один из близнецов стонал, сидя на усыпанной шлаком земле и закрыв лицо руками. Сквозь его растопыренные пальцы ручьем бежала кровь — он стукнулся головой об орудие. Еще двое катались по земле, не в силах вздохнуть. Впрочем, эти еще дешево отделались. У всех были разбиты носы и губы. Один Гомулка не пострадал. Он разбил свою решетину вдребезги, уцелел только жалкий обломок, он так и не выпускал его из рук.

— Гомулка, — распорядился Готтескнехт, — бегите за санитаром! — Сам он занялся Гюнше, который по-прежнему лежал без чувств. Только когда старший ефрейтор санитарной службы поднес ему к носу пузырек с нашатырем, Гюнше раскрыл глаза. Его тут же стошнило; без помощи стоять на ногах он не мог. Сотрясение мозга! У одного из близнецов от лба к скуле зияла глубокая ссадина и левый глаз затек.

— Господин вахмистр, — доложил санитар. — Гюнше и Пингеля придется сдать на медпункт.

— Валяйте! — односложно ответил Готтескнехт.

В этому времени окоп опустел, оставались только Хольт, Вольцов и Гомулка. Они натянули на пушку брезент. Готтескнехт смотрел на них с немым укором.

— Господин вахмистр, — не выдержал Вольцов, — у меня не было выхода, это была вынужденная оборона. — Готтескнехт по-прежнему молчал. — Их было одиннадцать человек, они заманили меня и все вместе напали на безоружного.

— Придержите язык, Вольцов, — устало отмахнулся Готтескнехт, — меня это ни капли не интересует. Меня интересует только то, что на ближайшие дни у нас выбыло из строя два прибориста.

— Не беда, — с раздражением заметил Хольт, — все устроится; разве только остальные господа прибористы останутся на время без увольнения!

Но вахмистр озабоченно качал головой:

— Сколько у меня из-за вас неприятностей! Как я об этом доложу шефу?

На следующий день в столовой состоялось очередное выступление капитана. В качестве представителя национал-социалистской партии при штабе он руководил так называемой «военно-политической учебой». Он снял свой автомобильный плащ и, бросив его на руки Готтескнехту, грозно подбоченился.

— Слушать всем! — начал он. — Вчера у вас была потасовка. Двоих пришлось сдать на медпункт. Неслыханное безобразие! Кто виноват — меня не касается! В наказание приказываю: всю батарею на неделю лишить увольнений в город. Благодарите за это негодяев, которые вас так подвели!

После этого предисловия он перешел к уроку: положение на фронтах, политический обзор, танковый бой под Житомиром, недавний невиданно тяжелый массированный налет на Берлин. Весь народ призывается к фанатическому.сопротивлению… Хольт не слушал. Это мы, думал он, мы подвели всю батарею!

Вечером Вольцов сказал:

— Надоело! Сейчас же отправлюсь в «Берту», поговорю со старшими.

— Это значит лезть в когти ко льву, — сказал Гомулка. — Ничего у тебя не выйдет!

— По крайней мере сделаю попытку! — стоял на своем Вольцов.

— Одного мы тебя не пустим! — решил Хольт. — Зепп, Христиан, пошли с ним!

Приход четырех друзей застал старших курсантов врасплох. Большинство уже лежало по своим койкам, остальные сидели за столом. «Уютно устроились черти!» — подумал Хольт.

Все шкафчики стояли в ряд, стеной, за которой не видно было коек. Перед окном красовался большой аквариум с золотыми рыбками, на подоконниках цвели в горшках азалии и альпийские фиалки.

Вольцов остановился посреди комнаты. Кто-то съязвил:

— Высокие гости пожаловали!

Но Вольцов и бровью не повел:

— Давайте жить в мире, — предложил он спокойно.

— Жить в мире? — отозвался один из близнецов, вскочив в постели. — И это после того, как моего брата изуродовали на вечные времена!

— Напал-то не я, — возразил Вольцов. Но тут поднялся старший курсант Вильде.

— В армии существует неписаный закон, — сказал он. — Мир будет заключен не раньше, чем мы сделаем вам обтирание!

Услышав это, Вольцов взвыл от ярости и шагнул к Вильде, а тот, не теряя времени, отгородился столом.

— Еще одно такое подлое нападение, — предупредил Вольцов, — и пусть над вами смилуется господь бог!

В ответ раздалось насмешливое гоготание противника, но в нем не чувствовалось обычной уверенности.

— Ничего у нас не выйдет, — заявил позднее Хояьт. — Тоже мне, товарищи! Один готов другому горло перегрызть. Раньше я себе иначе представлял армию. Думал, это — братское содружество.

— Болтовня! — огрызнулся Вольцов.

А Феттер:

— Братское содружество — но сперва получай свои полсотни горячих ременной плеткой!

Хольт и его друзья чувствовали себя одинокими. Их одноклассники, работавшие на приборах, подлаживались теперь к старшим курсантам.

В декабре заметно участились массированные налеты на окрестные города. Хольт время от времени получал письма от матери; гамбургский дядюшка регулярно снабжал его сигаретами, да и сам Хольт иногда просил присылать ему деньги: он не укладывался в солдатское жалованье — пятьдесят пфеннигов в день. Он выхлопотал себе на рождество краткосрочный отпуск и долго раздумывал, как лучше его провести. Прежде всего мелькнула мысль об Уте, но Ута писала ему еще в ноябре, что они всей семьей проведут святки в Шварцвальде. Ехать к матери не хотелось. Спасаясь от одиночества, он позвонил фрау Цише.