Игорь Никулин - Добро Пожаловать В Ад Страница 39

А ведь еще недавно, каких-то двадцать минут назад, следуя колонной по спокойным улицам Грозного, он сглупа подумал, что все закончилось и не начавшись, что никакого штурма не будет, и в людях возобладал разум. Город встречал тишиной, и не было и намека на такой исход.

Все изменилось в считанные секунды, началось так внезапно, что сначала он растерялся. Танки, эти бронированные чудовища, слепыми котятами тыкались между домами, и отовсюду стреляли, строчили, летели гранаты. Задымил головной. Закрутилась на разорванной гусенице вторая машина. В провале окна возник моджахед с гранатометом, сверкнуло пламя, и ее трансмиссия исчезла в густом облаке дыма.

Прижав к горлу ларингофоны, Васнецов приказал механику давить забор и прорываться вглубь частного сектора. «КШМка» вынесла железные ворота, давя ограждения и парники, влетела в огород.

И тут машину сотрясло, мотор заглох, и она заполнилась дымом. Что было дальше, он уже не помнил…

Боль в развороченном животе на короткое время вернула его в сознание. Васнецов видел себя словно со стороны, обвисшим на руках Жданова и Сергиенко, что бегом тащили его по двору. Сзади, с обхватившим за шею раненым товарищем, поспешал танкист.

Происходящее казалось нереальным, недоступным до разума, ночным кошмаром, который обязательно улетучится с лучами восходящего солнца, сценой из навороченного спецэффектами боевика, невольным участником которой он стал. Но пекущая боль заставляла поверить в реальность. Это был не сон, и что случилось, то случилось. Он ранен, ранен серьезно, от кровопотери кружилась голова…

Его снова вырубило, и, видимо, на этот раз ненадолго. В память врезались звучные удары — Жданов выносил хлипкую дверь халупы, построенной на манер украинской, обмазанной снаружи глиной и побеленной. Замок отлетел на пол, вырванный вместе с кривыми шурупами.

— Его надо перевязать, — звенел в ушах голос Жданова. — Он же кровью изойдет.

Потом он чувствовал неловкие, причиняющие боль прикосновения. Его неумело перебинтовали, вкололи шприц промедола. Наркотик подействовал, горячая волна обволокла его, закружила голову, потолок вдруг стронулся, и комната завертелась в дьявольском хороводе.

Голоса достигали его разума искаженными, он плохо понимал, о нем ли идет речь, или о танкисте, лежавшем рядом.

— Не дотянет…

— Как его угораздило?..

— Наводчик мой. Только подбили, полез из танка, а тут …

— Два пулевых…

— Легкое задето…

— Загнется…

— Я не загнусь… — зациклившись на услышанном и боясь, что его бросят, закричал Васнецов. — Не загнусь, слышите?!

— Чего он там шепчет? — перегнулся к нему танкист. — Воды хочешь? Нельзя тебе воды…

— Я не загнусь, — упрямо зашептал Васнецов. — Жданов, Жданов, ты слышишь меня?

— Слышу, товарищ старший лейтенант…

Лицо механика расплывалось перед ним; глубоко вздохнув, он проговорил:

— Плохо мне Жданов… Воды бы… Дай воды…

— Нет воды, — Жданов затряс головой. — Нету…

— Воды… Немного воды…

Размазывая по грязному лицу слезы, Жданов выскочил за порог. Вернулся он спустя секунды, и на него яростно зашипел танкист:

— Чего ты рисуешься? Хочешь, чтобы «чехи» нас засекли? Приткни свою жопу.

Механик приподнял голову Васнецова, приложил к пересохшим губам носовой платок со снегом.

Он ощутил живительный холод на губах, сглотнул кадык.

— Пить… Хоть капельку…

А рядом прерывисто дышал раненый танкист. Из простреленной грудины вырывался утробный свист.

— Резину ему наложи… Прижми сильнее, чтобы воздух не попадал.

Скосив глаза, Васнецов мутно видел раздетого по пояс бойца, перемазанную кровью нательную рубаху. Сергиенко наматывал бинт, неровно ложа белоснежные стежки на подсыхающие кровавые подтеки…

Чернота навалилась на Васнецова, закружила, втягивая в бездонный, стремительно вращающийся колодец.

… Видимо, он долго провалялся в отключке, на дворе уже стемнело. Кишки по-прежнему пекло огнем, жар волнами распространялся по телу. Он обливался потом, жажда сделалась невыносимой. Васнецов хотел попросить у Жданова воды, но не сделал этого, прислушиваясь к шепоту спорящих солдат.

— Пока темно, надо пробираться к нашим.

— Надо, а куда? Где сейчас наши?

— Где, где? В город мы шли с севера. Значит, и обратно на север.

— На север… — передразнил говорившего голос, без сомнения принадлежащий Жданову. — На всех один автомат и двое раненых. Далеко мы с ними уйдем?

— В том то и дело! Придется оставить здесь.

Васнецов напрягся, и тело отозвалось накатом боли. Он заскрипел зубами, и спорщики замолчали, повернувшись к нему.

— Заткнись! — произнес Жданов. — Я бросать командира не собираюсь!

— Ну и сдыхай вместе с ним…

«Нет, это вроде не Сергиенко, — притворяясь беспамятным, думал Васнецов. — Это не он… Голос не его…»

— Если мы пойдем одни, налегке, и то мало шансов… А если с обузой? Себя погубим и их.

— Раненым нужна помощь. Иначе до обеда не протянут.

— Вы придурки! Кто сказал, что мы их бросим? Мы найдем наших и приведем сюда.

Наступила тишина, в которой стало слышно хриплое дыхание лежащего сбоку танкиста. Где-то вдалеке безобидно, как молотком по гвоздю, простучали выстрелы.

— Пошевелите своими извилинами. Утром «чехи» прочешут дворы, и тогда всем кранты. А так мы можем успеть, опередить их. И поймите вы, другого выхода нет.

«Все верно, — рассуждал Васнецов с закрытыми глазами. — И я, и этот пацан с пулей в груди для них только балласт, связываем по рукам и ногам. С нами уже кончено… А у них еще есть шанс уцелеть, выбраться…»

— Жданов, — он приподнял голову. — Он прав… Уходите…

— Ты все слышал, командир? — виновато спросил из темноты механик.

— Я… командир… — с трудом выговорил он. — И я… приказываю… Уходите…

— А как же ты?

— Подойди ко мне…

Худощавого склада механик в пропахшем маслом комбинезоне опустился с ним рядом.

— Достань из кобуры пистолет.

— Зачем это? — спросил тот с подозрением.

— Автомат вы… заберете с собой… Это приказ… А я им в плен даваться… не должен. Не имею права…

Жданов отстегнул кожаный ремешок, открыл клапан и достал из кобуры вороненый ПМ.

— Вложи его мне в руку.

Ребристая рукоятка привычно легла в мокрую от пота ладонь. Он слабо сжал ее, нащупал указательным пальцем спусковой крючок.

— Только ты чего… не удумай, командир. — Заговорил Жданов. — Ты не думай, мы ненадолго. Мы обязательно вернемся.

— Да… обязательно… Идите…

— Накрыть бы их чем, — озаботился танкист, мерзливо передергиваясь. — Поморозятся. Надо в доме глянуть.

Он вышел на крыльцо, в мозг Васнецова вонзился оглушительный звон бьющегося стекла. За дверью затопали шаги, загремело железо.

Откинулась щеколда, на веранду вывалился танкист с матрасом на плече.

— Сразу видно, русские жили, — сказал, накрыв им Васнецова. — Нищета, взять нечего. Даже одеял нет.

Укутав второго раненого каким-то тряпьем, они замялись на пороге.

— Командир… — с неловкостью произнес Жданов. — Ты это…

Васнецов, собравшись с силами, приподнялся на локтях и, стараясь, чтобы голос звучал тверже, проговорил:

— Да… Идите, за нас не беспокойтесь.

Так они остались вдвоем. По большому счету, Васнецов никакой помощи не ждал. Он просто развязал руки солдатам, дал им свободу, и призрачный, но шанс выжить.

Им уже не помочь. С развороченным животом и под присмотром медиков мало кто выживал. Его смерть — дело времени, как и стонущего рядом парнишки. С дырявой грудью тот тоже не жилец. Так стоило ли быть эгоистами, тянуть за собой в могилу уцелевших ребят? А так… быть может, им повезет больше…

… Красная звезда загадочно сияла, а он все не сводил с нее глаз, открестившийся от всего земного.

За огородами сухо затрещали очереди, громыхнул взрыв. Разгоралась дробная, давящаяся ненавистью, перестрелка.

Глава двадцать вторая

Съехав белой от извести спиной по стенке, Коновалов достал из разгрузочного жилета последнюю пачку патронов, разодрал пергаментную бумагу, просыпая патроны на засыпанный штукатуркой пол.

— Что дальше будем делать? — бормотал он, торопливо подбирая патроны и заталкивая в опустевший магазин.

— Песни петь! — съязвил от окна Турбин и выстрелил одиночным по дому напротив, откуда вели огонь боевики. У тех проблем с боеприпасами, похоже, не было. Ответили в несколько стволов, щедро, от души.

Пуля вгрызлась в штукатурку в сантиметре от его лица, обдав фонтанчиком выбитой пыли. Турбин отпрянул за стену, стряхнул с ресниц серый налет.

Самая длинная в его жизни ночь подходила к концу. Небо над крышами заголубело, прореживая темноту; проступили причудливые кроны тополей, догорающие остовы грузовиков, тела убитых. Хлестало пламя из простреленной трубы газопровода.