Богдан Сушинский - Река убиенных Страница 39

— Я… молился?! — очумело смотрел на него Кожухарь.

— Ты, ты. Молился. Что-то о крови говорил, которая в реку стекла. В «реку убиенных». «Не бери нас к себе, Господи, а помири и наставь на путь христовый». Ты, вообще-то, человек верующий? Откровенно. Для меня главное — правда.

— Не говорил я такого, товарищ лейтенант, — испуганно помотал головой Кожухарь. — Да я и слов таких не сказал бы. И церкви у нас в селе не было. Взорвали ее коммунисты еще в тридцать втором. То есть, я хотел сказать…

— Не в этом дело, — налег ему рукой на плечо Громов. — Важно: говорил ли ты или не говорил.

— Ничего я не говорил. Спал.

— Тогда я ничего не понимаю, — снова опустился лейтенант на стул. — Пусть ты… Допустим, во сне. Но я-то не спал.

— Вот и поспали бы, пока тихо. А то ведь на рассвете ударят изо всех стволов…

— Стой, стой, Кожухарь, не нуди… Тут дело серьезное. Ты мне скажи, что ты все-таки видел? Во сне ли, наяву… Что именно?

— Да вроде как солнце восходило… Там, над рекой… Солнце не солнце, луна не луна. Диск какой-то. Страшновато как-то стало.

— И ты это видел?

— Что… видел?

— Диск этот, видел?

— Видел, — пожал тот плечами, усаживаясь на небольшую, устланную шинелью лежанку.

— Наяву видел?

— Н-не знаю…

— Так во сне или наяву?

— Во сне… кажись. Точно, во сне.

— Хорошо, ну а то, что ты говорил… Эти молитвы. Ты хоть что-нибудь помнишь?

— Что-то припоминаю. По-моему, я лишь повторял чьи-то слова. Говорил кто-то другой. Сон, словом.

— Но «рекой убиенных» назвал Днестр старшина. А ты вдруг повторил. Только по-иному преподнес эти слова.

— Так ведь она и есть — «река убиенных».

— По сути — правильно, — почесал заросшие щетиной скулы Громов. — Но то — суть, а то слова. В том шаре, что завис над Днестром, ты людей видел? Хотя бы одного человека?

— Значит, вам тоже что-то такое приснилось? — передернул плечами Кожухарь.

— Причудилось. Поскольку я не спал. Так видел?

— Нет, никаких человеков я не видел. Но шар огненный вроде был. Плыл по небу. Шар — да, плыл…

— Комендант, товарищ комендант! — вдруг появился в проеме двери механик дота Каравайный. — Там солдатва шумит, что, мол, видение небесное — это не просто так, это небесное знамение.

— Вы почему с винтовкой в руке, Каравайный? — холодно осек его Громов. — Стрелять по знамению собрались?

— Почему по знамению?

— По кому же тогда?

— По врагу. На посту я. — Громов уже знал, что еще две недели назад Каравайный был механиком на самоходной речной барже. Приставленный к энергоустановке, он освоился в доте очень быстро. У механика, привыкшего к машинному отделению и к трюмам, погружение во чрево дота никаких особых эмоций не вызывало. Единственное неудобство, которое его слегка раздражало: на тельняшку иногда приходилось надевать гимнастерку.

— Вот и я о том же: на посту! — быстро сориентировался Андрей. — А кто вам давал право оставлять пост? Вы обязаны оставаться на нем, даже когда на проверку постов укрепрайона выйдет сам Иисус Христос… По Днестру придет, «по воде, аки по суху». Вы поняли меня? Немцы разведывательный зонд запустили, а вы, красные бойцы, атеисты, сразу уши развесили: «Знамение божье! Спасайся, кто может!» Хоть бы вы устыдились, флотский механик как-никак.

— Понял, товарищ комендант, — смущенно пробормотал Каравайный. — Зонд — значит зонд. Вы — командир. Как скажете — так и запишем. Извините, отбываю на пост.

— Стойте, — остановил его Громов уже за дверью. — Теперь пусть пост подождет. Пройдитесь по отсекам. Успокойте солдат. Передайте то, что слышали: немцы зонд осветительный запустили. С фотоаппаратом, для съемок. Не столько для разведки запустили, сколько для устрашения. Вы поняли меня, красноармеец Каравайный?

— Что ж не понять? Понял: зонд для устрашения. Думали, что запаникуем. Вы — командир. Как скажете, так и запишем.

— И, вернувшись на пост, то же самое повторяйте. Каждому, кто полюбопытствует. Но к доту никого не подпускать.

«Только знамения здесь не хватало!» — возмутился лейтенант уже про себя, когда Каравайный ушел, а Кожухарь вышел из отсека, чтобы перехватывать всех желающих поделиться с лейтенантом впечатлением от увиденного.

Тем временем лейтенант вновь и вновь возрождал в своей зрительной памяти увиденный им диск и постепенно приходил к выводу, что их позиции посетил тот самый «солнечный диск», который когда-то зависал еще над войсками Александра Македонского во время его переправы через какую-то азиатскую реку. Громов читал об этом явлении небес, но не придал ему значения, попросту не воспринял всерьез: мало ли о каких чудесах упоминается в различных мифах. Но теперь… он сам был очевидцем…

«Единственного, чего здесь сейчас не хватает, так это знамения! — укладывался Громов лицом к сырой стене, чтобы защититься от тусклого света лампочки, которую решил не выключать — легче приходить в себя в случае налета. — Видения пойдут чуть позже, когда противник начнет выплескивать на этот берег десант за десантом. Вот это будут настоящие видения!»

37

Когда на передовой наконец затихло, Штубер увидел солдат, которые поодиночке или небольшими группками, по два-три человека, отходили в сторону его окопов. Те, что еще оставались на передовой, продолжали постреливать, но лишь для того, чтобы замаскировать отступление батальона, а может, и целого полка, к берегу реки. Да, очевидно, полка, потому что левее их позиций появились точно такие же группки. Подразделения полка отбили атаку противника и теперь отходили на последний рубеж на этом, правом, берегу, чтобы соединиться с заслоном.

— Эй, лейтенант, не вздумай палить! — предупредил Штубера по телефону капитан Грошев. Полчаса назад связь с командиром дивизиона была налажена, однако это совершенно не радовало оберштурмфюрера.

— Даже по тем, кто бежит сам по себе, то есть дезертирует?

— Попытайся сдерживать их. Не давай этим странникам перебегать через твои окопы. Тут вот еще переправу наладили, так они сразу к ней хлынут. А должны оставаться с нами.

— Пристрелю каждого, кто окажется по ту сторону моего окопа, — холодно заверил Штубер.

— Только учти, что и им тоже терять нечего. В штыковую пойдут, чтобы прорваться. Хотя, что мы здесь способны удержать, если разобраться? И что здесь нужно удерживать? Я вас спрашиваю.

Последнюю группу возглавил старшина, принявший во время последнего боя командование над всем тем, что еще оставалось от роты. Двое бойцов трусцой бежали впереди старшины и все время оглядывались, опасаясь выстрелов в спину. А старшина шел медленно, устало переваливаясь с ноги на ногу, словно пахарь по свежевспаханной ниве. Он был без фуражки. На лице — маска из пыли и крови. Винтовка висела на груди, а немецкий автомат нес на плече, как дубинку.

Немцы уже заняли их окопы. Некоторые из вермахтовцев стояли на бруствере и кричали, даже улюлюкали вслед отходящим красноармейцам, но почему-то не стреляли — что казалось очень странным. Таким образом немцы демонстрировали то ли свое презрение к отступавшим, то ли жалость.

«А ведь они могли ворваться в наши окопы на плечах отступающих, — с досадой прокомментировал это зрелище оберштурмфюрер. — И уже через каких-нибудь полчаса выйти к реке. Ах да, этот неистребимый немецкий педантизм. Не было, видите ли, приказа преследовать противника, атакуя его вторую линию. А в штабе, очевидно, плохо представляют себе силы заслона. Разведка опять не сработала».

— Все, разъядренили нас, — еле выговорил старшина, оседая на бруствер прямо перед лейтенантом.

— Вижу, что разъядренили. Чем хвастаешься?

— Что ж вы, сукины дети, не подошли, не подсобили, если все видели…

— Что за тон, старшина?

— Да брось ты со своим тоном, сынок, — устало махнул рукой прибывший. Возраст его был таким, что он и в самом деле спокойно мог называть Штубера «сынком». — Ты вон посмотри, сколько нас отошло. И двадцати человек от роты не осталось.

— Успокойтесь, старшина, не одни вы отходите.

— Дык кому ж от этого легче? Разве что немчуре. Хотя им тоже в радость не будет.

— Представьтесь, старшина.

— А шо ж тут представляться? Конюхов. Старшина. Весь тут.

— Так вот что, «Конюх-старшина весь тут», соберите эти свои остатки роты и займите левый фланг. Вплоть до акации. И побыстрее. Окопы там только намечены. Работы до утра.

— Так, может, сразу отойти на левый берег Днестра, и уже там, усилив боевые порядки левобережных частей…

— Стратег ты, Конюх-старшина: «отойти, усилить». А эту землю оборонять по-твоему не нужно?

— Оборонять нужно там, где ее сподручнее оборонять, — тяжело вздохнул старшина. — Если бы этому еще и офицеров наших учили…

— Прекратить болтовню, старшина! Выполнять приказ. И спускайтесь в окоп, что вы на бруствере мишените?