Павел Павленко - Мартин Борман: «серый кардинал» третьего рейха Страница 39

В дни проведения упомянутого съезда Франк, как и другие, еще не понимал, что некий начальник штаба по имени Мартин Борман уже приступил к осуществлению программы, целью которой было устранение соперников на пути к вершине партийной иерархии. Беспечный Рудольф Гесс по глупости своей полагал, что пробивной Борман обеспечит соответствующее увеличение влияния и для него. На самом деле Борман ориентировался только на Гитлера и неослабно следил за тем, чтобы переменчивый ветер настроений фюрера наполнял паруса корабля его собственной карьеры.

Гитлер никогда не связывал себе руки ориентирами партийной программы. Франк слишком поздно осознал, сколь губительным может оказаться союз безжалостного и талантливого интригана и симпатизировавшего ему деспота, если оба они в равной степени беспринципны и злопамятны. (В полной мере [204] он испытал на себе результат их сотрудничества в 1942 году, когда разом лишился всех постов и самого своего ведомства, переведенного в состав партийной канцелярии Бормана.)

Чувствовал ли себя в полной безопасности от происков Бормана Вильгельм Фрик? Они получили почетные партийные значки в один день, но Фрик уже тогда в качестве министра внутренних дел Германии занимал один из важнейших правительственных постов, а в качестве депутата рейхстага был одним из лидеров парламентской фракции НСДАП. Участник «пивного путча» 1923 года и партийный функционер с большим стажем, он завоевал авторитет как внутри партии, так и вне ее. Вряд ли новичок с несравненно меньшим административным и партийным опытом представлял для него реальную угрозу.

Первый разящий удар Борман нанес Фрику там, где позиции последнего казались абсолютно незыблемыми: среди служащих его министерства. Дело в том, что без благоволения Бормана никто не мог рассчитывать на успешную карьеру в правительстве. Поэтому сотрудники министерства Фрика невольно стали заложниками рейхсляйтера НСДАП.

Борману не составляло особого труда направить гнев фюрера против Фрика, потому что Гитлера высшие правительственные чиновники раздражали, как красная тряпка — быка. Вождь НСДАП презирал систематическую вдумчивую работу всякого рода; вид папок с документами доводил его до истерики. Фюрер приходил в ярость оттого, что, являясь главой государства, он не мог распоряжаться своими подчиненными по собственному усмотрению: закон защищал их права и определял обязанности. Анархист по убеждениям, Гитлер считал всех правительственных чиновников реакционерами.

Таким образом, Борман мог не сомневаться, что любые его критические замечания в адрес существовавшего [205] устройства — шла ли речь о размерах заработной платы, пенсионного обеспечения или о должностных обязанностях государственных служащих — будут благосклонно восприняты фюрером. Теперь рейхсляйтера партии не устраивало просто хорошее выполнение человеком порученной работы. Следующий шаг — потребовать от немца почти религиозного почитания нацистской идеологии. Борман издал инструкцию, согласно которой всякого, кто не разделял принципов нацизма на словах и на деле, следовало уволить. (Это положение было возведено в ранг закона в июле 1938 года, когда Гитлер подписал указ, гласивший: «Служащие, в деятельности которых третий рейх более не нуждается, подлежат увольнению».)

С другой стороны, Борман, формируя мощный партийный аппарат, принимал к себе на службу тех, кого только что изгнал с государственных постов. Из бывших специалистов министерства юстиции он образовал в бюро Гесса Отдел III, занимавшийся проблемами законодательства, а в политическом отделе (Отдел II, ведавший также архивами личных дел членов НСДАП) создал группу государственного управления. Казалось бы, это могло ослабить его позиции — ведь он раздувал штат ненавидимых Гитлером чиновников, дублировавших работу правительства... Но Борман умело и своевременно сделал упреждающий выпад: он пожаловался фюреру, что вынужден брать на себя невообразимую массу дел, которым недалекие и нерасторопные министерские чинуши Фрика не уделяют должного внимания! Естественно, Гитлер в конце концов внял тем, кто критиковал Фрика, и сместил его с занимаемого поста{30}. [206]

В сентябре 1938 года рейхсляйтеры были поражены шквалом громких почестей, которыми фюрер вдруг стал одаривать этого человека. Они не поняли сути произошедших перемен: Гитлер укрепил свою абсолютную власть, и институт рейхсляйтеров стал для него бесполезным пережитком прошлого. Отныне ему нужны были только беззаветно преданные, подобострастно-покорные последователи, для которых ни одно поручение фюрера не могло быть ни слишком простым, ни слишком сложным, ни слишком необычным, ни слишком неприятным. Приказ фюрера — единственно верный путь, и ради достижения поставленной цели надлежит проявить все мыслимое рвение, а если потребуется — даже немыслимое. Безусловно, в ближайшем окружении Гитлера в полной мере таковым сумел показать себя только тонкий психолог и гениальный бюрократ Борман: верным, надежным, покорным, услужливым, обладающим замечательной практической сметкой и готовым отбросить всякую щепетильность, если это необходимо для исполнения приказа.

Гитлер не раз отмечал, что Борман — единственный в его окружении человек, который ничего не забывает. Он доверял ему более, чем другим, даже в личных делах — а фюрер ревниво оберегал свои тайны и был чрезвычайно щепетилен в вопросах, затрагивавших его происхождение, прошлое, знакомства и отношения с женщинами. «Люди не должны знать, каков я на самом деле, откуда я взялся и из какой семьи происхожу», — говорил он своему племяннику Патрику Гитлеру.

Борман был посвящен во все тонкости этих проблем, ибо именно ему фюрер доверил заметать нежелательные следы прошлого и следить за тем, чтобы все аспекты его личной жизни подавались в нужном свете. 12 марта 1938 года, перейдя границу Австрии (во время аншлюса), Гитлер даже не остановился возле [207] дома, в котором родился. Тем не менее дом надлежало бережно сохранить, и Борману было приказано выкупить его вместе с расположенным на первом этаже рестораном, поскольку соседство пьяных орд выглядело бы кощунственно. Владельцы, братья Поммер, хорошо сознавали, какого рода недвижимость оказалась в их руках, и постарались как можно выше взвинтить цену. К тому времени они добились солидного положения в обществе и состояли в нацистской партии, но агентам Бормана удалось обнаружить наличие евреев в числе их предков. Тем не менее Борман заплатил им сто пятьдесят тысяч марок — превосходная цена за старую постройку в отнюдь не престижном районе. Сделка состоялась в мае, и дом перешел в собственность... Мартина Бормана! Гитлер не хотел, чтобы дом был как-то связан с его именем или зарегистрирован на балансе НСДАП, ибо со временем это могло бы вызвать у кого-нибудь ненужный интерес или сомнения в законности его прав на обладание оным.

Дом отца Гитлера в Леондинге (на южной окраине Линца), купленный в 1899 году, также перешел под опеку Бормана, которому предстояло многое сделать в Линце. Фюрер вознамерился превратить город, в котором прошли его школьные годы, в «новую жемчужину Дуная». К реализации этих великих замыслов привлекли цвет архитекторов третьего рейха — Германа Гесслера, Родерика Фика и Альберта Шпеера. Гитлер собственноручно готовил эскизы представительских зданий. Средства на работы шли, естественно, из фонда Бормана, откуда, по распоряжению фюрера, финансировались и затраты на собрание картин для городского музея изобразительного искусства.

Но были и такие детали, о которых жителям Линца помнить не следовало: например, об истории амурных похождений отца фюрера, трижды женатого [208] Алоиза Гитлера. Еще были живы члены достаточно респектабельных семей из пригорода Шпиталь, которые могли бы поведать кое-что о семейных тайнах. После аншлюса особенно рьяные журналисты попытались «раскопать» сенсационные материалы, но им вообще запретили что-либо публиковать.

Однажды Гитлеру сообщили, что на одном из домов в Шпитале, где в юности он действительно прожил некоторое время у своего дяди, появилась мемориальная табличка. Взбешенный, Гитлер первым делом позвонил Борману и, шипя от злости, приказал немедленно снять табличку и принять меры к тому, чтобы его имя никогда не упоминалось в связи с этой деревней.

В последний раз Гитлер виделся со своими знакомыми из Шпиталя в 1918 году во время отпуска. Начав политическую карьеру, он стал отдаляться от свидетелей своего прошлого. Чем успешнее шли его дела, тем больше становилась пропасть между ним и его родственниками. Гитлер считал контроль за своими родственниками особенно тонким и конфиденциальным делом, ибо стремился, чтобы люди как можно реже вспоминали об их существовании.

Религия, основанная на доброте, милосердии и вере в Бога, противоречила стремлениям диктатора, который не желал ограничивать себя какими-либо принципами. Впрочем, притеснению христиан находились и иные причины. Для фанатичных антисемитов непростимый грех христианства состоял уже в том, что корнями своими оно уходило в иудаизм. Да и среди бесхитростных христиан бытовало убеждение, что «евреи распяли нашего спасителя». Борман не придавал особого значения всей этой аргументации, ибо он вообще не давал себе труда задуматься над [209] причинами своей ненависти к евреям. Достаточно было бесконечно повторявшегося, словно заклинание кружащего в магическом танце тибетского монаха, партийного лозунга «Евреи — вот причина наших несчастий».