Аурел Михале - Тревожные ночи Страница 39

Там, на гребне, мы вырыли Грише могилу. У его изголовья я воткнул в землю карабин, вниз дулом. На гладком прикладе я прикрепил красную звездочку, которую он мне прислал во время боя, и четко вывел карандашом: «Григорий Петрович Белушкин».

Вот почему, друзья, каждый раз, когда мне доводится бывать в поле и, как сейчас, лежать на земле, вдыхая аромат созревающих хлебов, слушая стрекот кузнечиков и пение перепелов под шепот раскачивающихся колосьев, всем своим существом ощущая горячее дыхание нашей земли, безгранично радуясь свободной жизни, которую мы строим, я с бесконечной грустью и болью, с глубокой признательностью вспоминаю о моем друге Грише.

Дяденька мартом (Рассказ разведчика)

Мы осторожно пробирались через лес к опушке, обходя тропинки. Впереди, опасливо ступая, шел капрал Бижа с одним бойцом. А мы, то есть сержант Петре Дрэгэницэ, я и Ион Самоилэ, настороженные, с винтовками в руках, следовали за ними шагах в пятидесяти. Поздние октябрьские сумерки медленно спускались на лес, но верхушки деревьев еще пылали. Их медные, словно отяжелевшие от лучей заходящего солнца, листья с легким шорохом отделялись от ветвей и, сверкающие, падали в темноту. Глубокая тишина сопровождала нас, словно сообщница, заинтересованная, как и мы, в успешном выполнении задания. Время от времени идущие впереди на мгновение останавливались, подозрительно прислушиваясь к шуму леса. Тогда и мы застывали за стволами деревьев. В эти мгновения безмолвие глухого леса ощущалось еще сильней, а вместе с тем нарастал и наш страх. Когда передние трогались с места, мы со вздохом облегчения выходили из-за деревьев и следовали за ними.

Уже завечерело, когда мы достигли опушки. Высокие, редкие, с еще пышной листвой деревья погружены были в тень. Над их вершинами словно парила черная, все более сгущающаяся тьма. Впереди за опушкой простирались кукурузные поля с засохшими стеблями и голая пашня с выжженным жнивьем. По другую их сторону смутно виднелись дома и сады какого-то селения. Наш сержант Дрэгэницэ, человек медлительный и задумчивый, стоял некоторое время молча, пристально вглядываясь в неясные очертания села. Он был явно растерян. Потом, недовольно хмыкнув, приказал Биже влезть на дерево.

— Что видишь? — спросил он его.

— Ничего, — пробормотал тот. — Кукуруза… деревья… Дома…

— А реки не видишь?

— Нет… не видно…

Но река, мы знали, должна была там быть. Ведь целью нашей разведки был мост именно через эту реку, через Сомешул Рече, у села Джилэу.

Мы двинулись гуськом через кукурузные поля и, пересекая межу за межой, подошли к селу. Дальше, к краю поля, Бижа пополз один и, добравшись до него, лег, растянувшись между кочками. Мы притаились среди кукурузных стеблей с винтовками на коленях, не сводя с него глаз. Некоторое время спустя Бижа сделал нам знак рукой, и мы один за другим подтянулись к нему. Так, лежа в засаде, мы стали наблюдать за селом. Оно начиналось в нескольких сотнях шагов от нас. Есть там немцы или нет — вот что требовалось нам выяснить прежде всего. Но село лежало перед нами в тени неподвижное и загадочное, словно расплющенное темнотой. Не слышно было ни малейшего шума, не светилось ни единое оконце. Село казалось вымершим.

Мы знали, однако, что все села, расположенные близ линии фронта и в пределах досягаемости орудий, жили такой вот скрытой, таинственной жизнью, и только поздно ночью, когда стихал даже отдаленный гул сражений, люди выходили из домов за водой и новостями. Только собаки частенько забывали об этом заговоре молчания — больно уж страшила их тишина — и ни с того ни с сего принимались вдруг лаять, подстрекая друг друга, или устрашающе выть, охваченные дурными предчувствиями.

— Должно, немцы бежали и отсюда, — произнес тут Бижа и поднялся с земли.

Мы тоже встали и, подойдя к краю поля, рассеялись по кочкам. Всюду — и вокруг нас на склонах холмов, и на поле, и в оставленном позади лесу — царила неестественная тишина. Казалось, она господствовала и на черном оводе неба, где мерцали огни далеких холодных звезд. Откуда-то издали, может как раз с дороги, по которой уже в течение нескольких дней двигались на Клуж наши; армии, доносился невнятный глухой рокот, в котором только мы, солдаты, могли различить отголоски кровопролитных ночных боев.

Бижа, самый нетерпеливый и быстрый из нас, обратился к Петре Дрэгэницэ:

— Я пойду в село, господин сержант!

— Ладно, — согласился тот. — Но не далее околицы. Если это не Джилэу, нечего нам тут искать.

Вижу не смутили слова Дрэгэницэ, и он попросил меня сопровождать его, потому что, как он сказал, «я не потеряюсь, если что произойдет». Действительно, в какой-то мере это было так. Сражаясь как-то в горах, на Ариеше, мы с ним попали к немцам и «не потерялись», вернулись к своим даже с добычей и пленными. Но тогда фронт был совсем рядом, а вокруг — одни леса. Не как сейчас, когда фронт так сильно растянулся из-за этого спешного продвижения на Клуж и находился от наших позиций на расстоянии пяти — шести километров.

— Возьми гранаты, — шепнул мне Бижа.

Мы вышли из кукурузы и пробрались в первый из садов у околицы. Бижа шел впереди, прячась под тенью деревьев, я — шагах в двенадцати за ним. Вскоре мы попали на какой-то двор с пристройками по одну сторону и с добротным каменным домом, выходившим на улицу. Мы притаились в тени, за углом амбара, так, чтобы у нас перед глазами были и двор и дом. Пока мы освоились с темнотой и смогли различить постройки, прошло некоторое время. А тут потребовалось срочно менять место, потому что неожиданно взошла луна и лучи ее били прямо в стену амбара. Вдруг Бижа вздрогнул и, указав мне на чистый, только что подметенный двор, шепнул:

— Они в доме.

Вот потому и любил я ходить с ним к немцам! Зоркий был у него глаз, находчивый был парень Бижа, умел, как никто, выходить из затруднений! В таких вот ночных заданиях, как нынче, никогда зря не спешил и оружие применял только, если ему не удавалось провести немцев.

Луна разогнала ночной мрак, и тишина на селе уже не казалась нам такой угрожающей. Мы разрешили себе кое-какие вольности. Когда слабое дуновение осеннего ветерка донесло до нас запах спелой айвы, Бижа, весь затрепетавший от вожделения, шепнул мне, принюхиваясь:

— Ах, черт! Ну и пахнет же!

Вытянув шеи, мы стали присматриваться, откуда мог идти этот запах. Только через некоторое время различили мы наконец, что над самыми нашими головами свисала ветка, усыпанная множеством желтых, горевших в лунном свете плодов. Дерево росло в соседнем дворе, но прости? рало свои ветви через забор. Я выпрямился, сорвал несколько плодов айвы и снова отступил в тень. Мы стали спокойно уплетать плоды, не выпуская, однако, из поля зрения чисто выметенный двор и дом, смотревший на нас черными как смола провалами окон. Покончив с айвой, Бижа собрал с земли веточки и стал кидать ими в окна: пок! пок! пок! Тут неожиданно бросилась к нам со стороны дома брехливая собачонка, которая лаяла так пронзительно и испуганно, будто кто нещадно бил ее. Мы мгновенно прижались к стене, замерев. Собачонка приблизилась на несколько шагов — подойти ближе у нее не хватало мужества — и продолжала все так же неистово лаять, задрав кверху голову. Тут звякнул дверной засов, и на пороге показался крестьянин с вилами в руках. Собачонка, осмелев, еще немного подвинулась в нашу сторону, не прекращая своего яростного лая, будто перед ней был волк, и смотрел попеременно то на своего хозяина, то в сторону амбара. Крестьянин подошел к ней и ласково потрепал ладонью по голове, успокаивая, а затем застыл в ожидании, уткнув вилы в землю.

— Эй, дяденька! — крикнул ему Бижа. Крестьянин вздрогнул, поднял вилы и заставил замолчать собаку.

— Кто здесь? — спросил он по-венгерски; голос у него был низкий и гудящий, как колокол.

Услыхав венгерскую речь, я схватился за винтовку. «Попались», — мелькнула страшная мысль. Но Бижа толчком направил дуло винтовки в землю, а сам спокойно вышел из тени. Крестьянин испуганно шарахнулся назад и выставил для защиты вилы зубьями вперед. Бижа сделал, однако, вид, что ему это нипочем, и продолжал медленным, размеренным шагом приближаться к венгру.

— Добрый вечер, дяденька, — шепотом приветствовал он крестьянина.

Тот, перепуганный неожиданным появлением румынского солдата, хотел было что-то ответить, но не смог вымолвить ни слова и только пробормотал что-то невнятное. Потом оба замолчали, словно не зная, о чем говорить. Крестьянин опустил вилы на землю рядом с собакой, которая дрожала всем телом и глухо рычала. Тогда вышел из тени и я. Крестьянин, отпрянув назад, снова схватился за вилы.

— Не бойся, дяденька! — успокоил его Бижа. Крестьянин посмотрел на нас, некоторое время подозрительно переводя взгляд с одного на другого, потом все еще испуганно произнес по-румынски: