Глеб Булатов - Степь в крови Страница 39

– Не вижу повода для радости.

– Как?! Все боеспособные части 8-й армии будут брошены на Валуйки в прорыв между Донской и Добровольческой армиями. Красные рассчитывают снять корпус Шкуро, вклиниться верст на двести, вернуть Харьков и с запада выйти к Дону.

– Блестящая перспектива, ничего не скажешь. Впрочем, корпус Шкуро – это вы громко сказали. Теперь у нас бригада, а то и полк.

– Все пустяки. Вы, Александр Евгеньевич, ничего не смыслите в большой политике.

– Куда уж мне.

– Ведь я тоже не даром свой хлеб ем. Как вы находите? Покуда я вам рассказал, что собираются предпринять красные. Но самое интересное впереди. Слушайте.

– С предельным вниманием.

– Пускай Врангель обороняется у себя на Волге. Его, конечно, потеснят, но авось выдержит. Да это и неважно!

– Не кричите же так.

– Важно другое. Вместе со мной к Шкуро пришли две казачьи бригады.

– Это уже нечто.

– Так что у вас снова корпус. Но, разумеется, вам все одно не сдержать наступление, да и не нужно этого делать.

– А что нужно?

– Завтра на рассвете Шкуро во главе всей своей кавалерии двинется вверх по Осколу и, обходя крупные населенные пункты и железные дороги, выйдет во фланг Воронежу. Тем временем 8-я армия красных сомнет оставшиеся здесь слабые заслоны и совершит свой прорыв. Он-то и станет для нее последним. Донцы и добровольцы, дав большевикам увязнуть поглубже, перейдут в наступление и сомкнут клещи где-нибудь здесь, под Валуйками. И все! 8-я армия перестанет существовать, Шкуро неожиданно для всех возьмет Воронеж, а до Москвы останется пятьсот верст прогулки в мягком вагоне!

– Задумано действительно неплохо. Но уж не вы ли, господин бывший юнкер, столь филигранно рассчитали комбинацию?

– Моя заслуга в этом тоже есть. Если без хвастовства…

– Если без хвастовства, то нам пора заканчивать.

Прискакавший от Шкуро казак спрашивал на дворе Минина.

– Мне все ясно. План неплохой. Теперь дело за нами, простыми вояками. Мы с вами увидимся нескоро, а потому передайте нашему общему другу Зетлингу мое рукопожатие и скажите, что надеюсь увидеть его в Воронеже.

– С удовольствием.

– Вот и ладно. Прощайте.

Минин пожал руку Петревскому, спрыгнул с сеновала и, кутаясь от дождя, поспешил в избу.

– Чертовы генералишки! Ничего не разберешь! Вырывают победу из рук! Минин, вы слышали?! – Шкуро негодовал.

– Что произошло?

– Нам приказывают оставить позиции и правым берегом Оскола идти на север… – попытался объяснить штабной офицер.

– Задумали авантюру, а я расхлебывай! – перебил Шкуро. – Думают, что если дали мне пару сотен шашек, то я хоть до Москвы дойду. Пройдохи!

– Глядите, – штабной показал Минину на карту, – нам приказано продвигаться на север сколько будет возможно, избегая поселений, уничтожая коммуникации и предельно незаметно! А после с запада выйти к Дону и к Воронежу.

– Масштабно. Но удастся ли? – Минин с сомнением покачал головой.

– Начисто на убой посылают! Что им казацкая кровь?!

Атаманы из окружения Шкуро были недовольны. Шкуро негодовал. План Зетлинга действительно таил в себе огромный риск, но в случае успеха обещал лавры.

– Помилуйте, генерал! – воскликнул Минин. – Чего же вы еще желаете? На нашем пути не будет крупных большевистских соединений. Нам предстоит не поход, а прогулка по богатым фуражом деревням. Пока большевики спохватятся, мы уже будем любоваться Воронежем с берегов Дона. Все трофеи, вся слава будут наши! Путь на Москву закрывает сильная 8-я армия; если же все удастся, мы обойдем ее с тыла, захватим штаб в Воронеже и немедля двинемся на север. А там уже и золотые купола Первопрестольной!

Шкуро неодобрительно и с сомнением слушал Минина.

– Вы, ротмистр, авантюрист и прощелыга.

– А вы, мой генерал, герой и спаситель отчизны.

– Добро! – Шкуро выпрямился и расправил плечи. Обращаясь к вестовому, он зычно сказал: – Передай в ставку, что через месяц будем в Воронеже. Все, хлопцы! Была не была! Пойдем на север за зипунами. Готовьтесь к походу. Выступаем на рассвете.

Казаки, наполнявшие избу, грохнули: «Любо атаману!» – и стали расходиться по своим отрядам.

– А ты, ротмистр, не промах, – Шкуро похлопал Минина по плечу. – Наверняка знал все заранее и вовремя словечко вставил. Удалец!

Глава пятая, в которой жонглируют чужими жизнями

Время близилось к пяти часам пополудни. В Петрограде было серо и безлюдно. Инна Петровна Скаут, драматическая актриса, светская львица, подруга Петлицкой, заговорщица и интриганка, женщина умная, распутная и бесхитростная, спешила по набережной Грибоедовского канала. За два года, протекшие с нашего расставания, жизнь Инны Петровны круто переменилась. Вернее было бы сказать, что переменилась вся жизнь вокруг. Скаут потеряла самых дорогих людей. Погиб Коля Гольц, Петлицкая бежала за границу, Аваддон бывал в городе лишь наездами, да и не было между ними прежней близости. Скаут винила Аваддона в гибели Гольца, Аваддон был холоден. Театр, салоны, вечера и вообще вся манящая жизнь петроградского света потускнела, обмещанилась и наконец совсем рухнула после Октября. Большевики принесли террор, голод и бандитизм.

Скаут пила. Это была сильная, но излишне открытая и честолюбивая натура. Она могла с достоинством выдержать прямой и честный удар, но от скрытной работы времени хирела и угасала вместе со своим городом.

Когда несколько дней тому назад в дверь дома Скаут постучали, она была нетрезва, однако же еще не успела опьянеть. Первой мыслью ее было, что пришли из ЧК. Увидев же на пороге долговязую и мрачную фигуру Аваддона, она подумала, что лучше бы действительно из ЧК.

– Пьем-с, – укоризненно и гнусаво выдавил Аваддон, оглядевшись в гостиной. – И верно делаем. Жизнь нынче пошла – не порадуешься. Да, Инна? Дрянь, а не жизнь. Нарубили мы дров с этой революцией, не думаешь? Нет? А я вот думаю. Боролись бы сейчас с царским режимом и лиха бы не знали. Так нет же…

В обществе Скаут Аваддон преображался. Он становился улыбчив, открыт и обыкновенно выговаривал себе и Скаут за пустоту прожитой жизни.

– Чай будешь?

– Изволь.

Скаут накинула на плечи шаль и пошла на кухню.

– Я к тебе по делу. Видишь ли, в городе живет семья одного офицера. Отец семейства служит в доблестной Красной армии, но что-то все неудачно – терпит, знаешь ли, поражение за поражением. Здесь-то мы и подумали, а не обезопасить ли нам его семью на случай непредвиденного исхода. Ты как считаешь?

– Не ждала от тебя такого… Все, значит, крышка большевикам, отыграли вы их? Теперь кто в фаворе? Деникин? Чай, будет президентом Российской республики?

– Неясно пока, Инна. Дело нелегкое. Большевики крепко держатся, и не я один все решаю.

– Да ну? А я-то, грешным делом, думала, что ты вообще ничего не решаешь, а так только, на посылках!

Скаут знала, как задеть Аваддона.

– Ты исполнишь мою просьбу?

– Разумеется.

Скаут спешила. Она хотела быстрее покончить с неприятной обязанностью и вернуться к прежнему своему покойному и мечтательному бытию. Она вошла во двор пятиэтажного здания с аркой и сорванными с петель чугунными воротами. Двор, как и подъезд, был неубран и разорен. Скаут безвыездно жила в собственном уютном домике с яблоневым садом и цветником и никак не могла свыкнуться с новыми реалиями. Она брезгливо перешагнула через кучу тряпья на площадке и постучала. Дверь открылась. Навстречу Скаут пахнуло уютом, блинами и дешевым одеколоном. На пороге стояла бледная женщина лет тридцати с большими голубыми глазами и черными впадинами под ними.

– Вам кого? – тихо спросила женщина.

– Жену офицера Самсонова. По безотлагательному делу.

Женщина удивленно пожала плечами и пропустила гостью внутрь. Скаут уверенно, не раздеваясь, прошла в гостиную и расположилась на диване. Хозяйка вошла следом и только теперь, при ярком дневном свете из распахнутых настежь окон, Скаут разглядела всю бледность и изможденность ее лица.

Юлия Сергеевна Самсонова была женщина печальная, влюбчивая и добрая от своей слабохарактерности. Она вышла замуж за капитана в девятнадцать, родила двух дочерей и настолько исстрадалась от родов и тягот гарнизонной жизни, что совершенно растеряла все свои добрые чувства к мужу, стала безразлична и брезглива к нему. Оказавшись в Петербурге, Юлия Сергеевна безоглядно влюбилась в одного скрипача, уже немолодого, радушного и развратного. Не желая знать ничего, кроме своего чувства, она хотела уйти к возлюбленному, но капитан пригрозил, что не отдаст ей дочерей. Впрочем, и сам Шклявский (так звали скрипача) был не в восторге от обременительных радостей семейной жизни. Юлия Сергеевна осталась жить с капитаном, но между ними больше ничего не было. Она перенесла вещи в отдельную комнату, раньше пустовавшую, повесила на стену портрет Шклявского с раскосыми глазами и надутыми щеками и все дни проводила в мечтаниях. Она редко ночевала дома, а чаще возвращалась под утро, курила опий (об этом капитан мог только догадываться) и вскоре наскучила Шклявскому и пошла по рукам столичной богемы.