Адий Шарипов - Фронтовые повести Страница 39

Шли эсэсовцы осторожно, высылали вперед дозорных, но с партизанской тактикой мало были знакомы.

Партизаны пропустили по дороге дозорных и открыли огонь, когда подошли основные силы. Эсэсовцы начали отстреливаться.

Алимбай с тремя товарищами пробрался по густому кустарнику в тыл фашистского пулеметчика и уничтожил расчет. Пулемет смолк. Фашисты, потеряв в неожиданной стычке около двадцати солдат, отступили, но ненадолго. Дождавшись подкрепления, эсэсовцы снова открыли ожесточенный огонь из нескольких пулеметов. Видя явное численное превосходство гитлеровцев, Коротченко приказал отступить. Когда Алимбаю отдали приказ, он потащил трофейный пулемет за собой. Пулемет был тяжелый, станковый, Алимбай бежал медленно. Град пуль свистел вокруг него. И вдруг, схватившись за грудь, он упал. Бежавшие рядом партизаны приостановились, подняли на руки разведчика и понесли. Пулемет подхватил Павлик Смирнов. Услышав крик: «Алимбай убит!», Павлик остановился, лег за пулемет и начал поливать гитлеровцев огнем, приговаривая: «Это вам, гады, за Алимбая!»

Бой длился до темноты. Превосходящий в силе противник напирал все решительней, все ожесточенней. Фашисты то залегали под пулями партизан, то снова поднимались и шли в атаку. Отстреливаясь, бригада уходила в глубь леса. В сумерках фашисты пытались окружить бригаду. Партизаны поспешно отошли, а прикрывать отход выставили роту Жилбека. Вместе с Жилбеком сражалась Жамал, тут же были и Павлик с Тамарой.

Положение ухудшалось с каждой минутой. Несмотря на наступление темноты, фашисты продолжали теснить партизан, надеявшихся на ночную передышку. Коротченко передал приказ отходить всем ротам на базу для соединения с хозяйственной ротой.

Опять начался дождь. Грязь хлюпала под ногами, мокрая одежда стесняла движения. Партизаны шли голодные, за весь день не было во рту ни крошки.

К полуночи гитлеровцы отказались от преследования в ночной глухомани.

Когда затихли выстрелы, Тимофей Михайлович собрал бригаду. Он говорил о том, что трудный дневной бой показал силы фашистов — их много, они отлично вооружены, они сыты и в любую минуту могут вызвать подкрепление. Теперешняя задача партизан — как можно дальше оторваться от гитлеровцев. Уйти из насиженных, обжитых мест в лесные дебри. И там набрать силы для продолжения борьбы. В округе сожжены деревни, население голодает. Сейчас трудно сказать, сколько дней придется отступать бригаде. И по причине этой неизвестности необходимо еще больше экономить съестные припасы. Норму конины урезать наполовину: выдавать одну лошадиную тушу на две роты в день.

Собрав на базе все, что можно было забрать, бригада двинулась дальше. Но далеко уйти не пришлось — наутро их снова настигли гитлеровцы и снова завязался бой. С каждым часом становилось яснее, что фашисты, создав вокруг леса огромное кольцо, сжимают его все теснее и теснее.

Партизанский штаб недоумевал: откуда гитлеровцы с такой точностью узнают месторасположение бригады? Нет ли в отряде вражеского лазутчика? Подозрительных фактов накопилось уже немало: бомбежка лагеря, затем артиллерийский обстрел поляны, на которой приземлился самолет с Большой земли, затем, наконец, ожесточенное преследование. Ночью оторвались, а днем враг снова знал буквально каждый партизанский шаг.

Коротченко и Лебедев долго беседовали. Шпионом, лазутчиком мог оказаться какой-нибудь перебежавший полицай. Как его обнаружить?

Шила в мешке не утаишь. Предположение штаба о том, что в бригаде появился шпион, стало известно всем. Да, впрочем, партизаны и сами прекрасно понимали, что кто-то из своих наводит фашистов на цель.

Начались предположения, слежка за всеми, вызывавшими хоть какое-нибудь подозрение, особенно за бывшими полицаями.

К Коротченко пришла Жамал и поделилась своими наблюдениями: маленький курчавый гармонист из их взвода, тот самый, что принес в отряд гармошку с малиновыми мехами и полюбился партизанам, очень странно ведет себя. Он в одном взводе с Жамал. Сейчас она вспоминает, что видела, как он несколько раз отлучался из лагеря и обязательно брал с собой гармошку, как будто в отряде ее могли украсть. Это ведь глупо: кому нужна его гармошка? Особенно сейчас. В такие дни не до гармошки…

Гармониста в штабе знали, парень заметный, как будто проверенный, не первый день в бригаде. Но тем не менее Коротченко и Лебедев решили понаблюдать за гармонистом и поручили это дело троим: Павлику, Мажиту и Батырхану. К словам Жамал следовало прислушаться. Жамал боялась не только за себя, за бригаду, но прежде всего за Майю, и материнская настороженность ко всему, что могло лишить жизни дочь, обостряла ее чутье.

Одиннадцать дней партизаны старались вырваться из окружения. Коротченко обнадеживало и вместе с тем поражало мужество бригады. Все одиннадцать дней лили дожди, одежда, и без того не новая, вконец обтрепалась, изодралась. Многие шли в лаптях, многие — босиком, усталые, голодные, продрогшие от студеных ночных дождей, обросшие — некогда взяться за бритву, бесконечные бои и бои и тем не менее люди по-прежнему смелы, мужественны и стойки. Тимофей Михайлович не раз вспоминал стихи советского поэта:

Гвозди бы делать из этих людей,Не было б крепче в мире гвоздей.

На двенадцатый день дождь перестал, засинела полоска неба, показалось солнце. Оно для того будто и выглянуло из-за туч, чтобы принести партизанам удачу. В этот день вышли к непроходимому болоту, которому не было конца. Проводники нашли узкий проход в болоте и провели по нему всю бригаду. Фрицы отстали, опять утихли выстрелы, и в лесу наступила мирная тишина.

Надолго ли? А что, если лазутчик снова сумеет сообщить местонахождение?..

Бригада остановилась на отдых в дремучем бору. К полудню пригрело солнце, задымили влажные стволы сосен и берез. Партизаны сдирали сочную березовую кору, варили бульон и жадно пили его из котелков и консервных банок. Забили двух последних лошадей и разделили по ротам. Осталась одна корова. Партизаны оставили ее не потому, что где-то в Индии корова считалась священным животным, а только потому, что нужно было молоко для Майи. Бригада наслаждалась березовым бульоном, а рядом вышагивала корова, живое мясо и молоко, вышагивала, гордо поводя рогами, словно утверждая свое неоспоримое право на жизнь, право, которое давало ей партизанское дитя.

Это было выражением подлинной гуманности у людей, которые привыкли убивать каждый день. Они убивали гадов и шли на любую жертву ради того, чтобы маленькое беспомощное существо продолжало жить.

Бригада продолжала путь. На следующий день послышались разрывы снарядов — это фрицы били из пушек по месту вчерашней партизанской стоянки.

— Давай лупи, лупи по голому месту, — посмеивались партизаны.

Коротченко было не до шуток, — значит, опять кто-то сообщил о местонахождении бригады!

Не было покоя и «особой тройке»: Мажиту, Павлику и Батырхану. Они не отходили от кудрявого гармониста ни на шаг. Если спали двое, третий непременно бодрствовал, хотя и притворялся спящим. Когда смена кончалась, бодрствующий легонько толкал сменщика. Тот должен был два раза перевернуться с боку на бок, зевая и потягиваясь, что означало: «пост принял».

Как-то раз во время короткой передышки партизаны дремали на краю поляны в теплых лучах солнца. Павлик лежал на спине и искоса, следил за гармонистом. Мажит и Батырхан лежали рядом. Гармонист беззаботно храпел, и это особенно злило Павлика. «Всякая сволочь может спать, а тут мучайся. И чего его сразу не арестовали? Взять да обыскать как следует, найти рацию и — к стенке. А если ничего не найдем, тогда зачем попусту подозревать парня. Без рации он не может сигнализировать, а рацию найти нетрудно. Если он закапывает ее где-то поблизости от стоянки, а потом отрывает, все равно для этого нужно время. Мы за ним следим третий день — и ничего подозрительного не заметили…»

Между тем гармонист перестал храпеть и открыл глаза. Увидев Павлика, он что-то пробормотал, повернулся на другой бок и снова захрапел.

Павлик еще несколько минут мучился, стараясь пересилить сон, но потом сдался и заснул.

Проснулся он от толчка в бок.

— Вставай, гармонист ушел!

Павлик вскочил, услышал негромкую возню в траве и, подбежав, увидел, что разозленный Мажит пытается кому-то скрутить руки. Павлик и Батырхан бросились на помощь товарищу. Прижав коленом грудь гармониста и сжимая сильными пальцами его глотку, Мажит повторял:

— Куда пошел, сволочь? Куда пошел?

— В чем дело? — делая удивленное лицо, спросил Павлик. — Из-за чего сцепились? А ну вставайте оба. В чем дело?

Отряхивая колени, Мажит поднялся и стал объяснять:

— Я сплю, понимаешь, а он проснулся и куда-то ползет. Я спрашиваю, куда ползешь? А он отвечает, какое твое дело? Я на него с автоматом, говорю: пристрелю. А он мне: ну чего пристал, жарко мне тут, в тень хочу. За фашиста, что ли, говорит, спросонья принял? И идет дальше, гармошку под мышкой держит. Я за ним. А он разозлился, давай драться. Сильный, сволочь, стукнул меня крепко.