Пощёчина генерал-полковнику Готу - Сергей Дмитриевич Трифонов Страница 39

Днепр здесь, южнее Смоленска, был поуже Волхова. Николай неспешно разделся, сложил одежду, сапоги, патроны и документы в вещмешок, привязал его вместе с карабином к толстой ветке. Оглядел в бинокль речную гладь. Первые две пятёрки успешно форсировали реку и уже вышли на берег, последняя группа миновала середину реки. Справа, чуть южнее, плыли группами и поодиночке бойцы из оставшихся на правом берегу подразделений 152-й стрелковой дивизии и других соединений, выходивших из окружения.

Николай осмотрел прибрежную равнину, где совсем недавно кипел бой. Всё было тихо. Косые лучи ушедшего за сосновый лес солнца и чёрный дым горевших бронетранспортёров скрывали от немцев большой участок реки. Он медленно по песчаному берегу стал входить в прохладную воду Днепра. Вначале, держась правой рукой за своё плавсредство, тихо окунулся с головой, почувствовал прилив бодрости и, работая ногами и левой рукой, поплыл, ощущая перепады температуры воды, а значит, разных по силе и скорости течений. Но Днепр оказался спокойнее Волхова, он только слегка помогал Николаю, словно ласковой рукой бережно нёс бойца к противоположному берегу.

Николай выбрался на берег и минут пять лежал на сырой траве, счастливый, радостный, победивший и немцев, и Днепр. Приведя в порядок дыхание, оделся, закинул за спину вещмешок, винтовку и, не обуваясь, расталкивая обеими руками ветки густого ивняка, стал подниматься к старому сараю. Внезапно перед ним вырос пограничник с немецким автоматом наперевес, сзади в спину упёрся оружейный ствол.

– Стоять! – жёстко потребовал пограничник. – Руки за голову и вперёд марш!

Его доставили к тому самому сараю, что был им определён местом сбора его группы. В сарае размещался фильтрационный пункт особого отдела армии, и бойцы, прибывавшие с правого берега, проходили здесь проверку, в том числе и вся группа Николая.

Изучив его красноармейскую книжку и партбилет, немолодой особист спросил:

– Почему оказался на том берегу?

Злоба вспыхнула, словно обжигающий огонь. Николай, мокрый, босой, уставший, голодный стоял перед человеком без лица, без единой живой искорки в холодных равнодушных глазах, который посмел им, бойцам Красной армии, с боями прошедшими от Бреста, издевательски задавать такие вопросы.

– Вы бы не нам этот вопрос задавали, товарищ лейтенант госбезопасности.

– А кому прикажете его задавать? – с издёвкой продолжал особист.

– Вам виднее. Высшим командирам, которые нас бросили почти на границе.

Особист мгновенно изменился в лице, побагровел, его глаза излучали злобу и презрение. Он грохнул кулаком по импровизированному столу из снарядных ящиков.

– Молчать, трусливая собака! Там, – орал особист, тыча рукой на запад, – там нужно было оборону держать и не пускать фашистов! Там нужно было присягу исполнять и погибнуть, защищая родину! Расстрелять тебя надо, как предателя и изменника!

– А вы почему здесь, а не там? – Николай еле сдерживал себя, и, видимо, всё шло к наихудшему варианту развития событий, но у сарая, рядом с которым под охраной пограничников толпилось человек сорок прибывших с правого берега бойцов, скрипя тормозами, остановился грузовик, из кабины выскочил молодой полковник.

Особист, в гневе не замечая постороннего, только успел прокричать:

– Расстреляю собаку!

– Зря шумите, – полковник спокойно взял со стола документы Николая и, улыбаясь, обратился с старшему сержанту: – Здорово, связист! А я уж было совсем тебя потерял! Давай, собирайся, поехали в штаб дивизии, работы много. – Он протянул документы Николаю.

– Товарищ полковник, – набычился особист, – так нельзя. Он еще не прошёл фильтрационные мероприятия!

– Да знаю я ваши мероприятия. К стенке – и готово! А кто воевать-то будет? Эти ребята – герои, с боями от границы шли, немецкую пехоту на том берегу положили, технику пожгли, а ты – расстрелять да расстрелять!

Полковник, а это был начальник штаба 152-й стрелковой дивизии, сгрёб в охапку все лежавшие на столе красноармейские книжки.

– Всех забираю с собой, людей крайне не хватает.

Николай с группой высвобожденных полковником бойцов направился к грузовику. На ходу сорвал пучок белого клевера и, разместившись в кузове, опустил лицо в ладони с ароматными цветками. Этот аромат вернул его к своим, щемил душу, загораживал всё, оставшееся там, за Днепром, радовал надеждами и верой только в хорошее.

Матвеич

Рассказ

Егор Матвеич был ещё не старым мужиком, крепким, кряжистым. Перед Пасхой ему стукнуло всего-то сорок два. Но его вид – смуглая морщинистая кожа лица и шеи, бугристый нос, густые седые усы и брови, ёжик волос с проседью, узловатые натруженные руки, манера ходить неспешно, гордо неся большую голову, как ходили на селе люди, много пожившие и знающие себе цену, – ни у кого не вызывал сомнений в том, что ему уже далеко за пятьдесят. Он всегда носил чистую форму, пусть и третьего срока, с заплатками на локтях; свежий подворотничок с утра белел на гимнастёрке. Его кирзовые сапоги сверкали, будто начищенный песком медный самовар. Был он не очень разговорчив, но нелюдимым его назвать было нельзя. Он охотно общался с людьми, если к нему обращались, но сам без нужды рта не открывал.

Родился Матвеич (так его все звали) в маленькой деревеньке неподалёку от Опочки, на юго-западе Псковской губернии, в Покров последнего года девятнадцатого века. Фамилия его была Соколов. Возможно, от того, что в давние времена его предки промышляли отловом соколов и натаскиванием их для охоты на зайца и болотную птицу, возможно, от того, что его предки были крепостными каких-то дворян Соколовых.

Хозяйство его отца, по меркам большевиков, считалось середняцким. Держали лошадь, пару коров, овец, коз, птицу всякую, но земля в округе была бедная, один песок, выезжали на картошке и овощах. Своего хлеба до весны не хватало.

В семье Соколовых родились пять детей, четыре дочки и он, единственный сын. Матвеич был средним. В девятнадцатом году от тифа умерли мать, старшая и младшая сёстры Татьяна и Клавдия. В двадцать первом утонула в озере сестра Наталья. Сестра Мария перед самым призывом Матвеича вышла замуж, уехала во Псков. Писала она редко, ограничиваясь открытками на светские и церковные праздники.

На Великую войну[6] его не взяли по молодости, призывали тогда с двадцать одного года. После революции большевики, занятые упрочением своей власти и борьбой с многочисленной контрой, о нём, видимо, забыли. Только в двадцать пятом году, когда шли сокращение и реформа Красной армии, двадцатишестилетнего Соколова вызвали в уездный военкомат и отправили служить в стрелковый полк стрелковой дивизии, расквартированной в Новгородской губернии.

Красноармейцем Соколов был дисциплинированным, смышлённым, крепким, выносливым, рукастым; командиры его, самого старого рядового