Роман Юров - Чужие крылья. Страница 4

Так что же делать? А что делать… Согласись, Чемикосов, что ты тут скотинка совершенно бесполезная. Даже попади ты к Сталину и выжми тот тебя досуха… да не напьется он. Маловато знаний в черепушке. Да и что потом? А потом шлепнут, чтоб языком лишнего не болтал, делов-то. Нет человека – нет проблемы…

Значит, остается воевать… а что еще можно? Дезертировать? Ну уж нет, трусом я никогда не был. Да и что потом? Всю жизнь прятаться, надеясь, что свершится чудо и меня перекинет обратно? А если не перекинет? Или перекинет уже сегодня… Вот хрень! А может Саблин умер потому что я в него вселился? И я теперь должен жить за него! Или нет? Почему все это? Вот хрень… А что я еще могу? Да ничего, пожалуй. Дела печальные… Значит, придется стать Саблиным. Сталинским соколом – летчиком-истребителем. Тут, по крайней мере все понятно, выполняй приказы. Голова не болит, напоят, накормят, а может даже когда-нибудь, наградят… посмертно…

Хотя к чему пессимизм, судя по памяти, летчик я неплохой. В последнее время, конечно, больше по госпитальным койкам валялся… Но налет весьма приличный, на вчерашний день составлял 127 часов, по нынешним меркам это очень хорошо, МиГ неплохо освоил. Конечно не ас, вроде нашего комэска – капитана Шубина, но Игоря, в учебных боях всегда бил…

Вечером зашел Игорь. Лицо у него было настолько серым от усталости, что даже веснушки пропали. Он тяжело привалился на табуретку. — Фу-у-ух, ну и денек был. Ну как ты?

— А чего мне? Уже лучше. Лежу, лечусь, Синицын всякой дрянью пичкает, ем и сплю. Курорт! Только жрать охота все время, как-тогда, в училище, помнишь?

— Ха, — Игорь вымученно улыбнулся – такое забудешь. Ну это я подумаю. А насчет пожрать, я припас кой-чего… Синицын далеко ушел?

— Да нет, скоро будет. Он мне сегодня всю плешь проел. Видеть его не могу. Четвертый месяц вижу его рожу.

— Значит, поправляйся быстрее, — Игорь вынул из-за пазухи флягу. — Тара где? Ага! Он налил полкружки мутноватой жидкости, достал из кармана сморщенное яблоко. — Держи! Это хорошее лекарство, куда лучше порошков. Ну давай, за Победу!

Виктор выпил. Самогон был довольно крепок, но предельно вонюч, его передернуло от вкусового отвращения.

— Как тебе местный табуреткин? До печенок пробил? — Игорь налил себе. — Ну давай! Твое здоровье! — Он выпил вонючую гадость, запил водой и задумался…

— Сегодня летал с Шубиным на прикрытие, еще Нифонтов летал. Над целью, на нас четверка "мессеров" насела. Подошли с превышением, и давай лупить, а мы им ничего сделать не можем. Он сверху падает, разогнавшись, тебя обстрелял и обратно наверх ушел и так по очереди. А ты как утка хромая внизу крутишься. За "мессером" наверх не выпрыгнуть, скорости не хватит. Нифонт, сдуру, за одним потянул, ну и завис без скорости. Ему как врезали, хорошо хоть не зажгли. Минут десять нас били, потом лаптежники прилетели, а мы связаны. Они отбомбились, как на полигоне, развернулись и ушли. И "мессера" за ними. А мы висим. Что прикрывали, что нет. Нифонт там же на вынужденную посадку сел, в поле, механики уже поехали. Вот так вот, Витя…

Он сидел на табурете, поникший, серый от усталости. Виктору стало его жалко…

— Да ладно тебе, будем и мы немцев бить. Вот с силами соберемся и вломим. Мы эту войну выиграем, я точно знаю!

Игорь невесело усмехнулся. — Ладно. Пойду я. А то придёт Синицын, опять начнет гундеть… Поправляйся!

Он ушел. Виктор еще некоторое время лежал, размышляя, но вскоре заснул. Закончился его первый день в прошлом.

Глава 2

Проснулся он от голода. Было еще темно, в комнате стояла тишина, было слышно, как посапывает во сне, спящий у противоположной стенки Синицын, как скребет мышь за стеной. Он пытался было снова заснуть, но сон не шел, хотелось есть, живот едва не сводило.

Виктор поднялся и, шлепая босыми ногами по холодному земляному полу, пошел, напился воды, голод немного отступил, но сон уже не шел. Тогда он завернулся в одеяло и, усевшись на кровать, принялся ждать утра. Самочувствие улучшилось и значительно. Опухоль с лица спала, ушибы почти не ощущались, только немного побаливала рука. Удивило то, что зуб перестал болеть и шататься и зажили сорванные ногти. Однако быстро организм заживает. Раньше такого не было.

Постепенно деревенька начала просыпаться. Начали кукарекать первые, самые горластые петухи, со стороны столовой кто-то гремел пустыми ведрами, проехала машина, видимо за летчиками. Потом заскрипела кровать в соседней комнате, это проснулась хозяйка дома – Екатерина Павловна, женщина лет шестидесяти. В этой хате она жила одна, муж умер вскоре после гражданской, дети уехали жить в город. Так она и доживала сама свой век, в этой маленькой, затерянной в полях деревушке.

Она повозилась в своей комнате, потом вышла на улицу. Вскоре послышался скрип колодезного ворота, загремели ведра – Екатерина Павловна управлялась по хозяйству. Хоть оно у нее и небольшое – две козы и пара десятков кур, а ухода требует каждодневного.

Наконец проснулся Синицын, он долго потягивался, зевал, наконец, окончательно проснувшись, ушел в прихожую, умываться. Вернулась Екатерина Павловна, гремела в своей комнате чугунками, возилась, потом неожиданно принесла Виктору большую кружку козьего молока.

— На вот, касатик, выпей.

Молоко оказалось теплое, с запахом, однако он выпил с большим удовольствием, после долго благодарил хозяйку…

Потом Синицын провел очередной, утренний медосмотр. Удивленно почесал голову, однако от комментариев отказался, сказав Виктору, чтобы ходил в столовую самостоятельно. Однако, когда достали его летный комбинезон, от этой мысли пришлось отказаться. Комбинезон был рваный, кожа костюма измазана грязью и кровью, в меховой ворот набился всякий мусор.

— Да, Саблин, в таком виде тебя на люди пускать нельзя. Хотя очень хочется. Елки-палки, одна морока мне с тобой, ты своим появлением превращаешь полковой медпункт, в богадельню. Ладно… смотри, я после обеда поеду в дивизию, за лекарствами, чтоб успел постираться. Я сейчас в столовую, скажу, чтобы тебе поесть принесли и шинель.

Однако врач проявил чудеса щедрости, и лично принес два котелка с завтраком, буркнув:

— Держи, хворый, помни своего благодетеля.

На завтрак оказались осклизлые макароны на постном масле. Гадость конечно, но Виктор сжевал с большим удовольствием, как и едва темный чай с черным, почерствевшим хлебом.

После завтрака Синицын приказал ему спрятаться в закутке и не мешать, начинался прием больных. Таковых было довольно много. Сперва пришел знакомый электромеханик из первой эскадрильи. Он накануне проткнул руку отверткой, рана загноилась и рука распухла. Виктор стал свидетелем небольшой операции, он удивился как ловко и быстро врач почистил, обработал и забинтовал рану. Прошел едва ли десяток минут, как он уже принимал следующего пациента – мастера по приборам из второй эскадрильи. Тот был ранен пять дней назад, при бомбежке аэродрома и теперь ходил на ежедневные перевязки. Еще было четверо, но они были с простудными заболеваниями, этих он напичкал порошками и быстро отпустил.

Потом Виктор поставил на печку чайник, выпросил у Екатерины Павловны большую, деревянную бадью и приступил к стирке. Комбинезон, намокнув, превратился в нечто малоподъемное, и мылся плохо, однако через час мучений, даже кровь перестала выделяться на коже костюма. Повесив одежду сушится, Виктор походил по комнате. Энергия переполняла его тело, хотелось чего-нибудь этакое совершить. Он прибрался и вымыл полы в их комнате, починил сломанную лавку в комнате хозяйки, набрал воды и, не найдя никакого вектора для приложения усилий, принялся отжиматься от пола. За этим занятием его и застал вернувшийся Синицын.

— Охренеть! Саблин! Немедленно прекрати! Ты что творишь, елки-палки? Последние мозги отбил?

— Не знаю, товарищ военврач. Как будто нашло что-то, прям невтерпеж стало. — Виктору стало стыдно, переполнявшая энергия кончилась, руки подрагивали от напряжения, в голове зашумело.

— Вот дурной физкультурник! Ты понимаешь вообще что творишь? Ты загнутся можешь, идиотина! К черту! Завтра же тебя выписываю! Дубина!

Напевая песни, которые здесь услышат еще не скоро, Виктор шел на аэродром. Шлось легко, легкий морозец не мешал. Дорога была хорошо укатана, солнце ярко светило, снег искрился, так отчего бы не спеть. Доктор выписал его сегодня утром. После вчерашнего, он был сильно зол на Виктора, поэтому, быстренько осмотрев его утром, выдал:

— Хватит морочить мне голову. Ты здоров как бык! На тебе землю можно пахать. Так что иди, летай. Чтоб я тебя больше здесь не видел.

И Виктор ушел, а что еще оставалось делать. Комбинезон, аккуратно зашитый Екатериной Павловной накануне, давно просох, так что ничего его не задерживало. Весь летный состав полка и все начальство были на аэродроме, так что он немного побродив по деревне и отобедав в столовой, зашел в летное общежитие, где жили летчики их эскадрильи. В прихожей, за столом, ткнув в голову в ушанку, спал дневальный, тот самый солдат, который открывал ему дверь несколько ночей назад. Услышав скрип двери, дневальный испуганно вскинулся, но увидев Виктора успокоился. На щеке у него краснел отпечаток шапки. Виктор молча миновал солдата и зашел в комнату летчиков. В этой тесной комнате помещался весь оставшийся состав их эскадрильи. Жили тесно, двухъярусные нары в количестве трех штук занимали большую часть помещения, оставляя место для стола, лавки, пары тумбочек и узких проходов между ними. Его место, на верхней полку у дальней от окна стене белело струганными досками, скатанный соломенный матрас с тощей подушкой лежали в изголовье. Надо бы сходить к старшине и получить постельное белье, но Виктору было лень. Он открыл тумбочку и принялся изучать разложенные на полке свои вещи. Все осталось в сохранности и в том самом виде, что и пять дней назад. Записная книжка, пара карандашей и школьная тетрадь для писем. Тетрадь заметно прохудилась, хотя Виктор за все время не написал ни одного письма, видимо постарался Шишкин, тот писал много. Основное место среди его вещей занимал главный предмет его гордости – темно-синие командирские бриджи. Он купил их по случаю, еще до войны, учась в летной школе, отдав последние деньги. С тех пор прошел почти год, такие бриджи отменили, летчикам не выдавали, да и сержантам были они не положены. Но Виктор все равно хранил их, надеясь когда-нибудь пощеголять. Сунув в тумбочку завернутое в полотенце мыльно-рыльное, он собрался было идти, но тут взгляд его упал на лежащую, на койке Петрова гитару. Гитара эта осталась в наследство от штурмана полка – Королькова. Тот неплохо играл и часто пел под нее вечерами, развлекая летчиков. После его гибели, гитару взял себе Петров, пытаясь научиться, впрочем без особого успеха. Виктора осенила идея – вот он верный способ прославиться. Достаточно вспомнить побольше песен будущего, того же, к примеру, Высоцкого, подобрать аккорды и дело сделано. В той жизни, что осталась в будущем, он немного умел бренчать на таком инструменте, так что особых проблем быть не должно.