Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы Страница 4

Линия фронта подвигалась на восток. Через несколько дней наши войска вынуждены были оставить Ковель и Луцк. Враг подошел к Ровно и Здолбунову. Со станции Москвин нас срочно перебросили в Ровно. Здесь вражеская авиация вывела на станции из строя выходные стрелки и пути, большая часть эшелонов с людьми и ценным грузом была в опасности. Аварию ликвидировали, движение поездов возобновилось. Дальнейший наш путь лежал на Сарны. Не успели двинуться, как платформы, загруженные рельсами и другим ремонтным оборудованием, заполнили люди. Поездам специального назначения было запрещено перевозить пассажиров, но что можно было сделать в такой ситуации! Фашистские войска на подступах к Ровно, поблизости рвутся артиллерийские снаряды и мины. Люди в панике. Не оставить же их тут — детей, стариков, женщин…

Впереди показались строения станции Костополь. Вдруг послышался рокот моторов, и над нами откуда ни возьмись — «мессеры». Машинист остановил состав. Эвакуированные начали соскакивать с платформы и разбегаться в разные стороны.

С самолетов посыпались бомбы, затрещали пулеметы. Крик, стоны, женский и детский плач…

Когда все кончилось, мы бросились на помощь раненым. Тут впервые в жизни я увидел страшную картину человеческого горя. Передо мной — кладбище. Песок, перемешанный с кровью. Под обожженными кустами, на рельсах куски человечьего мяса. Нет, это невозможно передать словами, невозможно осмыслить. За небольшим ольховым кустарником плакал ребенок. Я побежал туда. Девчурка не более года, вся посиневшая от плача, а рядом — молодая женщина. Ее мать. Мертвая. Я взял девочку на руки, и она успокоилась. Посмотрела на меня влажными глазками, и мне почудился в них укор…

После этого мне не раз приходилось видеть, как умирают люди, горят, взлетают в воздух дома. Но эта девочка всегда перед моими глазами. Она первой заставила меня глубже задуматься над случившимся, она помогла мне определить свое место в этой войне.

А потом? Потом горели эшелоны с горючим на станции Малин, что возле Коростеня, и мы в течение суток, среди огня и копоти, укладывали рельсы, расчищали путь. За Коростенем — Киев, Дарница. Тут мы задержались на несколько дней. Хоть я и впервые увидел Киев, мне тяжело было расставаться с днепровскими кручами, воспетыми Кобзарем, с золотистыми куполами Печерской лавры, Софийского собора… Но впереди у нас была работа, и мы отправились на Гребенку, Лубны, Полтаву. В Кременчуге — переправа через Днепр, затем — Александрия, Кировоград, Первомайск и, наконец, Одесса.

Город был на осадном положении: со всех сторон давили гитлеровцы. Были перерезаны обе артерии, по которым в Одессу поступала питьевая вода. Без воды не могли курсировать паровозы, за исключением специальных локомотивов, оборудованных пароконденсационными тендерами. И наш паровоз был поставлен на консервацию. Мы всего ожидали — только не этого. Но иного выхода не было.

Кольцо вражеского окружения сжималось. Единственный путь из города был морской. Весь поток грузов и эвакуированных сосредоточился в порту. И тут мы узнали, что управление Одесской железной дороги отправляет паровозы морским путем на специально оборудованных доках. Мы подали тоже заявку, но никто нас даже не хотел слушать: мол, кому нужна эта допотопная машина, когда не знаешь, как переправить новые, мощные паровозы.

И тут нас спасла… вода, которой мы запаслись еще тогда, когда действовали водоколонки. Я рассказал начальнику дока, что в нашем паровозе почти полный тендер чистой пресной воды, и он разрешил нам грузиться. А спустя сутки — в ночь с десятого на одиннадцатое августа — прицепили буксир, и тридцать шесть локомотивов, в том числе и наш, начали покачиваться на открытой платформе на черноморских волнах.

На всех паровозах были бригады со своими семьями. Будки машинистов превращены в жилища. Освободившись от хлопот, утомленные дневным зноем, уставшие от волнения (фашисты целый день бомбили порт), люди засыпали.

Не знаю, далеко ли мы за ночь отплыли от берега, но проснулся я от отчаянного крика: «Тонем!»

Причины неожиданной аварии никто не знал. Одни говорили, что платформа перегружена, возникли трещины, и вода постепенно начала заполнять отсеки. Другие утверждали, что слышали под водой взрыв мины… Что бы там ни было, а паровозы и люди тонули…

Буксир развернулся и потащил нас в порт, еле-еле видневшийся на горизонте. Вскоре всем стало ясно: до Одессы не дотянуть: скорость погружения быстро нарастает. Буксир отцепился и пошел в порт, мы же остались в открытом море на погружавшемся в воду доке. Поднялась паника, кто-то спустил шлюпки, люди начали бросаться в них. Голосили женщины, плакали дети. Не выдерживали нервы и у мужчин. В первую шлюпку набилось людей больше, чем положено, она зашаталась на волнах и перевернулась вверх дном. Кто-то бросился в воду спасать людей, творилось невероятное.

В это мгновение один машинист выкрикнул:

«Коммунисты! Возьмите себя в руки! Организуйте спасательные работы!»

Мужчины вмиг опомнились, распределили между собой обязанности. Одни сажали на шлюпки детей и женщин, другие быстро мастерили примитивные плоты из досок, бочек и пустых бидонов.

Люди побороли страх и панику. Поняли: хотя док и тонет, но мы успеем покинуть его без жертв.

Ребята из нашей бригады под руководством кочегара Лапшикова тоже смастерили плот, и через несколько минут мы примостились на этой посудине. Вскоре вдали появилось судно, которое шло нам на выручку.

Но в воздухе вновь послышался знакомый гул мотора, Лапшиков сощурил глаза. «Вон «мессер» проклятый, скорее отойти бы от дока», — сказал.

Самолет сделал над нами один круг, второй. Посыпались бомбы. От взрывов переворачивались шлюпки, разлетались плоты. Снова гибли беззащитные люди в морской пучине.

А наш плот держался. Наконец налет прекратился. Море немного успокоилось. Вокруг кричали о помощи, Вскоре подошло спасательное судно и подобрало всех, кто остался в живых.

Так мы вновь очутились в Одессе. И лишь на пятый день, шестнадцатого августа, грузовой теплоход «Седов» переправил нас в Новороссийск. Оттуда через Краснодар, Ростов и Харьков мы прибыли в Пензу. Чем дальше отъезжали от линии фронта, тем реже нас беспокоили вражеские самолеты. Война вроде бы отдалялась от нас. Но разве можно было забыть, выкинуть из памяти все пережитое? Оно не давало жить, спать, оно звало к мести. Оно и привело меня в добровольцы. Так я стал партизаном.

Дмитрий Николаевич немного помолчал, а затем, посмотрев на меня, сказал:

— Знаешь, я тебя именно таким и представлял.

— Значит, вы обо мне кое-что знали?

— И о тебе, и о других ребятах, с которыми ты прилетел, — улыбнулся он.

Позже я узнал, что, будучи в Москве, Дмитрий Николаевич лично знакомился с документами будущих разведчиков. Из нескольких десятков папок с документами, скупо характеризовавшими каждого из нас, он отобрал необходимое количество. Отбор этот происходил не формально. Нужно было обладать огромным опытом изучения людей и тонким чутьем, чтобы суметь безошибочно, непосредственно не видавшись с человеком, остановить на нем свой выбор или отвергнуть его кандидатуру. Таких «отверженных» оказалось немало. А в тех, кто был отобран в отряд, Медведев не ошибся.

— Знаешь ли ты, какую работу тебе предстоит выполнять? — спросил он меня.

— Нас готовили к разведке, — ответил я. — Но одно дело быть «разведчиком» в Москве, а другое — здесь…

— Да, ты прав. Здесь будет все по-другому. Там ты ходил среди своих, не подвергал себя никакому риску. А здесь окажешься в необычном, даже загадочном мире. Немцы для тебя будут, ясно, врагами, хотя и немец немцу рознь, и к ним надо внимательно присматриваться: авось и среди них найдется полезный человек. Иное дело — население. Встретишься с человеком и не знаешь: кто он тебе — друг или недруг, что на сердце у него, какие мысли в голове. И зачастую самому, без добрых советов и указаний придется выпутываться из сложных обстоятельств.

Медведев посмотрел мне в глаза и, видимо уловив в них неуверенность, добавил:

— Но не надо отчаиваться. Я ведь тоже помню себя таким. На заре юных лет мне захотелось повидать батьку Махно. Прикинулся кучером и повез одного нашего человека к махновцам. Они думали, что человек этот заодно с анархистами, а он — наш чекист. Приехали на хутор, и тут я, по неопытности, чуть себя не выдал. И кому? — Дмитрий Николаевич рассмеялся. — Ребенку, девочке, которая сразу же распознала во мне лжекучера. Но все обошлось благополучно. Так что не боги горшки обжигают. Были и мы молодыми…

Потом, немного подумав, произнес:

— Уверен, что из тебя будет хороший разведчик.

— Постараюсь, — ответил я.

Мне хотелось спросить, когда я получу первое задание. Но Дмитрий Николаевич опередил меня: