Борис Крамаренко - Плавни Страница 4

— Можно, можно, они будут твои.

Мальчик в восторге захлопал в ладоши, потом обхватив руками шею Тимки, прижался к нему.

— Дядя Тима, а батя скоро вернется?

Тимка помрачнел и медленно спустил мальчика с рук.

— Не знаю, Павлик. Иди, играй, а я на базар пойду.

— И я.

— Тебе нельзя, кто же дома останется?

— А раков возьмешь ловить?

— Возьму, возьму. Завтра зарею пойдем. А теперь Милку с цепи спусти.

Мальчик убежал к собачьей конуре, а Тимка пошел в дом переодеваться.

…Надев на себя новый синий чекмень, желтые кавказские сапоги — подарок брата, Тимка прицепил к наборному поясу серебряный, еще дедовский кинжал и подошел к висевшему на стене зеркалу.

«И в кого я такой недомерок уродился? — с огорчением подумал он, расчесывая смоченный водой чуб. — Батько высокий, Ерка еще выше, мамка тож не малого роста, а я черти что»… Он приблизился к зеркалу и стал разглядывать свое лицо. «И при малом росте да еще рябой!» — Он тяжело вздохнул и отошел от зеркала.

Тимка и впрямь был немного рябоват. С десяток крупных ямочек, следов ветряной оспы, были разбросаны по всему лицу. Особенно возмущала его одна, самая крупная, усевшаяся на кончике носа.

Насыпав арбузных семечек в карманы синих шаровар и отодвинув на затылок братову праздничную папаху из черного с изморозью курпейка, Тимка вышел на крыльцо.

После прохладного утра наступил солнечный весенний день. В садах цвели яблони, груши, абрикосовые и персиковые деревья. Нарядно одетые в белые и бледно–розовые уборы, смотрелись они в нежно–голубое небо, и белоснежные легкие облака казались их отражением.

Тимка сладко потянулся, оправил на себе еще раз пояс и побежал к воротам. Завернув на широкую улицу, что вела к базарной площади, он неожиданно столкнулся с Семеном Хмелем.

К его удивлению, Хмель не прошел мимо, а, смерив его с ног до головы пристальным взглядом, спросил:

— Так, говоришь, убили твоего батьку?

— Убили… — чуть слышно прошептал Тимка и покраснел.

— Так… Сколько тебе лет?

— Восемнадцать на Покров будет.

— Казак уже! Ведь я тебя еще маленьким помню.

Вот только растешь ты плохо.

— Плохо… — огорченно вздохнул Тимка.

— На лошади ездить умеешь?

— Умею. — Тимка осмелел и поднял голову. Прямо на него, в упор, смотрели черные глаза Хмеля. «Точно как у Наталки, — подумал Тимка, — только чуточку строже». А Семен Хмель, видимо, забавляясь смущением Тимки, бесцеремонно разглядывал его. «Ладный хлопец. Ростом, правда, маловат, зато голос — на весь отдел 1. Может, взять в самом деле к себе? Пускай промеж моих хлопцев воспитывается». И оглядев Тимку еще раз, спросил:

— В отряд ко мне пойдешь?

— Я?!

Тимка растерялся, он даже вспотел от волнения, Хмель добродушно усмехнулся.

— Что ж, с ответом не неволю, а только нечего тебе

зря болтаться. А матери твоей поможем, когда уборка подойдет.

Тимке хотелось сказать Хмелю, что еще до начала уборки его отряд вырубят белые, а сам Хмель, если только останется жив, далеко будет от своей хаты. Но вместо этого он нерешительно проговорил:

— Коня нету, Семен Матвеевич.

— Дам. Мою рыжую кобылу возмешь. Шашка у тебя отцовская найдется, а карабины у нас есть в запасе. Ну, чего рот раскрыл? Беги, гуляй, завтра утром ко мне, в гарнизон, придешь.

Хмель ушел, а Тимка, взволнованный неожиданным предложением, стоял, как вкопанный, и смотрел ему вслед. «Неужто он и в самом деле хочет принять меня в гарнизонную сотню? Ведь там все партизаны, а я… Нет, не может того быть, чтобы он не знал правды о моем батьке. Притворяется. А и то ведь — откуда ему знать? Вся станица верит… Нет, все равно не пойду в его вшивую сотню!.. А конь?..»

Давнишней, горячей мечтой Тимки было иметь своего верхового коня.

Он с минуту постоял в раздумье, потом, махнув рукой,

направился к базару. «Нет, не пойду. Не надо мне и коня его. Наши придут, — мне Ерка любого коня даст».

Разыскивая на базаре Наталку, Тимка увидел нескольких знакомых казаков из отрядов есаула Гая м полковника Дрофы. Все эти казаки были из других станиц и потому смело расхаживали по базару. При встрече с Тимкой многие дружески улыбались, другие делали вид, что не знают его, и равнодушно проходили мимо. «Сегодня много наших на базаре», — радовался Тимка, отыскивая глазами Наталку. Увидев в толпе хорунжего Шпака, помощника и ближайшего друга есаула Гая, рванулся к нему, но вовремя одумался и прошел мимо. Хорунжий Шпак, одетый в коричневую черкеску, стоял с батогом в руке возле воза с вяленой рыбой и что–то говорил пожилой женщине в красной юбке. Тут же крутился Ванька Храп.

Пройдя до конца базара, Тимка в нерешительности остановился. Наталки нигде не было видно. Он уже хотел повернуть назад, когда его кто–то окликнул. Тимка обернулся и увидел жену своего брата Георгия, Полю. Светло–русая, сероглазая, она казалась гораздо моложе своих двадцати четырех лет. Ее по–девичьи стройная фигурка и миловидное, всегда веселое лицо с чуть вздернутым носом заставляли оглядываться на нее даже пожилых казаков.

Поля была из соседней, Каневской станицы. Два её старших брата служили командирами в Красной Армии, а младший ушел добровольцем к генералу Шкуро и теперь скитался в Челбасских плавнях, в отряде полковника Гриня.

Тимка задержался взглядом на невестке и, встретясь с ее насмешливым взором, отвел глаза.

— Где же мать?

— В церковь, Тимочка, пошла, а ты, видать, Наталку шукаешь? — Поля подошла вплотную, взяла Тимку за руку! И заглянула ему в глаза. — Видать, сладко целует тебя твоя цыганка, что «за подолом ее бегаешь. Эх, Тимка.

причаровала она тебя!

— А ты отчаруй! — пошутил Тимка.

— Ерку боюсь, а то я бы попробовала. — И, слегка оттолкнув его от себя, Поля засмеялась.

— Иди к магазину, там она. Должно, очи проглядела, тебя высматривая.

…У магазина девчата встретили Тимку веселыми возгласами:

— Наталка, Тимка идет!

— Тимочка, иди к нам.

— Тимка, ты что, теперь одной Наталке песни спиваешь, нам не хочешь?

— Глядите, девчата, какой он нарядный!

С шутками и смехом они окружили Тимку, вытолкнув в середину круга Наталку. Круг стал шириться, раздалось хлопанье в ладони, — и Тимке волей–неволей пришлось танцевать.

Улучив удобную минуту, Он шепнул Наталке:

— Сегодня к заходу солнца приду к вашему саду.

2

Наталка подоила корову, прибрала в хате и накормила пришедших от речки белых уток. Потом помылась нагретой солнцем водой и стала принаряжаться. Сегодня она хотела быть особенно нарядной и потому надела на себя свою лучшую юбку, шелковую красную блузку и оплела голову черными косами.

Ей шел семнадцатый год. Стройная, со смуглой кожей и черными большими глазами, она выделялась среди всех своих подруг. Охорашиваясь перед зеркалом, Наталка надела на шею розовые бусы из мелкого коралла. Отодвинув от себя зеркало, сделала дурашливую гримасу, звонко засмеялась. «Неужто я лучше рыжей Мотьки? У нее косы червонного золота, глаза голубые, а у меня и волосы черные, и глаза черные. У Мотьки лицо полное и белое–белое, а у меня… равно у цыганки…» Она огорченно вздохнула и отвернулась от зеркала, прикусив ярко–красные, по–детски припухлые губы. Потом усмехнулась, вновь придвинула к себе зеркало и стала оправлять блузку. «Зато у Мотьки брови и ресницы белые, иона их мажет сажей. А у меня брови тонкие и черные, а ресницы длинные–длинные».

Все еще улыбаясь, Наталка встала, подошла к окну и распахнула его настежь. «Скоро солнце опустится за плавни, и тогда придет Тимка. Они не пойдут к мотькиным воротам, там сегодня собираются хлопцы и девчата с ихнего края, а сядут на скамеечке возле хаты и будут петь любимые песни. Семен уехал «а станцию, и им никто не помешает».

Наталка присела на лавку и стала смотреть во двор. Перед самым окошком в маленьком палисаднике цвел высокий розовый куст. За палисадником были видны часть двора и забор, вдоль которого высились тополи. На одном из них была устроена скворешня. Возле нее, сидя на ветке, пел скворец.

С улицы раздался тихий свист. Наталка вскочила и выбежала во двор. У калитки стоял Тимка и махал ей рукой.

— Пойдем, Наталка, уже все собрались, ждут нас. Идем!

У Наталки дрогнули губы.

— Я не пойду туда, Тимка. Давай посидим здесь. Брата нет, я одна. Посмотри, как тут хорошо, не то что у Мотьки.

— Я обещал прийти… — нерешительно проговорил Тимка.

— Кому обещал? Мотьке? Ну и иди к ней один, слышишь? Иди! Ну?.. Чего же ты стоишь? Ступай!

Наталка готова была заплакать. Голос ее дрожал обидой, глаза сверкали гневными огоньками.

— Хлопцам обещал, а не Мотьке.

— Вот и брешешь, — Мотьке!

— Ей–богу, хлопцам. Ну, а не хочешь — посидим у тебя на лавочке.