Олег Блоцкий - Самострел Страница 4

7

В боевых наступила передышка. Для Нефедова это было страшнее всего. Наряды по роте, караулы, дежурное подразделение по столовой не заполняли все время целиком. Николай вновь и вновь доставал из внутреннего кармана гимнастерки письмо.

Выросший в пьяной российской глубинке, знал солдат не понаслышке великое множество трагических историй, где виной всему была водка.

Судьба семьи Нефедова была не исключением, а нормальной обыденностью в полупьяном существовании их деревни, которая то и дело приходила в оцепенение от трагических событий, а большое кладбище у озера постоянно вздувалось свежими холмиками могил.

Слабыми и одинокими виделись солдату мама с братишкой. Помочь им издалека он был не в состоянии. И в Союз, домой, пусть на пару денечков, поехать Нефедов тоже никак не мог. Не положен был солдату отпуск из Афгана. Хоть ста душманам горло зубами перегрызи, хоть три банды в одиночку уничтожь — все равно никакого отпуска.

Солдат в Афгане мог поехать на Родину лишь в тот краткосрочный отпуск, который назывался «по семейным обстоятельствам» и означал недолгий путь от порога дома до местного кладбища вслед за гробом кого-либо из самых близких. Впрочем, частенько случалось, что пока весть докатится до отдаленной горной заставы, пока солдат доберется домой — сорок дней отмечали.

Именно такого известия и страшился Нефедов. Мысли пожирали душу, во всем была безысходность. Такая, как на боевых, когда духи режут подразделение перекрестным огнем, лупят из «граников», уничтожают безжалостно, и лишь земля спасает. Если зарыться, забиться в нее плотнее. Разумом от безнадежности положения можно тронуться… Кто выручит…

Солдату Нефедову ждать помощи было не от кого. Кого он мог попросить защитить мать с братишкой от родного отца… Кто в это поверит…

Дни тянулись медленно. Дурманящее забытье становилось все короче, и даже тогда мысли о матери с братишкой не оставляли солдата в покое.

8

В длинном деревянном туалете раздался хлопок. Солдаты, стоявшие поблизости, подались туда, но в проеме уже стоял побледневший Нефедов, держа левую руку, перемотанную тряпкой, на весу.

Кровь каплями стекала на землю.

Солдат виновато взглянул на ребят, стоящих полукругом, и постарался улыбнуться:

— Запал в руке рванул. Даже сам не знаю как. В карман полез, а там запал…

Солдаты отпрянули от него, как от больного желтухой, а Нефедов побрел в санчасть, удерживая здоровой рукой набухавшую багровую тряпку.

На плацу Николая заметил старший лейтенант Чижов, спросил:

— Что случилось? Что?

— Да запал… в руке… пальцы оторвало, — бледный Нефедов говорил тихо и в глаза офицеру старался не смотреть.

У Чижова исказилось лицо.

— Как так? Как это произошло?

Солдат молчал. Кровь заливала ему рукав.

— С-сука поганая! Гнида! Закосить решил? Домой к мамочке с папочкой захотел? Как ты мог? Ведь я верил тебе! — Чижов с разворота, хлестко рубанул кулаком солдату в подбородок.

Нефедов свалился на щебенку. Тряпка полетела в сторону. Солдат вскрикнул, и Чижов увидел окровавленную, рваную ладонь с двумя оставшимися живыми пальцами.

Николай медленно встал и начал обматывать руку. Чижов подлетел к нему, выдал крепкого пинка в костлявый зад и заорал, трясясь от бешенства:

— Бегом марш! В санчасть! Бегом! Сволочь! Я кому сказал!

Нефедов затрусил в указанном направлении, а взводный дрожащими сбитыми пальцами ловил сигарету в пачке, смотрел ему вслед и отчаянно матерился.

9

Известие о том, что Нефедов решил откосить от последних полгода службы, потрясло взвод. Не могли поверить… К примеру, если бы им объявили, что на обед они сегодня получат наваристый, красный домашний борщ с островком свежей белой сметаны, жареные грибочки, а вместо желтоватой жидкости, именуемой компотом, стакан водки да крепкий соленый огурец в придачу, поверили бы? Никогда…

Нефедов… Нормальный солдат… Зачем ему…

После унылого, постного, отвратительного обеда солдаты не отправились спать, а забились в курилку. Подобный добровольный отказ от законного отдыха был для них делом почти невиданным.

Места всем не хватило, и многие сели на землю, опираясь спинами о колени товарищей.

Солдаты говорили наперебой, пытаясь найти ту причину, которая подтолкнула Нефедова на такое. Говорили и о самом Николае. Вспоминали разное, но припомнить плохое не могли. Однако в итоге сошлись на одном: «Сломался парень».

Сказали об этом с сожалением, но жестко. Такого предательства, тем более от Нефедова, взвод понять и простить не мог. Лишь один Ахмеджанов бился за друга из последних сил:

— Не мог он испугаться, мужики, — горячился Марат и взглядом прожигал ребят. — Не трус он. Вспомните, когда мы душарами только-только сюда попали, а деды заставил нас вместо себя сортир поганый зубными щетками до белизны шлифовать. Кто с ними схватился? Только Нефед! Мы все доски скребем, на коленях по дерьму ползаем, головы поднять боимся, а Кольку по сортиру ногами катают. Разве Нефед только из-за себя в драку полез? Он и о нас думал. Дембелей четверо было. Нас — в пять раз больше, и никто за Нефеда не подписался. Только потом мы тайком, чтобы дембеля не видели, поодиночке к нему подбегали. Нефед не трус. Сейчас вы все злые на него! И я злой. Но не верю, что он сдрейфил. Я не верю! — почти выкрикнул последние слова Марат и юлой завертелся на месте, жадно ощупывая глазами лица товарищей и надеясь хоть в ком-то найти понимание и поддержку. Но вокруг — холод и отчуждение.

— Он не верит, — насмешливо сказал солдат с приплюснутым носом и шевельнул огромными плечами.

Звали здоровяка Степан. Был он родом с Западной Украины и кличку имел во взводе соответствующую — Бандера.

— Ты Ерсендина вспомни! Тоже смелый был. Полгода вместе с нами по горам ползал. Ему лычки кинули, комодом сделали, а потом — крак, — Бандера двинул ручищами, будто переламывал палку, — и сломался. Вспомни, как он первый раз желтухой заболел! Мы жалели его: виноград и арбузы с боевых тащили, пупки надрывали, полмешка чая духовского ему в госпиталь передали. А он только вылечился, побыл немного в роте и снова в инфекцию загремел. Потом еще два раза болел. Его комиссовали и в Союз отправили. Только через месяц мы узнали, что он у своего земляка-фельдшера желтушную мочу в баночках за тридцать чеков покупал и пил ее, падла.

— Во козел, — вклинился в монолог украинца вечно взъерошенный Валерка Ступар и смачно плюнул на землю. Своему земеле — и продавать мочу.

Ступар еще раз сплюнул, тем самым демонстрируя свое полное презрение к Ерсендину.

— Что, не было такого? — наступал на Ахмеджанова Бандера, и ветераны взвода качали согласно головами. — Кто знает, может, Нефед замкнул после того, как Сереге пулями черепок разнесло, а его мозгами Нефеду всю морду залило? Может, Нефед после этого сказал себе: «В горы — ни за что». Сам видел, какой он последнее время был, наверняка думал, как закосить. Вот и додумался. Нефед выйдет из санчасти — я первый ему в морду плюну.

Бандера давно вскочил с места. Он тяжело дышал, сжимал кулаки, и никто из ребят не сомневался, что так оно и будет.

— Ты вспомни, каким Нефед бешеным стал, когда Серегу убили. Пулемет перезарядил, из ямы выскочил и в полный рост на духов погнал. Стреляет по точке и бежит на нее, не сворачивая. Даже Чиж сказал потом Нефеду, что если бы не его состояние… эта… как его… эффекта…

— Аффекта, придурок, — поправил Ахмеджанова самый грамотный в подразделении москвич Игорь Горюнов.

— Именно с аффекта у него все и началось, — глубокомысленно заметил Горюнов. — Когда убили Серегу, у Нефеда нарушилось психологическое равновесие. А когда он на духов побежал, то это у него стресс нервный был. Это болезнь такая, только психическая.

— Сам ты психический! — обиделся за друга Марат.

— А ты не видел, каким Нефед последние месяцы бродил? Все от него — стресса.

— Это оттого, что ему писем не было. Вы сами знаете, что значит письма долго не получать. Вот…

— И что, надо сразу шлангом прикидываться? — зло перебил Ахмеджанова Ступар. — Я вон какое письмо от бабы получил, и то ничего…

Пару месяцев назад Ступар получил письмо от невесты, как он ее официально именовал, где она сообщала Валерке, что выходит замуж. Видимо, просто сообщение девушку не удовлетворило. И ее новый суженый, изучив, наверное, все непристойные надписи в общественных мужских туалетах, полностью нашпиговал ими письмо. А девица аккуратно приписала: «И пусть тебя в твоем Афгане убьют, чтобы ты домой не вернулся».

Ступар после такого нежного девичьего послания полез в петлю, сделанную из брючного ремня. Но ребята о письме знали, цепко следили за неудачливым влюбленным и от самоубийства спасли в самую последнюю минуту.