Виталий Сёмин - Ласточка-звездочка Страница 4

— Нет, — говорил Сявон и ошеломленно крутил головой. — Вот так «маманя»!

И добавлял:

— А дед у тебя ничего. Тихий.

Поэтому-то, когда Хомика звали домой, ребята сразу же и без протестов прерывали игру, поэтому-то, когда затевалась рискованная операция и на общем совете Двора намечались ее исполнители, Хомик получал безусловный и вполне уважительный отвод.

— Хомику нельзя, — говорил кто-нибудь. — Не дай бог, узнает «маманя». Человеку жизни не будет.

Но, разумеется, на одном сочувствии далеко не уедешь. Чтобы человека уважали, он должен что-то уметь. Бездарностей, особенно тихих бездарностей, во дворе не терпели. И Хомик умел. У него были способности, вполне соответствующие его спокойному, флегматичному темпераменту, — способности коллекционера. Он коллекционировал марки, коллекционировал конфетные обертки, старинные и иностранные монеты, а главное — упорно собирал силуэты самолетов различных систем и типов. И вот теперь этой частью коллекции Хомика заинтересовались все. Толстые альбомы «Для рисования» с наклеенными на каждом листе газетными или журнальными фотографиями «мессершмиттов», «фокке-вульфов», «спитфайеров», «ишаков» внимательно рассматривались, достоинства немецких машин придирчиво сопоставлялись с достоинствами наших истребителей и бомбардировщиков.

Силуэты наших самолетов можно было изучать и в натуре. Бочкообразные «ишаки» каждое утро устраивали в небе над городом шумную, показательно грозную карусель.

— Маневренные машины, — глядя в небо, сообщал Сявон. — Мне один летчик говорил.

— Какой летчик? — с понятной в его возрасте нетактичностью пробовал уточнить десятилетний Толька Сопливый, лишь недавно переименованный из уважения к возрасту в Тольку Шкета.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — при общем сочувственном молчании отвечал ему Сявон.

— А почему они летают кругом? — спрашивал Толька.

— А как же им еще летать? — снисходительно бросал Сявон. — В разные стороны? Ты когда-нибудь видел, чтобы солдаты шли в разные стороны?

Сравнение ничего не объясняло, и Толька смутно чувствовал это. Но, во-первых, он действительно никогда не видел, чтобы солдаты ходили не строем, а в разные стороны, и никто этого не видел, а во-вторых, Толька уже знал, как бывает опасно лезть с вопросами, которые неприятны старшим, и потому замолкал.

Но уже через минуту он спрашивал опять:

— А если немцы прилетят, наши их собьют?

На такой вопрос даже отвечать было неприлично. Тольке давали увесистый подзатыльник.

— Спрашиваешь, дурак! — говорили ему.

И кто-нибудь, вспоминая старое, обидное Толькино прозвище, добавлял:

— Сопливый!

Но немцы прилетели, и никто их не сбил.

Это произошло во второе с начала войны воскресенье. Был бестеневой, жаркий день. На главной улице города, которой обилие военной формы пока придавало лишь подтянуто-бравый, призывно-походный вид, на центральной площади Ленина было тесно от празднично одетых людей. Должно быть, все эти люди, как и ребята из Сергеева двора, еще не очень верили в войну; должно быть, у них, как у ребят из Сергеева двора, было еще довоенное представление о войне. Во всяком случае, они не насторожились, когда низко над жестяно завибрировавшими крышами раздался рев чужих авиационных моторов, не легли на асфальт, не попытались укрыться хотя бы в подворотнях, когда к реву авиационных моторов прибавился бомбовый вой.

Бомбы взорвались как раз в центре гуляющей толпы, и город, который лежал за много сотен километров и от границы и от фронта, понес первые потери. Эти потери были так неожиданно, так ошеломляюще велики, что городская администрация не столько испугалась, сколько словно смутилась их. Убитые на улицах города — это казалось чем-то вроде разглашения государственной тайны. Место, где упали бомбы, сразу же оцепила милиция, раненых и убитых вывезли в закрытых машинах, воронки тотчас заделали, асфальт присыпали песком и только тогда опять пустили на площадь прохожих.

Сергей с ребятами был в числе тех, кто первым пришел посмотреть на место, где рвались бомбы и лежали убитые.

На площади уже все было тщательно прибрано, подметено, присыпано никем не затоптанным песком, и мальчишки еще не смогли услышать голос войны. Они и не были готовы к этому. Беда еще по-настоящему не заговорила с ними своим языком. Потрясло лишь ощущение хрупкости жизни, ее незащищенности перед темной и жестокой силой. Будто Сергею рассказали о нелепой и кровавой автомобильной катастрофе или о железнодорожном крушении. Ехали себе люди, спали, ели — и вот на тебе…

Вечером после первого налета ребята собрались во дворе переживать первую бомбежку.

И опять самый младший бесстрашно замахивался своими дурацкими вопросами на священные для ребят легенды.

— А где же были наши? — спрашивал Толька Шкет. — Целый день ревели-ревели. Все небо проревели. А когда немцы прилетели, хоть бы один поднялся.

— Заткнись ты! — сказал Сявон.

— Не болтай, если не понимаешь, — сказал Сагеса.

Ребята долго молчали.

— Может, и не узнали, что немцы, — почему-то виновато предположил Сагеса. — В первый же раз.

Но ни самого Сагесу, ни других такое предположение не устраивало.

Сергея мучила память о черной тени, перемахнувшей через их дом, — немцы, сбросив бомбы, еще снизились и дали по городу несколько пулеметных очередей.

— Они же стреляли из пулеметов, сволочи! — сказал он.

— Вот увидишь, — пообещал Сагеса, — в следующий раз наши приготовятся.

И к страстному ожиданию ребят, когда же наши наконец начнут бить немцев на фронте, прибавилось страстное ожидание увидеть, как немцы опять прилетят бомбить город и как их тут обязательно собьют.

И немцы прилетели еще раз. Ночью Сергея разбудила мать:

— Вставай, Сережик. Там что-то страшное делается.

Сергей вскочил и почувствовал, как в комнате тяжело сдвинулся воздух. Это не было порывом ветра, поднимающим занавеску над окном, сбрасывающим со стола бумаги. Воздух сдвинулся всей массой, упруго надавил на стены и медленно отхлынул назад. Потом воздушный прилив повторился, и где-то далеко дважды глухо ударило.

Сергей подбежал к окну.

Напротив была видна гладкая, без окон, стена соседнего дома, сплошь, под самую крышу увитая диким виноградом. Этот поставленный на попа целый гектар дикого винограда, эта зеленая стена были гордостью Мекса и еще нескольких цветоводов-энтузиастов, живших в Сергеевом доме. Метрах в семи от винограда тянулся невысокий аккуратный заборчик — граница очерченных взрослыми детских владений. За этим заборчиком небольшой палисадничек, спортивная площадка с высоченной трапецией, турником, песочной коробкой для прыжков. Сейчас их не видно — во дворе затаенно темно. И во всем городе затаенно темно. Подсвеченные неяркой луной скаты крыш накрывали обезлюдевшие дома. Темно и в небе. Ни один прожектор не искал в нем того, кто так нагло заявлял о своем присутствии в воздухе.

Этот кто-то был могуществен и настойчив. Это его злая воля заставила огромный город прижаться к земле.

Наверно, летчики двух «юнкерсов» были горды. Они знали, что бомбы, которые они сбросили, не могли причинить заметного ущерба этому большому тыловому городу. Но у них была другая цель: они громом своих моторов, взрывами бомб летели возвестить русским неумолимую волю великой Германии, летели заразить их страхом.

И если говорить о рекламной стороне дела, то она экипажам «юнкерсов» вполне удалась. Части ПВО, проворонившие налет, наконец очнулись, в небо взметнулись и слепо зашарили в нем ватные руки прожекторов, в звонкой пустоте стали лопаться зенитные снаряды. Упругие, яростно немые комки огня рвали наверху темноту, ее просвечивали фейерверочные трассирующие пунктиры. Но темноты было слишком много, и она тотчас смыкалась опять.

И вдруг — весь город, мгновенно забывший о страхе, это увидел! — в столбе прожектора обнаженно сверкнул железный медлительный комар. Прожекторист, не рассчитывавший на такую удачу, протянул свой луч дальше, но мгновенно опомнился и вернулся назад; к нему на помощь метнулся еще один луч, потом еще… И все увидели — летел не комар. Сергей навсегда запомнил силуэт этой машины — злое животное, вобравшее от страха голову в плечи.

Но только минуту Сергею, да и другим казалось, что «юнкерс» от страха втянул голову в плечи. Десятки трасс, торопливо, излишне торопливо потянувшихся с земли к самолету, десятки взрывов, суматошно забушевавших вокруг него, словно не мешали его спокойному, медлительному движению. Тысячи людей сейчас напряжением своей воли помогали зенитчикам: «Ну же, братцы!» Сергей даже стонал.

Но вот у него родилось дурное предчувствие…

Как будто вытягиваясь на цыпочках, прожектористы старались подольше удержать самолет в своем луче. Но погас один прожектор, другой, кулак прожекторов разжался.