Баурджан Момыш-улы - За нами Москва. Записки офицера. Страница 4

— Почему молчат? — кричит Лысенко на входящего адъютанта.

— Товарищ капитан, — отвечает запыхавшийся адъютант, — немцы обходят справа и слева...

— Не докладывать, а бить надо! — кричит Лысенко и, не слушая адъютанта, выбегает из блиндажа. — Эй, вы! — кричит капитан на артиллеристов, взбегая на бруствер окопа. — Что же вы не стреляете?!

Орудийный расчет выскакивает из ниши, и сержант командует:

— По головному!

— Есть, — по головному! — отвечает наводчик.

Выстрел оглушает Лысенко, воздушная волна чуть не сбивает его с ног... Блеск под башней головного танка. Танк заволакивается дымом. Рядом затрещал пулемет и вдруг замолк. Лысенко оборачивается и видит наводчика, безжизненно опустившего голову на рукоятку пулемета. Одним рывком он бросается на площадку и, отодвинув мертвого пулеметчика, ложится на его место. Стукнув по рукоятке замка, кричит второму номеру:

— Подавай!

Сквозь прорезь прицела Лысенко видит перебегающие немецкие цепи... Он нажимает на спуск. Пулемет застрекотал.

— Так, так, так! — поддакивает Лысенко пулемету и косит вражескую цепь длинными очередями, рассеивая огневой ливень по фронту и в глубину...

Ночь. Вокруг выстрелы и разрывы снарядов. Лысенко сидит на табурете без шапки, с перевязанной головой. Окровавленная венгерка расстегнута.

— Нас окружили, — говорит он сидящим на полу и на скамейке командирам. — Вторые сутки немец сжимает кольцо. — Стукнув кулаком по колену, гневно произносит: — Нет, не удастся им это! Пока жив, ни моста, ни Осташова не отдам. — Его голос устало падает. — Живыми, хлопцы, — ни моста, ни Осташова... Вы понимаете меня?

В это время открывается дверь и, к удивлению всех, входит немецкий офицер с белой повязкой на рукаве. Вытянувшись во фронт, приложив руку к козырьку, он спрашивает на ломаном русском языке:

— Кто здесь есть командир?

— Я, — вставая, отвечает Лысенко.

Немец улыбается, снова прикладывает руку к головному убору.

— Очень, очень приятно, — говорит он. — Я есть парламентер, майор Кендыль.

— Капитан Лысенко.

— Мы с вами знакомы, господин капитан, — говорит немец.

— Как же, господин майор, — иронически улыбаясь в усы, отвечает Лысенко, — слава богу, наша дружба уже четвертые сутки тянется.

— О, дружба! — хохочет немец.

— Чем могу быть полезен, господин майор?

— О, очень многим, очень многим, господин капитан.

— Слушаю вас, господин майор.

— Вам, господин капитан, сопротивляться больше бесполезно.

— Вы так думаете?

— Это есть факт, господин капитан. Вы есть один, нас много. Вашей дивизии нет, мы заняли Волоколамск, завтра возьмем Москву. Мой генерал предлагает вам сдаться. Он обещает вам хорошие условия и пост...

— Передайте вашему генералу, — гневно прерывает Лысенко, — что мы здесь приняли бой не для того, чтобы сдаться. Хорошие условия и пост пусть он предлагает предателям, а я и мои бойцы не предатели. Мы, — оглядывая сидящих командиров, твердо продолжал он, — мы не сдадимся. Мы будем драться!

— Безумно, безумно, господин капитан, как можно...

— Нет, господин майор, по-нашему, разумно драться... — Он поворачивается и приказывает лейтенанту: — Проводите господина майора через нашу линию.

Немец откозырнул.

— Прощайте, господин капитан, ауф видерзейн!

Когда за немцем закрывается дверь, Лысенко, обращаясь к сидящим командирам, повторяет свои слова:

— Ни моста, ни Осташова, пока мы живы, товарищи!

— Ни моста, ни Осташова! — как клятву, повторяют несколько голосов в темных углах блиндажа...

— Двадцать второго октября немцы окружили батальон Лысенко плотным кольцом, — продолжал свой рассказ генерал, показывая острием карандаша синее кольцо неправильной формы на карте вокруг Осташова. — Я тогда только хватился, но было уже поздно...

Командир полка полковник Капров после тяжелых отступательных боев в районе совхоза «Булычево», на промежуточных рубежах в районе деревень Игнатово, Федосино, Княжево и других не сумел, вернее, не имел возможности своевременно оказать помощь капитану Лысенко.

Генерал Панфилов, узнав, что батальон окружен, бросил на выручку то, что у него было под рукой, сформировав отряд в сто человек под командой лейтенанта Каюма Гарипова. Гарипов не смог прорваться к Осташову. Отряд гранатами подбил семь вражеских танков и почти весь погиб в рукопашном бою. Из отряда вернулось только шесть человек раненых.

Я вспомнил лейтенанта Гарипова — командира роты третьего батальона нашего Талгарского полка. На него я обратил внимание еще на берегу горной речушки Талгарки, на полковом стрельбище. Этот смуглый татарин, среднего роста, в неподогнанном новом обмундировании, неловко заложив большой палец за плечевой ремень портупеи, ходил на огневом рубеже, щурясь от яркого солнца. Пистолет в кобуре оттягивал слабо затянутый офицерский ремень. На нем все было новое. На нем все сияло. Но военный костюм был для него до того непривычным, что Гарипов, казалось, не знал, что делать в своем одеянии. Своим людям он приказывал неуверенно, не командовал ими, а как бы уговаривал, приглашая жестом руки, вступал с подчиненными в долгие разговоры, убеждая их в чем-то. Смена из его роты задерживала нам стрельбу.

— Товарищ лейтенант, ко мне! — приказал я ему.

Подойдя ко мне, Гарипов неловко приложил руку к съехавшей на затылок пилотке и мягким тенорком неторопливо доложил:

— Я вас слушаю, товарищ старший лейтенант.

Мои замечания он слушал смущенно, мигая добрыми карими глазами, и на его веснушчатом продолговатом лице выступил пот.

— Если вы, товарищ лейтенант, будете так нянчиться с людьми, то ничему не научите свою роту за это время. Надо требовать, а не уговаривать...

— У меня пока не выходит, товарищ старший лейтенант, — беспомощно, но честно признался Гарипов и добавил: — Я на людей не умею кричать. Я педагог, товарищ комбат.

Тут я узнал, что Гарипов пять лет назад окончил педагогический институт и все время до войны был учителем в средней школе. Через месяц я застал его журящим одного младшего командира.

— А теперь кричать на людей научились? — смеясь, бросил я ему.

Он тоже улыбнулся и, четко отдавая честь, ответил:

— Так точно, товарищ старший лейтенант. — Затем, как бы оправдываясь, виновато добавил: — Приходится, товарищ комбат, иногда... Некоторые сами напрашиваются. — А сержант стоял перед ним навытяжку.

Вот о нем, о бойцах его отряда теперь рассказывал генерал, как он, выручая товарищей из беды, геройски погиб в неравном бою...

Батальон Лысенко дрался трое суток. Все эти три дня и три ночи орудийный гул, трескотня пулеметов, шум моторов, пожарище в Осташове возвещали окрестностям, что там, в Осташове, идет неравный и жестокий бой...

— Пленный немец, унтер-офицер, показал, — продолжал генерал, — что не видел пленных красноармейцев из Осташова. Батальон капитана Лысенко и рота лейтенанта Гарипова, — заключил генерал, — это первые подразделения в нашей дивизии, проявившие массовый героизм. Они на трое суток задержали противника на одном из важных для нашей дивизии направлений, изрядно потрепав не меньше танкового батальона и полка пехоты немцев. Вот почему я говорю, что мы многим и многим в нашем теперешнем положении обязаны этим героям.

Я рассказал генералу подробности боя в роще вблизи совхоза имени Советов, о том, как мы огнем четырех орудий обрушились на немецкую колонну с артиллерией, идущую по дороге от Сафатова. Генерал передал мне свой двухцветный карандаш и показал на карте Сафатово.

— Нанесите на мою карту, товарищ Момыш-улы, то, что вы рассказали, — приказал он.

Я склонился над картой и нанес положение нашего батальона в лесу, расставил орудия, потом на коричневой линии дороги нанес синим концом карандаша немецкую колонну — стрелки с тремя черточками — и написал черным карандашом дату и время боя.

— Да, да, — говорил генерал. — Значит, здесь проходили два батальона пехоты и дивизион артиллерии?

— Так точно, товарищ генерал, — ответил я.

— Хорошо, рассказывайте дальше... Вот вам, товарищ Момыш-улы, и второй собеседник, — сказал он, указывая на карту.

Ход нашей беседы изменился. Я рассказывал и отмечал на карте красным концом карандаша наших, синим — противника. Генерал слушал. Такой характер беседы освободил меня от прежней натянутости и робости...

— Вот здесь нас, товарищ генерал, выручила винтовка, — докладывал я, показывая на карте деревню Миловани, и рассказал о нашем переходе через шоссе, о разгромленной нашим залповым огнем колонне.

— Постойте, постойте, батенька, — перебил меня генерал. — А когда это было, в котором часу? — спросил он. Я ответил ему. — Мм-да... теперь мне ясно кое-что. Дайте мне карандаш... — И, отчеркивая карандашом извилистые линии на карте, не глядя на меня, он продолжал: — В это утро полк Капрова и артполк Курганова вели бои за Рюховское и Спас-Рюховское, — он указал на эти населенные пункты, расположенные на шоссе, ведущем к Волоколамску.