Владимир Першанин - У штрафников не бывает могил Страница 4

Трофейный пулемет МГ-34, который поступил для изучения весной сорок второго года, вызвал у меня двойственное чувство. Я понял, что это мощное оружие, превосходит наши «Дегтяревы». Но говорить открыто не мог. Нарвался бы на неприятности.

Глава 2

Вместе с группой курсантов я отбыл на фронт в декабре сорок второго года. Как и большинство молодых преподавателей, я несколько раз подавал рапорта о направлении в действующую армию. Обстановка на фронте и в сорок втором году оставалась тяжелой. Врезался в память приказ Верховного Главнокомандующего № 0227 от 28 июля 1942 года «Ни шагу назад!».

Приказы, издаваемые ранее, тоже были жесткими. Этот приказ вызвал большой резонанс не только своей жесткостью, но и откровенной оценкой обстановки. Если раньше просто напоминали о воинском долге, недопустимости отступления, то сейчас, если проще выразиться, было сказано так: «Все, ребята! Мы дошли до точки. Остается только драться насмерть и забыть об отступлении».

Приводились фразы, которые раньше никогда не произносили. О «покрытых позором знаменах», о том, что население теряет веру в Красную Армию, о позорном поведении на фронтах. «Отступать дальше — значит загубить себя и загубить Родину». Открыто говорилось, что в частях не хватает порядка и дисциплины. Как молотком вбивались фразы: «Паникеры и трусы должны истребляться на месте. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв».

Все мы с напряжением следили за битвой, развернувшейся под Сталинградом. 19 ноября 1942 года началось наступление наших войск. В сводках и газетах замелькали города и населенные пункты, освобожденные Красной Армией. Запомнилась одна из сводок, где говорилось о взятии в плен 7 тысяч румынских солдат и офицеров. 24 ноября немецкая 6-я армия была окружена под Сталинградом. Из событий тех дней запомнился захват и уничтожение на станции Тацинская 350 немецких самолетов. Ведь это десять воздушных полков!

Уже в эшелоне мы узнали также о разгроме вражеской группировки под командованием Манштейна, которая пыталась деблокировать окруженную армию Паулюса. В общем, ехали с праздничным, победным настроением.

Я попал в 40-ю армию Воронежского фронта. Стрелковый полк, куда я был назначен командиром взвода, находился недалеко от города Красный Лиман. Полк находился на переформировке после понесенных тяжелых потерь в ходе осенних и зимних боев. Сначала во взводе было человек семнадцать, потом начало приходить пополнение, и численность достигла 40 человек. Основная масса красноармейцев была из сел и хуторов, имели образование 4-5 классов, с оружием не знакомые. Учеба проходила в форсированном режиме, ведь мы не знали, сколько времени отпущено на формировку.

Командир роты Гладков Иван Алексеевич был из кадровых военных. Начал службу в начале тридцатых годов, затем окончил курсы, а роту получил под командование перед самой войной. Ему я обязан многим. Он не уставал напоминать, что боец должен быть накормлен, бодр и полностью экипирован, вплоть до иголки с ниткой, не говоря о крепкой обуви и умении правильно носить обмотки. К слову сказать, большинство красноармейцев, в том числе сержантов, носили ботинки с обмотками. Я больше уделял внимания боевой подготовке и лишь со временем понял правильность слов капитана.

Из командиров взводов я быстро подружился с Чепелевым Антоном, моим ровесником. Был он спокойный, немного флегматичный, успел повоевать, имел ранение. Мы с ним проводили вместе немногие свободные часы. От него я впервые услышал откровенные и вполне разумные оценки событий, происходящих на фронте. Доверяя мне, он однажды резко заметил после одной из политинформаций об окружении немцев под Сталинградом:

— Нельзя так упиваться частными успехами! Сталинград, конечно, важно, но ведь пол-России, вся Украина, Белоруссия под немцем. Глянь на карту, фашисты тысячу километров нашей территории захватили. Ее отбивать придется. Об этом надо думать, а не трещать, как сороки, об одном и том же.

Антон был из Куйбышева, хорошо учился, окончил десять классов и работал на оборонном заводе. Выдержал всего год. Рассказывал, как приходилось стоять за станком до двенадцати ночи. Не хватало сил добраться до дома, спали здесь же в цеху, возле котельной на груде тряпья. Учился в минометно-пулеметном училище, но в минометчики по каким-то причинам не попал, чему я удивлялся. Такой грамотный, умный парень — ему бы минометами командовать, а не взвод в атаку водить. Неофициально он считался заместителем командира роты, хотя имел звание «младший лейтенант».

Командир третьего взвода Иванцов был постарше нас и ходил какой-то весь в себе. То ли смурной, то ли обозленный. В военном отношении он имел достаточно опыта, находился год на фронте, был дважды ранен. Я его раздражал тем, что, окончив училище, полтора года «околачивался в тылу». Антона Чепелева он поддевал насчет грамотности:

— Много я таких грамотеев под Вязьмой видел. Вечером философию разводит, а утром в снегу лежит, только ноги торчат.

— Ну и чему ты радуешься? — осадил я его. — Что твой товарищ погиб?

— А ты меня не учи. Товарищ выискался! Сходи разок-другой в атаку, тогда и поговорим.

Мы с Антоном на него злились, но не могли не признать, что в его 3-м взводе дисциплина крепкая, бойцы Иванцова слушаются. Тем не менее заместителем Гладкова считался Антон Чепелев. Капитан недолюбливал задиристого по характеру Иванцова, на все имеющего свое особое мнение. Дай такому волю, дров наломает. Кроме того, Гладков придавал большое значение сплоченности взводов. Однажды он отчитал Иванцова, когда тот в очередной раз стал разглагольствовать, что немцы с таких, как Чепелев и я, быстро ученость собьют и научат по норам прятаться.

— Прикрой поддувало, герой, — по-простому ответил капитан. — За дурную болтовню, знаешь, что бывает?

— Меньше взвода не дадут, — начал было духариться Иванцов, но Гладков не дал закончить ему поговорку, что «дальше фронта не пошлют». Сплюнул и послал на три буквы.

Помощником командира взвода был у меня старший сержант Пинчук Никита из Макеевки. Маленький плотный украинец отслужил три года, весной готовился к демобилизации, а тут война. Переживал за семью, оставшуюся в оккупации. Так получилось, что Никита стал третьим в нашей небольшой компании.

Помню, как мы с ним знакомились. Ему стукнуло двадцать два года, пригласил меня и Антона отметить событие. Пинчук был живой, шустрый по характеру, раздобыл спирта, сала, сушеной рыбы, и мы неплохо посидели после отбоя. Во взводе его слушались, и он стал мне хорошим помощником. Умел найти общий язык с любым бойцом и поддерживал мой авторитет. Но я понимал, что подчиненные дадут мне настоящую оценку лишь после первого боя.

Чего там говорить, если даже офицеры батальона за спиной отпускали в мой адрес не слишком лестные подковырки, вроде того, что, наверное, парень себе на уме, если сумел отсидеться в тылу в самый трудный период войны. Не станешь же каждому объяснять, что моего мнения никто не спрашивал.

Пока же я старательно передавал бойцам навыки стрельбы, обращения с оружием, учил вести штыковой и рукопашный бой. Однажды, не рассчитав, перегнул палку. Когда отрабатывали приемы штыкового боя, я предложил выйти против меня сразу двоим красноармейцам. Это было мальчишество! Ребята оказались крепкие, мне пришлось отражать их удары всерьез. Верх я одержал, но повредил одному из них руку. Казалось, пустяк В других взводах и ротах случались травмы посерьезнее. Но в данном случае кто-то стал косо на меня поглядывать. Мастер! Решил повыделываться.

Переформировка закончилась быстро и неожиданно. Под Сталинградом шли упорные бои, и засиживаться никому не давали. Вооружен взвод был неплохо, имелись три ручных пулемета, противотанковое ружье. Автоматов, правда, насчитывалось всего штук пять, в основном у сержантов. Выдали патроны, гранаты. Морозным ясным вечером двинулись в путь.

Шли с короткими перекурами почти до рассвета. На дневку отвели коровник с выбитыми окнами. Народу набилось много, заснули сразу, не чувствуя ни холода, ни голода. За полдень старшина кое-как нас добудился и накормил пшенной кашей с мясом. Снова спали, а в ночь шагали по скрипучему утоптанному снегу.

Хоть и не слишком уютно было в коровнике, где навоз слегка притрусили соломой, но на следующей дневке мы вспоминали его с тоской. Ничего, что утром навоз подтаял, и мы все вывозились в бурой жиже. Зато не мерзли. Второй день провели в лесу. Мороз был не такой сильный, градусов десять, но попробуй поспи на сосновых ветках! Сбивались в кучки, прижимаясь друг к другу, и каждый час просыпались. Костры разжигать категорически запрещалось.

Командир батальона капитан Онищенко приказал ротным командирам лично проверять посты. Опасались прорыва немецких танков. У дороги стояла замаскированная батарея легких полковых пушек. Пулеметчики с «максимом» оседлали бугорок. Сам пулемет был покрашен в белый цвет, зато шинели бойцов четко выделялись на фоне снега.