Николай Амосов - Полевой госпиталь. Записки военного хирурга Страница 4

Бешеная пропаганда была перед первыми выборами. Из студентов создали бригады, чтобы ходить по домам. Даже я не сумел увильнуть, дали мне двухэтажный дом, набитый жильцами под завязку (тогда всюду так было). Приказано было познакомиться с каждым избирателем, прочитать с ними «обращение». В день выборов проследить лично, чтобы каждый пошел. Не может – принести ящик домой.

Все же я наплевал на них. Один раз зашел в домовой комитет, проверил список и больше не являлся. Бригадиру врал, что хожу. Ругался.

В день выборов, помню, 12 декабря, с самого утра уехал на завод и только вечером заявился проголосовать. Общественные начальники на меня накинулись:

– Где ты шлялся, такой-сякой, за тебя пришлось работать!

– Вот ужо нажалуемся, со стипендии снимем!

Нет, не сняли. Последствий не было.

Много раз я потом ходил на «всенародное голосование», сначала честно отпускал бюллетени, боялся НКВД, потом осмелел и вычеркивал, благо в кабину рекомендовали заходить.

Не будем преувеличивать: «Дуля в кармане»…

Еще запомнился эпизод из более позднего времени, когда уже Ежова арестовали. Шел какой-то пленум ЦК и был доклад Кагановича, его тогда в Киев назначили. Он назвал потрясшую меня цифру: 80 % членов партии киевской организации написали доносы в НКВД. Подумать только, что сделали коммунисты с народом! Надо же было так его изнасиловать. При том что всегда считал рядовых коммунистов, в массе своей, честнее нас, беспартийных.

В августе 1938-го были события на озере Хасан. Гитлер с японцами заключили союз. «Запахло жареным».

Пакт с Гитлером

…В августе 39 года началась моя «военно-полевая хирургия», а по существу травматология. Чистая, культурная клиника директора, тридцать коек. Больные с переломами, лежат долго. Работы мало, треп в ординаторской. За четыре месяца я научился лечить травмы. Так я считал.

В один из последних дней августа был в бане. Одеваюсь и слышу радио: «Приезжал Риббентроп. С Германией заключен Пакт о ненападении». С него началась Вторая мировая война. О секретном договоре «Молотов-Риббентроп», которым Европу поделили, мы узнали только при перестройке.

Меня как обухом по голове. Ну не сволочи ли наши вожди? Трепались, трепались про фашистов, а теперь повернули на 180 градусов. Да разве же можно верить Гитлеру?

Перед тем несколько недель велись вялые переговоры с Англией и Францией, чтобы заключить союз. Они будто бы упирались и не хотели пропускать наши войска через Польшу. И вообще – саботировали, пытались столкнуть нас с Германией, чтобы ослабли, а потом прихлопнуть обоих: «хитрые империалисты». Сначала японцев напустили в Монголии, на Халхин-Голе, не получилось, так пусть, дескать, с Гитлером подерутся.

Все это выглядело похожим на правду, советские граждане верили газетам и даже я поддался. И вдруг – такая бомба!

1 сентября 1939 года немцы напали на Польшу. Будто бы в ответ на их провокацию. Наши подавали это с серьезным видом. Еще через несколько дней вступили в войну мы: «Воссоединение братских народов».

Каждый день печатались реляции: «Украинцы и белорусы радостно приветствуют Красную армию, освобождающую народ от польского ига».

Так вот: была Польша – и нет. Позади уже Чехословакия, Венгрия, Австрия. Силен Гитлер! Или – нахален?

Англия и Франция объявили немцам войну, но воевать не спешили, сидели за линией Мажино. Называлось: «странная война». Много польских войск были интернированы в Союзе, их судьбы будут долго обсуждаться, пока окончательно прояснится: наши гебешники расстреляли офицеров в Катыни. Из оставшихся во время войны создали Польский легион.

Масса евреев устремилась из Польши на восток, к нам. Пресса об этом помалкивала, но народ говорил, будто бы немцы сгоняют евреев в гетто.

Вообще чудные дела совершались; месяц назад – были фашисты, творили всякие безобразия: сажали, выселяли, конфисковали. Устраивали «хрустальную ночь». И вдруг за один день все изменилось: вполне добропорядочные немцы.

Что оставалось советским гражданам?

Приветствовать правительство, «снявшее угрозу войны». Впрочем, хватило ума не устраивать митинги с нашим обычным «Одобрям!». Понимали, что трудно переварить дружбу с фашистами.

Несчастная Россия! Был царь, теперь Сталин.

Война с финнами

В конце 1939 года началась война с Финляндией. Конечно, устроили представление: «Финны обстреляли пограничников». Мы – ультиматум: «отодвиньте границу». Все врут: сами напали, хотели обезопасить Ленинград, а может быть, и присоединить финнов к Союзу. Иначе зачем было объявлять о правительстве во главе с коммунистом Куусиненом? Но поторопились!

Позор был, а не война. Двести миллионов против трех. Эшелон раненых, три четверти – обмороженных. Сам видел – привезли в Архангельск, даже к нам в клинику попали.

Но продукты из магазинов враз исчезли и больше уже не появлялись…

В 1940 году дела снова осложнялись: наши войска вошли в Прибалтику. Объяснили: дескать, «нас народ хочет». Понимай – от немцев спастись. Как же! Эстонцы и латыши спят и видят немцев, еще со времен Петра.

1941–1945 гг. Полевой госпиталь

1941 год. Начало

В это время я работал в Череповце. Помню, через темные сени я вхожу в большую комнату, совсем пустую. Жалкая мебель, комод с фотографиями, над ним на стене рупор.

Конец фразы диктора:

– …Молотов…

И дальше – речь: «Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы».

Война! Война!

Я пришел в этот дом, чтобы навести справки о своих сводных братьях. Долго собирался – и так неудачно.

Тихо в городе. Домики дремлют под липами. По деревянным тротуарам изредка простучат каблуки девчонки. Иногда из окон слышится радио – музыка.

«Была ли речь-то?» – Была.

Обманчивая тишина. Те, кто слышал Молотова, уже горько думают. Но не все еще и знают.

Мысли по инерции бегут по старым дорожкам, но натыкаются на острое. О больных. Вчера прооперировал старика с ущемленной грыжей. Нужно пойти посмотреть. Возможен перитонит.

«Хирургии теперь будет – сколько угодно!»

Пошел в больницу. За полчаса город уже изменился. Суета, тревога. Женщины спешат с кошелками. У магазинов – очереди. Мужчин не видно. Наверное, дома – последние часы. По радио все еще музыка. Но вот-вот местный диктор объявит:

Приказ: «Явиться через два часа после объявления всеобщей мобилизации по адресу…»

В вестибюле много посетителей. Обычно в воскресенье здесь довольно приятно. Выздоравливающие выходят к родственникам, радостно улыбаются, что-то говорят и тут же, на скамейках, закусывают. Сегодня только плачут.

Девушка-санитарка дает мне халат и сообщает:

– Вас вызывают в военкомат.

У военкомата, на углу Советской и Энгельса, оживленно. Толпится разный народ, мужчины военные и в гражданском. Часовой. Свежий приказ на двери. Чернеют слова: «Всеобщая мобилизация».

Майор распорядился:

– Пойдете во вторую школу на призывной пункт хирургом в комиссию. Сейчас.

2-я школа новая, четырехэтажная – украшение Череповца. Пока здесь относительно тихо. Врачи уже в сборе. Я знаю их всех: терапевт, глазник, отоларинголог, невропатолог и я – хирург. Начальник пункта, толстый подполковник, предупредил:

– Товарищи врачи, судите строго и ответственно. Я знаю ваши штучки – направлять на консультацию, обследования. Этого не нужно. Времени нет. За два дня мы должны отмобилизовать наши контингенты.

Мы рассаживаемся в двух кабинетах. С четырех часов пошли мобилизованные. Регистратура выдавала нам их карточки. Солдат вызывают из коридора по фамилиям, секретарь проверяет, когда проходил медкомиссию. Если давно – посылает к врачам, если недавно – спрашивает:

– Здоров? Служить можешь?

– Могу.

Штамп – и конец. Принят.

Вот они идут передо мной – защитники Отечества. От 20 до 35. Колхозники из пригородных деревень. Рабочие наших заводов. Мелкие служащие. Плохо одетые, но не запущенные, в чистых рубахах. В большинстве – худые. Хмурые. Слов не говорят. Собрались на тяжкую работу. Нужно.

Они раздеваются у входа в класс, в загородке из скамеек, и подходят к доктору, прикрывая ладонями стыдные места.

Голый человек совсем беззащитен.

Он даже соврать боится, если, конечно, опыта не имеет.

– Ну, так что болит?

– Да так, ничего, к погоде плечо грызет, перелом был.

Ему 35 лет, трое ребят. Руки от работы будто покрыты дубовой корой. Он робко говорит свои жалобы, чуть-чуть надеется, что доктор найдет какой-нибудь огрех в его теле и отпустит домой.

Я смотрю на его руку, проверяю силу и объем движений в суставах. Потом слушаю его грудь. Слушаю больше для порядка: он здоров.

– Все у вас хорошо. Нужно служить.

– Служить так служить…

Следующим идет молодой парень, с чубом, с улыбкой всеми зубами.