Глеб Бобров - Солдатская сага Страница 4

Ротный чуть ли не в голос смеется, Ильин, как всегда, бесстрастен. Спокойным голосом, без тени сомнения:

— Пари?

Порешили следующим образом: начштаба делает по три выстрела из винтовки, гранатомета и миномета. Оптики — нет, для СВД цель — ростовая фигура на вершине холма, где-то восемьсот-восемьсот пятьдесят метров, для АГС — кабина от «Урала», это метров девятьсот, и для миномета — остов «уазика» метрах в шестистах. Для победы достаточно было сделать хотя бы одно попадание из каждого вида оружия. Приз — десять банок югославского джема из военторга. Ильин стоял молча и отсутствующим взглядом смотрел на заснеженные перевалы, а все технические вопросы решали между собой наш ротный и Леха Белов. В роли рефери выступил начполигона. Пухов спросил — согласен ли тот на такие условия. Цезарь молча кивнул.

Начал без разминки. Я уже подсуетился, прицел снял. Протягиваю. Спокойно берет винтовку, не спрашивая, пристреляна ли, становится на линию и двумя выстрелами с колена укладывает крайнюю мишень. Солдатня радостно заорала, ротный просиял, а командир минбата выдал нечто шутливое, но не очень радостное. Кабину Ильин накрыл тоже со второго раза и третий раз стрелять из гранатомета, конечно же… не стал, — пошел к минометам.

Направился почему-то не к первому, а сразу ко второму, но и тот ему чем-то не понравился, выбрал третий. Примерно выставил, походил вокруг, посмотрел, еще подкрутил, еще отошел, посмотрел, чуть-чуть подправил и, уже не вставая… положил с колена мину. Пока она по траектории набирала высоту, пока со свистом падала, Ильин встал, отряхнул штанину и повернулся к Леше. По всему его виду было ясно — стрелять он больше не намерен. И правда — мина легла настолько рядом, что многострадальный ситообразный «уазик» крякнул, подскочил, и что-то там от него в очередной раз отвалилось. (А ну-ка — два года мишенью отработать!) Солдатики взвыли от восторга. Но Белов решил напоследок немного поломаться:

— Нет, извини, командир. Это не прямое попадание! Так что давай, еще два выстрела за тобой.

Ильин, конечно, вполне мог послать его подальше и вечером все равно получить свои законные десять банок, но какой Цезарь унизился бы до спора с плебеем?! Он молча развернулся, подошел к миномету, взял из ящика мину и… не притрагиваясь к миномету, небрежно положил ее в ствол. Выпрямился, чуть ли не по-уставному развернулся на месте и, не оборачиваясь, направился в расположение полка. Да и оборачиваться нужды уже не было. Толпа, окружившая спорщиков сплошным кольцом, не то что взвыла, а буквально завизжала от восторга, когда мина рванула точно посередине искореженной машины.

Леха, засмущавшись, побежал следом, то ли извиняться, то ли обговорить время подношения приза. Тем временем солдаты минометчики, как всегда, все опошлили своими комментариями. Как оказалось, после выстрела тренога (или как там она называется) «самовара» дает незначительную осадку на грунте, и следующая мина ложится всегда дальше предыдущей. Чем больше выстрелов, тем меньше осадка — грунт утрамбовывается. Обычно это несколько метров в начале стрельбы, и чем дольше стрельба, тем меньше разлет. Я тут же помчался за подтверждением. Так и есть! В ящиках первых двух минометов было полно мин, а в третьем всего одна. Такая жалость — как все банально!

Второй случай произошел через несколько месяцев. Проводили очередную колонну. Осень, жара неимоверная. И вот она — долгожданная ночевка на «точке» Второй мост.

До ночевки, впрочем, еще далеко, часа три только, но дальше сегодня уже точно не пойдем. И очень хорошо, «точка» эта, не считая Каракамара, самое благословенное место на всей дороге. Главное ее достоинство не в том, что район относительно спокойный и сама «точка» довольно просторная, а в том, что на ней заботливыми солдатскими руками (для себя же!) сделано маленькое озеро с проточной водой. Дно каменное, базальт, вода как стекло — ни песчинки, прогревается за день градусов до сорока — сауна!

В полусотне шагов, под самым мостом, в Кокчу вливается какой-то приток, именуемый всеми почему-то Пяндж. Туда не то что лезть — смотреть страшно. Кокча дикая, ледяная, мутная, а вот приток ее, не менее дикий и ледяной, чист и прозрачен — дно каменное, и галька по берегу.

Пока «молодняк» огромной толпой запрудил бассейн, мы, «старики», терпеливо стоим в боевом охранении — вечерком спокойно попаримся, и людей поменьше, и времени раз в десять побольше. Рядом стоит Ильин, разговаривает с седоусым капитаном, начальником точки. Ему, конечно, купаться некогда, ему вообще отдыхать некогда. Правда, и он себе послабление позволил — каску снял. Все-таки «точка» Второй мост, дальше сегодня не двинемся. А в горах Ильин каску ни за что бы ни снял. А как же?! Положено в боевых условиях иметь каску на голове? Положено! — какие еще тут могут быть вопросы? Это Масловский, уже будучи подполковником, в конце службы мог позволить себе роскошь выйти на операцию с одним болтавшимся где-то у колена пистолетом Стечкина (это, примерно, как выйти на Куликово поле, вооружившись спортивной рапирой, или на Бородинское сражение с резиновой дубинкой, а может, и еще хуже!)

Цезарь же, не дававший поблажек никому и ни в чем, не давал послаблений и себе. Но сейчас, коль уж прибыли, можно и расслабиться, каску снять, с капитаном парой слов переброситься. Начальнику «точки» эти колонны — как гвоздь в одном месте, стоит, материт все и вся. Принялся за реку, за Пяндж.

— Сколько раз я вашей босоте говорил: есть бассейн, там мойтесь! Так нет же, горячая! И лезут в Пяндж. А потом мне же и идти, задницу за них подставлять!

Судя по всему, он имел в виду вполне конкретный случай, когда несколько месяцев назад течением унесло санинструктора нашего батальона, который вздумал искупаться в этом притоке! Уже далеко за «точкой» духи его из Кокчи выловили. И замордовали. То, что от санинструктора осталось, через месяц нашел этот седоусый капитан вместе со своими гавриками. Он упаковал останки в полиэтиленовый мешок из-под «выстрелов» и на очередной «восьмерке» отправил в полк. И на том спасибо — убитый, не пропавший без вести, да и родителям есть, где поплакать.

Ильин смотрит на реку и неожиданно, как будто сам себе, говорит:

— Нормальная река.

Капитан устал, ему не до шуток, он раздраженно машет рукой:

— Ой! Ладно… Мне только мозги не пудри! — и как бы в подтверждение своих слов, зло сплевывает в воду.

Меня бы он, конечно, такими доводами сразу убедил, и я бы поверил, что река действительно — полное дерьмо. Я бы поверил. Но Цезарь?! Он смотрит еще раз на Кокчу, потом на капитана и уверенно, глаза в глаза, говорит ему:

— Здесь можно плыть.

Это уже почти оскорбление. Ну, как минимум, вызов. Капитан взвивается: «А-а-а! Ну, давай, давай!»

Те, кто хотя б чуть-чуть знают Ильина, замирают. А он спокойно направляется к реке, так же неторопливо раздевается… заходит в быстрину по пояс, ледяной водой аккуратно и тщательно смывает с себя грязь, копоть и пыль «колонны», а умывшись и потянувшись до хруста, резко бросается в середину потока! Абсолютно отчетливо помню, как в тот момент вздрогнул.

Неплохо зная Ильина, я все равно был почти уверен, что сейчас он обмоется, отшутится и вылезет на берег. Но, оказывается, знал я его очень даже плохо. Это Цезарь-то вылезет?! Цезарь от слова откажется?! Как же, ждите!

Вынырнул Ильин через мгновение. Но за это время его снесло течением метров на пять, а до Кокчи всего-то ничего — и тридцати не будет. И тут Ильин поплыл… Кролем. Против течения. Все, кто стоял рядом, только что рты не пораскрывали. В моем сознании капитан всегда ассоциировался с чем-то жестким, холодным и острым — как клинок кинжала, как кусок стекла в полете. Эта речушка была ему подстать — точно такая же. И вот схлестнулись две стихии — бешеные, непокорные, стремительные. Счет шел не на метры… а на сантиметры. Цезарь плыл с какой-то звериной мощью, яростью и остервенением. Лица видно не было, но тело буквально сотрясалось от напряжения. И не было ясно, кто выигрывает, а кто уступает: река или Цезарь — он стоял на месте! На доли секунды река отбрасывала Ильина на полметра ниже, потом он возвращался, вырывал свое.

Так продолжалось, может, минуту, может больше, но вот Ильин, как-то неуловимо крутнувшись на месте, пронесся метров пять вниз по течению и в два прыжка вылетел на берег. Какой стоял рев! Даже седоусый руками развел:

— Ну, мужик, бля! Ну, мужик! Извини…

Цезарю, понятно, все эти восторги побоку. Молча оделся, зашнуровался, накинул бронежилет, подцепил автомат и каску и потопал к себе на БТР. И даже отдышаться за это время успел незаметно — буркнул что-то ротному, а по голосу и не слышно, что устал. Цезарь! Ему-то тогда и тридцати, пожалуй, не было…

Последний раз я увидел капитана Ильина в конце мая или в начале июня 1984 года. Полк уже успел перейти на летнее время: ложились в двадцать три ноль-ноль, вставали в четыре утра, а недостающие три часа досыпали днем, как раз во время самого сильного солнцепека. В тот день рота заступила в наряд, мы, несколько «дедушек», завернувшись в мокрые простыни, отчаянно пытались уснуть. Но тщетно. Я выполз из палатки, опрокинул на себя бачок воды и уселся в «курилке».