Борис Земцов - Добровольцы Страница 4

В свободное время мы бродили по городу. Он невелик, но сильно разбросан. Многие дома, особенно на окраине, разорены. Из путаных объяснений местных жителей поняли, что здесь жили мусульмане. Похоже, хозяев этих ныне пустующих жилищ в свое время отсюда не очень вежливо «попросили». Война есть война. После того как мусульмане и хорваты явили миру столько примеров зверофашизма по отношению к сербам, иным отношение к ним последних быть не могло. Странно другое. Те, кто отправлял нас сюда, заверяли, что ничего не стоит получить здесь в личную собственность дом с участком. Шикарный жест? Но не эти ли брошенные дома имелись в виду? Тогда ценность предложения весьма сомнительна.

Главная достопримечательность города — мост через Дрину. На мемориальной доске дата: тысяча пятьсот какой-то год. В середине моста стела с плитой, испещренной арабской вязью. Плита основательно заляпана краской из аэрозольного баллончика. Видимо, здорово насолили здесь мусульмане сербам, если все, что с ними связано, вызывает жестко негативное отношение.

Неподалеку от моста — православный храм. Скромный, белый. Совсем как в российской глубинке. Где-нибудь на Тульщине или Тамбовщине. В храм, конечно, зашли. Шла утренняя служба. Удивил голос священника — чистый, густой, сильный. Непривычно было видеть в храме женщин в джинсах, с непокрытыми головами. Оказывается, здесь так принято. Запомнилась и трехцветная — под сербский флаг — закладка в священной книге у батюшки. Выходит, здесь церковь куда ближе к насущным национальным проблемам, чем у нас.

При храме — небольшое кладбище. Бросается в глаза обилие свежих могил. Еще одна примета близкой войны. На крестах, еще пахнущих смолой, — даты рождения и смерти. Возраст погибших колеблется от двадцати до пятидесяти с хвостиком. Сербам есть что защищать, и эта война для них — народная, отечественная.

На трех крестах русские фамилии. Я переписал их в блокнот: Неменко Андрей, Ганиевский Василий, Котов Геннадий.

Свежие могилы соотечественников настроения, разумеется, не прибавили. Судьба. Молодые люди уехали от семей, от близких, от любимых. За тысячу километров, чтобы помочь людям и стране, об истории и проблемах которых наверняка имели весьма смутное представление. Вышло, что поехали сюда, чтобы остаться здесь навсегда. Родственники и друзья сюда не придут, не покрошат крашеных яиц в Пасху, не положат яблок на Яблочный Спас, не сметут снег в канун Нового года. Кто даст гарантию, что нас не ждет такая же судьба? Мрачно…

Вечером выяснилось, что в соседних корпусах «дурдома» живут еще несколько русских. Питерский парень Игорь Т. С месяц назад его ранило в ногу. Ранение сложное. Что-то с коленной чашечкой. Нога не сгибается. Парень едва передвигается. Игорь не сетует, не жалуется, но из его рассказа ясно, что в госпитале ему было оказано только что-то вроде первой, самой примитивной, помощи. Лечить ногу придется на Родине. Но как туда попасть? В одиночку дорога ему не по силам. Игорь ждет попутчика, с чьей помощью можно добраться до Белграда, а оттуда — до Москвы. Другой русский, Евгений С., тоже из Питера. Тоже после ранения. Возможно, история мировой полевой хирургии уже знает подобные случаи, но нам, в большинстве своем гражданским людям, обстоятельства этого ранения показались почти фантастическими. Пуля мусульманского снайпера, войдя в щеку, выбила несколько зубов и вышла наружу через другую щеку. Сейчас следы от пули на щеках уже едва заметны.

Довелось познакомиться с третьим соотечественником, обитающим в «дурдоме». Это — Саша Щ. И сербам, и нашему брату-добровольцу он известен под колоритной кличкой Граф. Родом откуда-то из Сибири. Гражданская специальность — повар. К военному делу отродясь никакого отношения не имел. Даже не служил в армии. Зато здесь, в Югославии, быстро выделился среди русских добровольцев организационными способностями, сколотил мобильный отряд из нескольких десятков сорвиголов, на счету которого немало смелых, грамотно спланированных операций. Видно, природа щедро наделила Сашку полководческим талантом, и дремал тот талант в человеке, пока обстоятельства его не разбудили. Для сербов Граф — едва ли не национальный герой. «О, Граф», — восклицают они и, восхищенно округляя глаза, цокают языками. Воевать Сашке определенно нравится. Но воюет он не ради войны, а ради правого дела. Граф прекрасно ориентируется в нынешнем хитросплетении политических интриг на Балканах, знает истинную цену «нового мирового порядка», осведомлен о роли международного масоно-сионского капитала. Однако от ура-патриотических, шапкозакидательских настроений Граф далек. В самом конце разговора, гася сигарету о край приспособленного под пепельницу осколка мины, он чертыхнулся и неожиданно заключил:

— А вообще-то, эта война никому не нужна.

Встретив наши недоуменные взгляды, повторил:

— Никому! Ни сербам, ни хорватам, ни мусульманам. Да и нам…

Что же, Графу виднее, он здесь давно, имеет право на личное, даже нетрадиционное, мнение. Нам же, невоевавшим, рассуждать на эту тему пока бессмысленно. Во все времена, во всех войнах всегда существовали две правды — правда верхняя, правда политиков и больших полководцев, и правда низовая — окопная, правда солдатская. Сталкивать «лоб в лоб» две такие точки зрения попросту неразумно. По сути, это даже не два мнения, а два измерения, которым никогда не дано пересечься.

Пока количество дней, проведенных на югославской земле, можно подсчитать по пальцам. Еще не получено оружие, не определено место дислокации. У нас весьма туманные представления о том, чем нам предстоит здесь заниматься. Зато нарастает беспокойство вокруг больных вопросов: зачем мы здесь, в каком качестве, в чьих интересах. «Сербы подставляют под пули, сербы на русском горбу выезжают, сербы нас за людей не считают» — вот главные темы многих боевых эпизодов, которые пересказывают нам наши соотечественники, оказавшиеся здесь на месяц-другой раньше. Эпизоды не выдуманы. Не раз группы, выходившие на задание в сцепке с сербами, оказывались в самый ответственный момент перед лицом смертельной опасности в одиночку. Бывало, что не выполнялись обещания о выделении проводников, прикрытии огнем, своевременном предоставлении боеприпасов. Честно сказать, роль русских в этой «каше» до конца не ясна. «Ветераны» вспоминают, что первых русских здесь встречали чуть ли не с цветами. Нашу, замечу, немалочисленную группу встретили на румыно-югославской границе только для того, чтобы предупредить о хорошем поведении (не пить, не воровать и т. д.).

Странно, но до сего дня никто из военного руководства с нами так и не встретился. Отсюда и получившие хождение внутри нашей группы недобрые слухи: мы здесь по большому счету никому не нужны, наша участь — участь пушечного мяса, хотя… В недавней перестрелке, на участке фронта неподалеку от здешних мест, сербы, когда им пришлось особенно туго, стали выкрикивать в сторону позиций мусульман в придачу к ядреным проклятиям что-то вроде: «Эй, мусульмане, с нами русские!» Если это все действительно так — выходит, что наш брат русский здесь — фактор вдохновляющий и мобилизующий. Здорово! Есть чем гордиться.

Наше пребывание в «дурдоме» затягивается. По-прежнему мы не экипированы, не вооружены. Заняты бездельем. Благо кормят. Сегодня прибыл кто-то в полувоенной форме, составил список нашей группы, на плохом русском пообещал, что «завтра все будет». Позднее выяснилось — это Ивица, представитель сербской общины города Г. Оказывается, принцип документального оформления добровольцев, подобных нам, прост. Договор заключается не с армейским подразделением, а с сербской общиной того или иного города. Община платит нам какие-то, похоже, более чем скромные, деньги, а также переводит деньги в армейское подразделение за наше содержание и обмундирование. Впрочем, для нас все эти нюансы принципиального значения не имеют. Главное, скорее бы на позиции, скорее бы в дело.

Похоже, «дурдом», приютивший нас, уже давно приспособлен под казарму. Во всех его помещениях масса предметов напоминает о близости линии фронта. Особенно много патронов: на подоконниках, в шкафах, в ящиках, в цинках, в коробках, просто собранные в кучки по углам комнат. Немало и гранат. Многие из наших уже понацепляли их на свои пояса. Особую тягу ко всему военному проявляют казаки. Оружие, боеприпасы, ремни и прочие фронтовые причиндалы для них предмет своего рода поклонения. Равно как и лампасы, гимнастерки, погоны, фуражки, сапоги и т. д. и т. п. Их походный атаман Леха Б. — смуглый, шепелявый, как-то по-особенному изящный парень — раздобыл неведомыми путями старенькую винтовку. Моментально забросил ее за плечо и, не расставаясь с нею, посматривал на всех остальных безоружных уже свысока. Почти религиозное преклонение Лехи и его товарищей перед военно-казачьей атрибутикой меня, признаться, поначалу здорово смешило. Забавно было видеть, как здоровенные детины с чувством величайшего благоговения нашивают на штанины лампасы, мастерят нагайки, подгоняют портупеи и т. д. Но это только поначалу. Пусть на здоровье гордятся казаки лампасами и околышами, пуговицами и ремнями… Лучше лампасы и погоны, чем партбилет с сатанинским профилем.