Макс Кранихфельд - Душегуб Страница 4

— Послушай, Андрей, — мягко начал кавказец. — Любому другому, кто спросил, я ответил бы, что ни один настоящий воин не поднимет руку на женщину. Кровная месть касается только мужчин. Слабым женщинам мстить недостойно. Но ты мне друг. Потому тебе скажу по-иному. Эта война ожесточила сердца, люди стали злыми собаками, выросла молодежь, которая ничего не видела кроме войны. Они не знают законов, не чтят стариков, они понимают лишь силу и всегда готовы порвать чужого. Спецназ ненавидят, и если будет случай хоть так поквитаться, его обязательно используют. Мне горько это говорить, но тебе надо знать правду, ты должен сам решить, будешь ты делать, как скажет следователь, или нет. Но если ты откажешься, твоя семья, скорее всего, погибнет.

— Спасибо, Казбек, — грустно кивнул Андрей. — Я и сам знал то, о чем ты сейчас сказал. Просто хотел еще раз услышать это от тебя. Я знаю, что я должен сделать и попрошу тебя еще об одной услуге. У тебя ведь есть лезвие?

— Мойка? — Казбек сделал быстрое движение губами и между ними вдруг, подобно змеиному жалу, на мгновенье проглянула половинка лезвия опасной бритвы. — Конечно, есть!

Казбек неоднократно щеголял перед удивленными сокамерниками старинным воровским умением ловко прятать во рту лезвие опасной бритвы и неожиданно для врага использовать его в рукопашной схватке. Крепко зажав заточенную сталь зубами ей, резко мотнув головой, можно было на ближней дистанции секануть противника по лицу. Можно было, особым образом плюнув лезвием, попасть нападающему точно в глаз. Много чего можно было придумать с этим видом тайного оружия, которым Казбек владел в совершенстве.

— Дай ее мне, — тихо проговорил Андрей, избегая быстрого умного взгляда миндалевидных глаз кавказца.

С минуту подумав, Казбек выплюнул скрывавшееся во рту лезвие на ладонь.

— Это твое решение, — сузив глаза, произнес он. — Мужчина должен жить, только до тех пор, пока можно жить с честью. Отговаривать и мешать не буду. Мойку возьми. Но, все же подумай еще раз, обратно потом этот поступок не переделаешь.

— Спасибо, Казбек, — слабо улыбнулся Андрей. — Я уже подумал…

Вскрываться он решил ночью, когда все уснут, чтобы гарантированно никто не смог помешать. Казбек больше не говорил с ним и даже, демонстративно не смотрел в его сторону, тем самым показывая, что уважает право Андрея самому распоряжаться собственной жизнью. Да у зэков в таких ситуациях мешать и не принято, как и помогать, впрочем. Андрей долго лежал неподвижно, дожидаясь пока в переполненной камере восстановится относительная тишина, прерываемая лишь, храпом, да сонным шевелением десятка людей. Голова была холодной и ясной, изредка вспоминались больные покрасневшие глаза матери и проказница сестренка. "Ничего, — стискивая зубы, шептал тогда Андрей. — Ничего. Зато вас никто не тронет. Просто не будет смысла…" Ну все, больше тянуть нечего. Холодное лезвие, зажатое в чуть подрагивающих пальцах, хищно натянуло кожу на горле. Резать вены на руках он решил не пытаться. Из рассказов сослуживцев знал, что там кровь слишком быстро сворачивается и даже бывали случаи, когда после вскрывших лучевые вены ножевых ударов, враг, ничуть не теряя силы, продолжал бой. Другое дело сонная артерия. Тунгус как то под настроение показал ему место на шее, где она почти вплотную подходит к коже. Легкий порез длиной всего в пару сантиметров и в сантиметр глубиной, мелочь, а человек через минуту отправляется на тот свет. То, что нужно! Левая рука, наконец, нащупала нужное место. Ну! Резкая короткая боль яркой вспышкой ударила в мозг. Обжигающе горячая тяжело пахнущая струя плеснула первыми кровяными сгустками прямо в ладонь и дальше, звонкими каплями простучав по бетонному полу, будто начинающийся дождь. Испугавшись, что вот сейчас проснутся сокамерники и его все-таки откачают, он натянул до подбородка одеяло, ловя этот хлещущий изнутри фонтан. Голова как-то разом стала пустой и легкой, темнота вокруг завертелась, все ускоряя движение, сжимаясь в быстро уменьшающуюся точку. В последний раз мелькнуло, кружась и удаляясь, перед глазами заплаканное лицо матери. "Все в порядке, мама, — прошептал слабеющим голосом Андрей. — Все в порядке…". Он хотел сказать еще что-то, но непослушные губы не желали шевелиться, расслабленно откинулась, свесившись со шконки, придерживавшая одеяло рука. Сознание медленно гасло, заполняясь бившим откуда-то сверху ярким светом, заслонявшим собой убогую камеру, храпящих арестантов, двухъярусные нары… Тянувшим за собой… Все выше и выше… Вверх…

В комнату для свиданий Моргенштейн зашел упругим спортивным шагом. В СИЗО, несмотря на отсутствие элементарных условий, он старался себя не запускать, в камере приседал до седьмого пота, удивляя сокамерников, отжимался по несколько сотен раз подряд, на прогулках пытался бегать вокруг тюремного двора. Надзиратели перемигивались между собой, крутили пальцем у виска, откровенно гоготали, но препятствовать съехавшему на физкультуре спецназовцу не решались. Чем бы дитя ни тешилось… Охота мужику ерундой заниматься, пусть его лишь бы другим не мешал. Он и не мешал, к другим арестантам и надзирателям не лез, делал себе потихоньку упражнения. Потому форму за время ведения следствия не растерял, выглядел подтянутым и свежим. Движения были хищными, гибкими, узлами перекатывались под спортивным костюмом мощные мускулы. Софья Павловна, хоть и в первую очередь адвокат, а потом уж женщина, все же глянула сквозь толстые стекла очков одобрительно. Оценила…

— Гутен морген, Эдуард Вольфович, — улыбнулась она, вставая из-за стола и протягивая арестанту тонкую высохшую ладонь.

— Гутен так, Софья Павловна, гутен так. Морген это утро, а сейчас уже далеко за полдень, — смеясь, поправил он, осторожно пожимая ее протянутую руку. — Кстати, действительно ли гутен?

— Вот ведь, все не привыкну. В школе и в институте английский учила, знаете ли. А насчет гутен или нет… Да, есть определенно хорошие новости, — опускаясь на стул и доставая из дипломата какие-то бумаги, сообщила адвокат. — Наше ходатайство об изменении меры пресечения в отношении Вас, Балаганова и Погодина прокуратурой удовлетворено. Решено выпустить всех троих под подписку о невыезде. Так что, поздравляю, сегодня после обеда Вы покинете эти гостеприимные стены.

Она с интересом глянула на своего подзащитного. Софья Павловна имела солидный адвокатский стаж и повидала на своем веку всякого, но вот этот момент всегда доставлял ей несказанное удовольствие. Приятно было видеть, как воспринимают люди, уже смирившиеся с тем, что попали в лапы к безжалостной Системе, известие о свободе. Сумасшедшая радость молнией сверкнула в глазах арестанта, но внешне Моргенштейн оставался как обычно спокоен, улыбчив, предупредителен и слегка ироничен:

— Подумать только?! Что же такое произошло в большом мире! Умер кто-то из высшего командования, и объявили амнистию всем военным преступникам? Или в Чечне произошел военный переворот и у власти вновь исламские радикалы, а нас решили призвать к крестовому походу на Грозный?

— Ни то, ни другое, — сухо отрезала Софья Павловна, сняв очки и без необходимости протирая замшевым платочком стекла. — Сегодня ночью в камере покончил с собой проходивший с Вами по одному делу Андрей Снегирев. Перерезал себе горло. Это и подтолкнуло прокурора к изменению меры пресечения, побоялся потерять всех подследственных, и так скандал на весь мир…

— Цапель? — отшатнулся Моргенштейн. — Как же так? Мальчишка ведь совсем… Что же он? Довели пацана, сволочи!

Он умолк, растеряно качая головой.

— Тем не менее, если бы не этот прискорбный случай, — с непроницаемым лицом продолжала адвокат. — Ваше освобождение под подписку выглядело бы практически нереальным.

Около ворот СИЗО всегда людно. Сюда приходят родственники и друзья арестантов, чтобы передать им нехитрые, разрешенные ГУИНом посылки, мнутся под воротами в надежде отыскать возможность послать сидельцам весточку с воли, здесь же торжественно с музыкой и песнями встречают освобожденных. Моргенштейна встречать было некому, кроме нанятого адвоката, никого он в Ростове не знал и, соответственно полагал, что никто не знает его. Оказалось, ошибался, причем сильно. Едва за его спиной хлопнула деревянная дверь размещавшейся при воротах будки КПП, как уши заложило истошным воплем:

— И-и-и! Вот он душегуб! Вот он ирод! Креста на тебе нет! Убивец! Как тебя земля-то носит?!

Моргенштейн удивленно оглянулся и уперся взглядом в пестро одетую кучку людей. Впереди всех стоял испитой согнутый жизнью морщинистый старик в спортивных штанах и драной олимпийке с неряшливо написанным на листе дешевого серого ватмана плакатом в руках. "Убице Моренштерну — справетливый суд!" красовалась надпись огромными красными буквами. Арестант улыбнулся было с грубыми ошибками намалеванному призыву. Но новый вопль, на грани ультразвука, заставил его втянуть голову в плечи.