Ефим Курганов - Кагуляры Страница 4

Но это ведь не только дата смерти надежд, но и дата рождения нового самосознания. В тот день фактически возник настоящий французский фашизм. Во всяком случае, я и мои друзья, явившиеся на площадь Согласия, тогда и почувствовали себя фашистами. Неудача сплотила всех нас. В самом деле, мое подлинно трагическое мироощущение сформировалось 6 февраля 1934 года. Почему бы мне не исчезнуть как раз в этот день?

Коварный замысел нынешних французских властей, который я гипотетически выстраиваю сейчас, по сути, не так уж плох для меня. Ей-богу!

Значит, если предположения мои окажутся верными, пребывать мне на этом свете остаётся чуть более двух недель. Постараюсь, по мере сил, за оставшиеся мне дни и ночи понять и осмыслить, что же произошло с Францией 6 февраля 1934 года.

Я не устану повторять, что это самый страшный, самый трагический для меня день, но одновременно и поворотный, определяющий – именно тогда я впервые по-настоящему и почувствовал, что я фашист. Точно такая же перемена произошло с моими близкими друзьями – Пьером Дрие Ла Рошель и Люсьеном Ребате, которые также являются моими соратниками по литературно-политической борьбе.

Признаюсь, мы тогда все трое симпатизировали фюреру и возлагали на него определенные надежды, но ощутили себя именно французскими фашистами. Возможно, в этом не заключалось никакого противоречия, ведь франки – это боевое немецкое племя. И все-таки арийский фашизм был нам по сути своей чужд, он оказался просто не наш. У нас ведь фашизм не франкский, а галльский.

Строго говоря, мы ощутили себя воинственными галлами, готовыми к борьбе не на жизнь, а на смерть с этой источающей яд гидрой демократии, угрожавшей нашей Франции. И случилось это – повторяю – именно 6 февраля, так что погибнуть в такой день означает снискать себе почёт и славу.

21 января

В начале 1934 года я не сомневался в скором и окончательном торжестве фашизма на священной земле древних галлов. Сознаюсь, что я страшно и непоправимо ошибся. Прогнившая насквозь демократия устояла в нашей несчастной, непутевой Франции, и это была поистине национальная беда, так как Франция в первую очередь и несчастная потому, что демократии удалось у нас выжить, и наш фашизм проиграл гнусным, лживым гуманистам.

Все объясняется просто. Демократическая власть нас купила, причем самым наиподлейшим образом. Ну, не всех нас, слава Господу. Но один стервец нашелся, и этого, увы, оказалось достаточно, чтобы испоганить все, лишить всех нас шанса на победу. Кто-то оказался слишком падким на звонкую монету, и… фашизм не состоялся. Как выясняется, фашизм требует не выборочной, а поголовной честности. Потому он и не победил у нас. Но где взять эту чистоту помыслов, если человек – существо грязное, злобное, озабоченное лишь набиванием своего желудка и карманов?! Что делать, если чистота помыслов появляется в нас только в виде какого-то странного исключения и чуть ли не аномалии?!

После этих моих слов посвящённым всё уже ясно, а для непосвящённых рассказ о том, почему фашистская революция у нас так и не удалась, потребует некоторых подробностей.

2 февраля 1934 года в восьмом часу вечера большая редакционная зала «Аксьон Франсез» была набита публикой, как никогда. И ещё какой публикой! Очень респектабельной! Помимо завсегдатаев, писак-журналистов здесь собрались вершители судеб Франции.

В громадном кожаном кресле на сей раз оказался не редактор газеты «Аксьон Франсез», романист и скандалист Леон Додэ, несчастный сын нашего классика Альфонса Додэ, а глава движения «Аксьон Франсез» Шарль Моррас, поэт-классик, критик, создатель концепции национального ренессанса, а главное – патриарх французского фашизма, наш учитель, поднявший знамя борьбы с еврейской заразой и смело, самоотверженно несший его целые десятилетия. Вот и в тот памятный вечер Шарль Моррас говорил о еврейской опасности, и что, если она не будет в самые ближайшие дни ликвидирована, Францию ожидает гибель.

Морраса слушали, затаив дыхание. Когда он закончил говорить, зала задрожала от восторженных аплодисментов и бурных оваций, которые все никак не могли утихнуть. Наконец воцарилась полнейшая тишина, и слово было дано Морису Пюжо, ближайшему соратнику Морраса по лиге «Аксьон Франсез» – фактически он был второй человек в этой лиге.

Пюжо также курировал молодежные отряды «Аксьон Франсез», более известные как «королевские молодчики», да и по должности в газете стоял выше Леона Доде, занимая должность главного редактора.

Все свои посты Пюжо занимал совершенно заслуженно. Его считали человеком ответственным и практическим, и в доказательство этого он выступил кратко, по делу:

– Господа, итак, выходим все шестого февраля. Решено! С утра весь центр Парижа будет охвачен нашими людьми, представителями самых различных правых организаций. А к пяти часам собираемся и двигаемся колоннами к Бурбонскому дворцу – громить Национальное собрание и кидать депутатов в Сену. Колонну королевских молодчиков поведут Филиоль и Делонкль. Они отвечают за то, чтобы молодчики были вооружены остро наточенными бритвами.

Двое молодых людей, находившиеся где-то в глубине залы, поднялись со своих мест и почтительно отдали поклоны, направленные в первую очередь в сторону Морраса.

Затем председатель «Аксьон Франсез» предложил выступить маршалу Франше д’Эспере, как всегда чванному и напыщенному, несшему себя с необычайным, даже чрезмерным достоинством.

Я считаю, это достоинство было очень мало им заслужено. Да, маршал считался героем Марны. Но есть и совсем иные факты, связанные, правда, уже не с Марной, а с гибелью Российской империи. Тут он проявил какую-то совершенно непостижимую трусость, ведь в 1919 году не кто иной, как Франше д’Эспере был назначен Верховным комиссаром Франции на юге России и именно он отдал тот злосчастный приказ – увел, увез наши войска из Херсона, Николаева и затем из Одессы, тем самым оказав значительную услугу большевикам. История не просто кошмарная, а еще и позорная. В результате юг России был окончательно и бесповоротно занят красными, так что именно д’Эспере с нашей, французской стороны, придется отвечать на суде истории за успехи коммунистов в России…

…Но вернемся теперь к нашей бедной фашистской революции. Именно маршалу отчего-то было доверено Моррасом планирование общего направления предстоящего мятежа.

Вот что сказал маршал Франше д’Эспере во время того исторического совещания:

– Господа! Королевские молодчики – конечно, сила наиважнейшая. Однако в интересах грядущего успеха первыми пойдут не они, а специально отобранные ветераны из движения «Боевых крестов», точнее, ветераны поедут на инвалидных колясках, пройдут, потрясая костылями и крича «долой воров». Это будет наша психологическая атака, так сказать, артподготовка, а затем уже двинутся и королевские молодчики, дабы заняться делом. Но тут еще не всё. Основные силы «Боевых крестов», отнюдь не инвалиды, подойдут к заднему крыльцу Бурбонского дворца. Пока инвалиды будут шуметь, а королевские молодчики – драться с полицией, основные силы «Боевых крестов» займут Бурбонсктй дворец и расправятся с депутатами. Понятно, господа? Так что победа наша неизбежна!

Все присутствующие радостно закивали, а маршал д’Эспере обратился с вопросом к маленькому человечку, уныло сидевшему в креслице у окна, открытого, несмотря на зимнее время года, поскольку в зале от обилия присутствующих стало душно:

– Граф, вы согласны с предложенным мною планом действий?

Миниатюрное создание выпорхнуло из креслица, подлетело к маршалу д’Эспере и радостно защебетало о полнейшем своем согласии. Это был граф Франсуа де ля Рок, не кто иной, как председатель лиги «Боевые кресты». Более правильно, наверное, говорить «Огненные кресты», однако я предпочитаю говорить «Боевые кресты», так мне больше нравится.

Он был отставной подполковник, хотя все упорно называли его полковником. Служил сначала в кавалерии, потом в разведке (Алжир и Марокко), был в 1921–1922 годах представителем Франции при польском президенте Пилсудском, а с 1931 года возглавил «Боевые кресты», и лига эта при нём обрела вполне фашистский облик (а изначально она представляла собой союз ветеранов и не более того).

Когда подполковник граф де ля Рок подлетел к маршалу д’Эспере и стал с ним весьма кокетливо перешептываться, ля Рока начали буквально пожирать две пары глаз.

Одна пара принадлежала Эрнесту Мерсье, магнату электротехнической промышленности, а вторая пара – не кому иному, как Франсуа Коти, владельцу парфюмерной империи, Бонапарту запахов, как у нас говорили, создателю знаменитых мужских духов «Шипр».

Сидели Мерсье и Коти в двух противоположных концах залы, но на видных местах, так что я заметил, как эти господа смотрели на главу «Боевых крестов» каждый со своего места и буквально не могли оторваться.