Филипп Голиков - Красные орлы (Из дневников 1918–1920 г.г.) Страница 4

На этой неделе состоялся благотворительный спектакль в пользу библиотеки укома нашей партии. Прибыль невелика, рублей пятьсот. Но и это деньги. Теперь в библиотеке появятся новые книги, а то она у нас совсем бедная.

С работой в конторе «Известий» осваиваюсь. Беда в одном — не хватает бумаги.

Газета висит на волоске: нет бумаги. Когда печатают, я стою у машины и смотрю: хватит сегодня или нет. Иногда запаздываем с выпуском, иной раз сокращаем тираж.

Целыми днями гоняю по городу — где бы перехватить бумаги. То найдешь немного в бывшей городской управе, то в подвале уездного земства, то на складе винокуренного завода. Бумага разная. Случается, половину тиража отпечатаем на оберточной, а другую половину — на гладкой белой.

На днях начал работать уездный комиссариат агитации и пропаганды. Во главе его товарищ Беляев. Он мне знаком. Когда я жил «на хлебах» у Власовой Антонины Николаевны, семья железнодорожника Беляева занимала домик напротив. Про их старшего сына шепотом говорили: «Политический!». Вот сейчас этот «политический» и работает в комиссариате.

В нашей губернии и в соседних неспокойно, контрреволюционеры поднимают восстания.

Уком с 16 мая организовал военное обучение коммунистов. Занятия каждый день во дворе кинематографа «Чудо». Мне еще не пришлось ни разу побывать на них. Бегаю в поисках бумаги. Но военное обучение буду проходить обязательно, с большим желанием.

У Гошки Волчковича нелады с анархистами. Они в своей газете и в «Известиях» объявили, что Гошка — провокатор, что он исключен из анархистской партии. В чем дело — трудно сказать.

В нашей газете из номера в номер, с продолжением печатается статья товарища Ленина «Очередные задачи Советской власти».

У меня теперь привычка: утром захожу в типографию и читаю только что отпечатанную газету.

В Перми созывается губернский съезд учащихся средних учебных заведений. Посылают по одному делегату от каждой гимназии и училища. Вопросы любопытные: реформа школы, участие в общественной жизни, организация учащихся. Но мне не до того…

Неделя прошла своим чередом. Работал в конторе, искал бумагу, каждый день занимался военным делом. Заниматься трудно, но интересно. Обучает нас бывший подпоручик Протопопов. Старается изо всех сил. Больше всего времени уходит на маршировку и на правила стрельбы. Винтовки разные: берданы, гравитерли, трехлинейки. Два раза стреляли. Лежа, с колена и стоя. Лежа и с колена у меня неплохо получается, а вот когда стоя, едва удерживаю винтовку, после выстрела чуть не падаю. Товарищи посмеиваются. Но Протопопов хвалит, уверяет, что дело пойдет.

После стрельбы снял дома рубашку, а на плече — кровоподтек.

С 13 апреля не видел отца и не имел от него никаких вестей. Позавчера утром пришел в типографию, взял с машины свежий номер и сразу в глаза бросились строчки: «В селе Зырянском на днях организовался просветительный отдел, в который вошли фельдшер Голиков и учительница Сапожникова». Папа не сидит сложа руки!

А рядом другая заметка, из моей родной деревни Борисовой:

«В деревне Борисовой Зырянской волости организовалась ячейка коммунистов-большевиков, в которую пока вошло 22 человека, считая в том числе и членов партии соседних селений. По примеру борисовцев начинается движение бедноты и в более отдаленных деревнях, исключая самого… села Зырянского, где кулаки и мироеды свили теплое гнездо и чувствуют себя спокойно».

Нелегко, видно, отцу приходится. Хоть бы увидеть его, поговорить…

Последнее время в уезде разлад среди попов. «Батюшки» набросились на учителя закона божия нашей гимназии протоиерея Тихона Андриевского: он выступил против патриарха и потребовал церковных реформ. Попы и буржуи предают отца Тихона анафеме, поносят его последними словами. А он не сдается.

Я знаю Тихона Андриевского по кружку философской мысли. (За этот кружок он имел много неприятностей от гимназического начальства.) Смелый, упорный человек и уж, конечно, в сто раз образованнее своих врагов.

Но все это мелочи. Самое важное: Камышлов с позавчерашнего дня объявлен на военном положении! После двенадцати часов ночи движение жителей по городу запрещено.

Чувствую, что надвигаются тревожные события. Против Советской власти восстали чехословацкие легионеры. Ими захвачен Челябинск. Это от нас совсем недалеко. Белые отряды двигаются на Екатеринбург и Шадринск. Идут бои под Омском. Оттуда — угроза Тюмени.

Камышлову не миновать участия в борьбе. Да и не такие у нас коммунисты, чтобы отсиживаться.

Уком усилил вербовку добровольцев. Я решил твердо: иду в Красную Армию, буду защищать рабоче-крестьянскую власть и драться за мировую революцию.

Хочу уговорить дружков по гимназии и по Союзу социалистической молодежи Арьку Рабенау и Мишу Скворцова. По-моему, они стоят близко к нашей партии и согласятся со мной.

Одно неладно: в Красную Армию записывают с восемнадцати лет, а нам еще по семнадцати. Но меня это не остановит. Так или иначе, добьюсь своего, стану красным бойцом!

Друзьям посоветую ничего не говорить раньше времени родителям. Мишин отец, Андрей Алексеевич, — наш гимназический врач. Человек очень добрый, заботливый. Но от политики далек и может помешать Мише записаться в армию. Тоже самое и у Арьки. А мне бы не пришлось скрывать от отца такое свое решение. Он бы меня понял и поддержал. Но далеко до него, чуть не девяносто верст.

Положение мое в гимназии стало хуже. После того как я вступил в РКП(б), многие учителя и ученики плохо ко мне относятся. Даже те, кто любил щегольнуть словечком о свободе. Видно, от такого словечка до революционного дела, если применить слова полковника Скалозуба, «дистанция огромного размера».

Недобро ко мне относится и домовладелец Баранов — хозяин домика, в котором я живу у Прасковьи Ионовны. Заметно, что Советская власть, большевики не по нутру Баранову.

Последнее время буржуазия и ее прихвостни наглеют. Удивляться тут нечему. Вражья стая знает: силы защитников города невелики, совсем невелики.

У нас небольшой отряд красногвардейцев из рабочих камышловского депо и добровольческий красноармейский отряд человек в сто, в основном крестьянская беднота.

Вчера мы с Арькой стали красноармейцами. Миша Скворцов почему-то не пришел в назначенный час. Мы его ждали-ждали и направились к Шадринскому мосту. Около моста, в помещении двухклассного училища, расположился отряд Красной Армии. Командует им товарищ Васильевский Л. В. Из офицеров, но коммунист. Не любит длинных речей. На митингах выступает резко и очень убедительно. Чувствуешь, что человек свято верит в каждое слово, которое произносит.

Мы подошли к училищу с площади, через главный вход. Красноармеец-часовой показал, где записывают добровольцев. Справа от двери за небольшим столиком — то ли писарь, то ли командир. Перед нами стояли трое. Их записали в два счета. Подошла наша очередь. Я боялся, что возраст помешает, но все получилось, как мы хотели. Потом отправились в полуподвальный этаж, в цейхгауз. Здесь я задержался надолго. Из-за моего маленького роста трудно было подогнать обмундирование, особенно ботинки. Фуражки тоже только большого размера. Никак не ладилось с обмотками. Они почему-то не держались на ногах, сползали вниз.

Когда вышли из цейхгауза, вид у меня был не бравый, но на душе радостно. Я стал красноармейцем!

В новой форме отправился в гимназию. Тут произошло несколько не особенно приятных встреч. Некоторым не понравилось: как так, гимназист и вдруг красноармеец? Лишь учитель математики Александр Федорович Румянцев и учитель пения Павел Павлович Бучельников похвалили меня.

Но самое досадное случилось под вечер, когда я свиделся с Лидой. Лида учится в женской гимназии. Мы с ней иногда встречаемся. Вернее — встречались. Разговор не всегда клеился, потому что я перед ней робел.

Но я так радовался этим встречам!.. Лида очень красивая. У нее большие черные глаза и нежное белое лицо. Она одевается аккуратно и словно бы по-своему. Даже гимназическая форма на ней выглядит не так, как на других.

Увидела она меня в защитной рубашке с длиннющими рукавами, в большой фуражке, в шароварах, которые свешивались над обмотками, и рассмеялась. Потом перестала смеяться, но то и дело сбоку насмешливо поглядывает. От ее взглядов у меня язык примерзал к нёбу. Трудно было объяснить, как дорога для меня эта, пусть нескладно сидящая форма, какое счастье надеть фуражку с пятиконечной красной звездой!

Однако, если бы я и умел это выразить, все равно Лида ничего бы не поняла. Она жила совсем другим, и иные мысли были у нее. Не зря у них дома старались во всем подражать богатым, дружили с купчихой Воронковой, гордились этой дружбой, выставляли ее напоказ. Я и раньше это знал, чувствовал, только не позволял себе все додумать до конца. Мне хорошо было, когда мы встречались.