Станислав Олейник - Правоверный Страница 4

— Вот, пожалуйста…цветы для вашей дамы, — сказал он, протягивая букет, и красноречиво посмотрел на Чумакова.

Смущенная Алена подняла тогда на него изумленный взгляд.

— Спасибо тебе, — прошептала она, когда официант удалился. — Мне никто еще не дарил такие розы… понимаешь, никто! Спасибо тебе…

Она подняла свой бокал, и они чокнулись.

Провели ночь в однокомнатной холостяцкой квартире его университетского товарища, который ради своего друга, оставил их одних… Он и она, нежность и радость. Бесконечная, захватывающая все существо, радость до самой утренней зари…

Он и сейчас помнил упругую мягкость ее губ, теплых, влажных, то разомкнутых, шевелящихся в скользком неутомленном соприкосновении, то непроницаемо сжатых, как будто в обморочном забытьи она переставала дышать, чувствовать его…

…Усталая и счастливая, она заснула на его груди… В этот же день он убыл в Афганистан…

Генерал Гришин в раздражении отбросил в сторону суточную сводку событий по Афганистану. Было похоже, что ситуация выходит из под контроля. Ошибиться нельзя, в сводке речь шла и о «Правоверном».

Он поднял трубку.

— Генерал Гришин, — требовательно произнес он. — Срочно ко мне полковника Зверева.

Почти сразу, в дверь постучали.

— Да! — крикнул Гришин.

— Товарищ, генерал… — начал было Зверев.

— Проходи, проходи, Игорь, — раздражения, которое совсем недавно разрывало его, уже не было.

— Читал?.. Хотя чего я тебя спрашиваю, — махнул он рукой, — ты же сам мне ее сегодня подсунул… Что сразу не доложил? Ждал моей реакции?

— Ну, почему же, конечно читал, — кивнул тот, уходя от прямого ответа на последующие, заданные ему генералом, вопросы.

— Тогда доложи, что думаешь о создавшейся ситуации?

— Похоже, это наш «Правоверный».

— Похоже, или уверен?

— Уверен.

— Вот то-то, — Гришин бросил на подчиненного суровый взгляд, — и я в этом уверен. А ведь ты совсем недавно докладывал, что операция по внедрению начнется через пару месяцев. Так или нет?

— Так, Василий Маркович, — нахмурился Зверев. — Но война, есть война, и порой она вносит свои коррективы. Может это и к лучшему. Как бы сказать, все происходит уже не по выработанному сценарию, а по воле случая…

— Только бы этот случай закончился для «Правоверного» нормально, — перебил его генерал. — Держи все под контролем. А для того, чтобы эти неожиданные для нас «коррективы» помогли «Правоверному» закрепиться в этом регионе, на мой взгляд, пришло время подключать в эту игру и нашего «Аслана».

— Я уже работаю над этим вопросом, Василий Маркович.

Потянулись томительные дни. Чумакова переодели в национальную одежду, а когда подросла и бородка, он уже ничем не отличался от появляющихся в лагере моджахедов. О том, что он неверный, казалось все забыли, даже мулла. Он свободно ходил по кишлаку, знакомился со стариками, моджахедами, их семьями. Назрула уже длительное время отсутствовал, А встречавшийся иногда Джаффар, казалось, пленного совсем не замечал. Использовали Чумакова в основном в заготовке дров. Много времени с ним проводил мулла, который раскрывал ему сущность ислама, толкование его сур.

Разговаривая с простыми людьми, уже не по университетским лекциям, а наяву, он вникал в их нехитрый житейский быт, их привычки, нравы, обычаи.

Дети полюбили мягкого, доброго дядю Азлара (почему его так прозвали дети, он и сам не мог сказать), и часто заходили к нему в хижину. В один из таких дней, там неожиданно появился Назрула. Тепло поздоровавшись с Чумаковым, он окинув его с ног до головы.

— Тебе осталось только принять ислам, и ты полностью наш, — усмехнулся он. Испуганные дети выскочили за двери.

— Я недавно был в Пакистане, и рассказал о тебе своему другу. Мы изучали тебя здесь, и даже там, в Союзе… Хотя заочно, но ты понравился моему другу… И дети, я смотрю, полюбили тебя, — кивнул он на двери, через которые только что выскочили мальчишки.

— Итак, Азлар, — назвал он Чумакова по имени, которое прижилось за ним в кишлаке, — принято решение переправить тебя в Пакистан.

Этот день для участников перехода был особенно тяжелым. Когда миновали перевал, и спустились в долину, наконец, был объявлен долгожданный привал. Усталые животные опустились на землю. Часть лошадей, на которых был тяжелый груз, были развьючены.

Как только спала жара, путь продолжили.

На исходе были вторые сутки. По внезапно возникшему среди моджахедов оживлению, Чумаков понял, переходу скоро конец.

Неизвестно откуда появившиеся облака прикрыли собою яркое солнце. Идти стало немного легче. Но впереди их ждала огромная сухая котловина, где ни травинки, ни кустика, — одна спекшаяся голая глина.

Когда и она была преодолена, солнце уже садилось за горизонт. Именно туда, в сторону этого горизонта и смотрел внимательным взглядом Джаффар. Все ждали привала. Но, постояв какое-то время без движения, тот, неожиданно взмахнул камчой. И остановившийся было караван, снова продолжил свой путь.

Впереди, в колыхающейся маревом степи, нарисовались две точки. Джаффар оживился. Точки приближались, росли, и неожиданно одна из них превращается в открытый «джип», другая, — в бронетранспортер…

Много месяцев спустя, уже будучи в США, в Нью-Йоркском центре «Дома Свободы», в руки Чумакову попал довольно любопытный документ, в котором анализировался разгром правительственными войсками отряда моджахедов полевого командира Джаффара. И важная роль в этом, как подчеркивалось в документе, отводилась агентурной разведке кабульского режима, руководимой советскими военными советниками.

В документе говорилось, что отряд Джаффара, не мог пройти через перевал. Высланная им разведка натолкнулась на прочный заслон солдат регулярной армейской части и отряда добровольцев защиты революции. Не вступая в бой, Джаффар решил отойти. Голод и холод погнал моджахедов назад, по старым следам, в горный кишлак. Расчет был на пургу и неожиданный удар. Однако его там уже ждали. Моджахедов встретил плотный перекрестный огонь. Освещая место боя осветительными ракетами, правительственные войска с подготовленных позиций, расстреливали моджахедов в упор, пропуская их в кривую улочку, где ярко горел свет только в одной-единственной хижине. Неся большие потери, Джаффар вынужден был снова вернуться в Пакистан. По данным местной резидентуры, в этом столкновении погиб опытный агент ЦРУ, являющийся близким родственником Джаффара. Вот тогда Филипп и узнал о гибели человека, который не только спас ему жизнь, но и не ведая того, с кем имеет дело, помог внедриться в одну из самых мощных разведывательных структур мира, ЦРУ…

…Если не считать то, что пришлось Чумакову испытать в течение двух месяцев в тюрьме пакистанской контрразведки, проверкой, тогда что же это было? Конечно же, проверкой… К такому выводу пришел он сам. Пленные шурави, которых доставляли из Афганистана в Пакистан, как правило, были солдаты срочной службы. А тут, прапорщик, да еще старший, да еще командир раззведвзвода…. Для пакистанских контрразведчиков, это была, конечно же, большая удача.

Перекрестные допросы, и душещипательные беседы, которые проводили с ним два американца, представившиеся представителями какой-то там благо, или боготворительной организации, чередовались его избиениями. Били его два здоровенных моджахеда, которые постоянно требовали от него принятия ислама. Вот так и пролетели эти два долгих и тяжелых для Чумакова месяца.

Его, прекрасно знающего нравы, обычаи, и один из основных языков, на котором говорит почти половина населения Афганистана, не без основания подозревали, что он, если не сотрудник КГБ, или военной разведки, то, по крайней мере, агент одной из этих спецслужб. Поэтому и подвергался такой тщательной и жесткой проверке. Он уже сбился со счета, сколько ему раз приходилось писать письменно, и излагать устно свою автобиографию, повторять, по какой причине отчислили из университета, называть фамилии преподавателей. Объяснять, где находится школа прапорщиков, которую он заканчивал. Кто начальник школы, его фамилия, фамилии других офицеров. В каком районе Душанбе, находится школа, которую он заканчивал.

Особенно ему запомнился почему-то последний допрос. В камеру зашли трое моджахедов. Они сразу приступили к его «обработке». «Работали» и своими волосатыми руками, и обрезками резинового шланга. В перерывах заходил еще один, который на русском задавал те же самые, что и раньше, вопросы.

Затем, не дав передохнуть, его выволокли во двор, бросили в кузов «пикапа» и повезли куда-то за город. Там его, еле державшегося на ногах, поставили рядом с такими же избитыми, как он, тремя советскими пленными солдатами…. И только тогда до него дошло, что это «конец».