Алексей Воронков - Брат по крови Страница 4

Проклов, конечно же, имел в виду водку. Башкиров усмехнулся.

— Вы что, майор, в самом деле такой веселый и находчивый? — бросил он в мою сторону.

Я посмотрел на него пристально, как смотрят на человека, который причинил тебе боль. Я впервые видел Башкирова так близко. Он невысок и узок в плечах, но в его желчном худом лице просматривается некая внутренняя сила, способная подчинять людей его воле.

— Не понял, товарищ подполковник, — нахмурил я брови. Я не люблю, когда со мной глупо шутят, тем более я не люблю, когда надо мной откровенно насмехаются, тем самым унижая меня.

Башкиров, видно, уловил металл в моем голосе.

— Да ладно вам, майор, — улыбнулся он. — Я ведь знаю этих подлецов. — Он бросает взгляд в сторону моих соседей. — Они и мертвого заставят с ними выпить. И ведь не отвяжешься!

С этими словами он с нескрываемой готовностью уселся на табурет, снял фуражку и бросил ее на стоявшую за его спиной кровать. Проклов быстренько занялся бутылками.

— Закуски вот только нет, — проговорил он недовольно.

— А это что тебе — не закуска, что ли? — указал на полтора огурца начфин Макаров.

— Ладно, сойдет, — согласно кивнул Проклов, ловко сдергивая с горлышек жестяные пробки.

Выпили. Башкирову, как старшему офицеру, Проклов налил двойную дозу — пусть, дескать, дойдет до общей кондиции. А глухому Прохорову, который вслед за Башкировым зашел в нашу палатку на огонек, Проклов лишь слегка плеснул на дно — обойдется-де. Вот коли бы со своей бутылкой пришел…

Потом мы еще выпили, и у нас снова появилось желание пофилософствовать о войне.

— Ты что-то там про чеченских олигархов начал говорить, — подбросил в печку дров Макаров, обращаясь к Есаулову. — Или уже забыл, о чем хотел сказать?

— И ничего я не забыл, — вроде как обиделся Есаулов. — Чеченские олигархи, как пить дать, и есть движущая сила войны.

— О, я как погляжу, вы не только сибариты, но и философы, — с иронией в голосе проговорил Башкиров.

Проклов вытаращил на него глаза.

— Сибариты? Это что, алкоголики, что ли? Я такого слова не знаю, — заметил он.

— Сибариты — это значит склонные к праздности люди, — перевел я Проклову трудное для него слово.

Проклов усмехнулся.

— Да какие мы, к черту, праздные люди, товарищ подполковник, — с укором посмотрел он на своего прямого начальника. — Мы — волки войны. А водка — это так, профилактическое мероприятие. Вечером смазал — утром поехал. Как тот двигатель внутреннего сгорания.

Проклов говорил истину, и офицеры крякнули удовлетворенно.

— Ну что, Паша, молчишь? Давай, говори про здешних олигархов, а мы послушаем, — снова тормошит Есаулова Макаров.

— А что о них говорить? Сволочи они все, — закуривая сигарету, отвечает начальник разведки.

Я усмехнулся.

— Сегодня вообще трудно найти хороших людей, — говорю.

Есаулов как-то странно посмотрел на меня.

— А себя ты к каким людям относишь? — спросил он меня.

— Наверное, тоже к плохим, — отвечаю ему. — Если бы я был хорошим, от меня бы не ушла жена.

— Блядь она, вот кто! Была бы доброй бабой — разве бы ушла? — резюмировал Проклов.

Я вспыхнул.

— Не смейте так говорить о человеке! — зарычал я. — Вы же не знаете ее…

— Ее, может, и не знаю, знаю других. А их сегодня навалом, — говорит Проклов. — Предают мужиков на каждом шагу. Особенно нашему брату, офицеру, достается. Мы ведь нищие, всю жизнь то в командировках, то на полигонах. Теперь вот война. А они там… — Он махнул куда-то рукой и замолчал. Похоже, у него вдруг испортилось настроение.

— Не надо так плохо о женщинах, — сказал Башкиров. — Не все же они… — Он хотел подобрать нужное слово, но не смог.

— Все! — рубит с плеча Проклов. — Я вот и своей сказал, когда расставались: узнаю, говорю, что блудишь, — задушу, как последнего врага народа. А она: да ты что, Степа, ты что! Подумай, что ты говоришь. У-у! Убил бы их всех.

В палатке возникла нечаянная пауза. Все, видимо, вспоминали своих жен и переваривали сказанное Прокловым. Возникшую тишину нарушил голос Башкирова.

— А это вы помните? — сказал он, обращаясь не то к Проклову, не то ко всем офицерам сразу. Он стал негромко декламировать стихи:

«Жди меня, и я вернусь. Только очень жди. Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут. Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут. Позабыв вчера…»

— Симонов, — усмехнулся Проклов.

— Он, — подтвердил Башкиров. — А помните, чем заканчивается? — И снова заговорил стихами:

«…Не понять не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой, — Просто ты умела ждать. Как никто другой».

— Вот так-то, — многозначительно произнес Башкиров и поднял указательный палец вверх. — Надо верить в женщин. Если мы не будем им верить, стоит ли кровь свою проливать? За себя, что ли, воюем? За них, за них…

— За государство родное мы воюем, — изрек начфин Макаров.

— «За государство»! — с некоторой иронией повторил его слова Башкиров. — А что есть такое государство? Это наши женщины вместе с нашими детьми. Вот за них и воюем. Чтобы ни один сукин сын не мог сделать им больно. Ни один!

Проклов, учуяв важную минуту, тут же плеснул всем водки. Офицеры подняли кружки.

— За женщин! — тряхнув толстыми брылями, произнес тост зам. по тылу Червоненко и встал. За ним встали остальные офицеры.

— За женщин! За любимых!..

Выпили. Потом незаметно разговорились о войне.

— Все террористы считают себя бойцами за идею, — говорил начальник разведки Паша Есаулов, имея в виду чеченских боевиков, — а какая у них, к черту, идея?

— Ну как же! — возразил я. — Борются за независимость…

— А от кого, интересно, они хотят быть независимыми? — ершился разведчик. — От закона? Так не выйдет! Ни газават их, ни джихад не пройдут. Это все прикрытие для паскудных их делишек.

— Что, что ты сказал? — не дослышал полуглухой начальник артиллерии полка Прохоров.

— А то, что ничего у бандитов не выйдет! — горячился Есаулов.

В разговор включился Червоненко.

— Говорят, чеченцы смертников начали готовить в специальных лагерях, — сказал он. — Подойдет такой к тебе — ба-бах! — и кранты… Худо, братцы, худо. И когда это все кончится…

— Да вот когда мы их прижмем, когда уничтожим основную массу бандюг — тогда все и кончится, — с уверенностью в голосе изрек Проклов.

Макаров усмехается.

— Плохо ты, дорогой, историю знаешь, — проговорил он. — Если бы хорошо ее знал, не смешил бы нас так.

— А что тут смешного? — не понял Проклов. — Ты не хочешь верить, что мы их прижмем?

— А ты знаешь, сколько Россия уже с Чечней воюет? — вопросом на вопрос ответил Макаров.

— Не знаю, не считал, — недовольно буркнул Проклов.

— Вот то-то и оно, что не считал. А я тебе скажу: с начала девятнадцатого века мы с ними воюем. А чеченцы говорят и другое: дескать, война уже длится четыреста лет.

— Ну, если их слушать, так мы со времен Адама с ними враждуем, — съязвил Червоненко.

— Чего-чего? Я что-то не расслышал, что ты сказал? — повернул к зам. по тылу свои бесцветные глаза такой же бесцветный, выглядевший вечно растерянным и несчастным Прохоров.

— У, глухая тетеря, — проворчал Проклов. — Уж лучше бы и не спрашивал — все равно ничего не поймет.

— Он у нас самый счастливый человек, — сказал я. — Ведь люди говорят много недобрых слов, а недобрые слова — это отрицательная энергия, от которой почти все наши болезни. Прохоров же слышит только часть всего этого.

— Это вы как доктор нам заявляете? — улыбнувшись, спросил Башкиров.

Я пожал плечами.

— Очевидный факт.

— Хочу тоже быть глухим, — ерничает Макаров. — Тогда точно до ста лет доживу.

Проклов машет на него рукой, дескать, куда тебе, а потом обращается к Прохорову:

— Слышь, Петруха, а отчего ты такой глухой?

Прохоров расслышал вопрос, смутился. Ему на помощь приходит Макаров.

— А где ты видел артиллериста с хорошим слухом? — спрашивает он Проклова. — Ведь они возле пушек всю свою жизнь торчат, а те грохочут — не приведи господи. Помню, под Гудермесом стояли… Я впервые тогда на войну попал… Вечером артподготовка. Что тут началось! Грохот стоял такой, будто бы планета рушилась. Я потом долго глухарем ходил — не мог расслышать, что мне говорили.

Услыхав такое, Проклов усмехнулся.

— Ты и сейчас плохо понимаешь, что тебе говорят, — произнес он. — Сколько я уже прошу, чтобы аванс дал, а ты и ухом не ведешь.

— Нету денег, нет, — который уже раз повторяет Макаров. — Сам сижу без копья. А эти там, — он тычет большим пальцем вверх, — и не шевелятся.

Он, конечно же, имел в виду высокое начальство. Макаров всегда тычет большим пальцем вверх, когда его спрашивают о деньгах. Мол, обращайтесь туда, что вы меня атакуете?