Герман САДУЛАЕВ - Хранители Страница 4

У входного проема ограды через канаву перекинут бетонный мостик. На этом месте и ждал Лёму Мовлади. Лёма задерживался. Он вышел, когда все одноклассники уже прошли мимо Мовлади.

— Что, опять Фатиму искал? — улыбаясь, спросил Мовлади. — Зря, я видел, она после пятого урока домой пошла. И Адлан, кстати, тоже поехал…

Лёма просто взбесился:

— Слушай, ты меня достал со своими шуточками! Не нужна мне эта сучка! И знать не хочу, куда она девалась, с кем поехала!

Мовлади кивнул:

— Правильно, брат. Выбрось ее из головы: ни скромности, ни чести. Найди себе честную девушку и женись с миром!

Лёма понял, что друг опять издевается, и отвалил ему подзатыльник. Мовлади в ответ ткнул Лёму кулаком в живот, но не сильно. Мальчики засмеялись. Тема была закрыта, больше по пути домой они о школьной красавице не вспоминали.

— Ну, так что ты мне собирался рассказать? — спросил Мовлади, когда они перешли мостик.

Лёма посерьезнел, даже слегка нахмурился.

— Знаешь, кто теперь живет в доме Айны?

Дом Айны знали все мальчишки в округе: он стоял прямо у водокачки. С детства помню его и я. По форме водонапорная башня напоминала гранату циклопических размеров: стальная труба метров десяти в высоту и четырех в диаметре, а сверху широкий цилиндр резервуара. Башня сохранилась с советских времен. Только тогда она не напоминала мне гранату. Это была просто башня, огромная, железная. Сказочная. Когда в жаркий летний день водяной насос под башней наполнял ее холодной подземной водой, на железе выступали капли конденсированной из атмосферы влаги. Вода доходила до самого верха и тогда начинала литься из отводной трубы под крышей. Мы, дети, конечно, прыгали под падающую с многометровой высоты водную струю, орали, промокали до нитки, а в вихре водяных брызг играла радуга. Хотя старшие посылали нас выключить насос до того, как башня переполнится, — нажать красную кнопку в сарайчике рядом с водокачкой. Но так было бы неинтересно. Получив ключ от сарайчика, мы бежали к башне, но не спешили выключать насос, даже когда темная полоса, отмечавшая уровень воды, доходила до самого верха. Только вдоволь наигравшись под холодным потоком, мы нажимали на кнопку. Если, конечно, раньше на нас не начинала ругаться свекровь Айны, тогда еще совсем молодой, которой льющаяся с башни вода подтапливала огород.

С тех пор прошли больше двадцати лет и две войны. Свекровь Айны умерла после первой. Во второй случайная пуля убила мужа Айны. Насос водокачки поменяли, и в сарайчике установили новый пульт. А башня осталась той же. В округе — дома не выше двух этажей, и вода течет в трубах по закону сообщающихся сосудов, под естественным напором из высокого резервуара. Забрав обоих детей, Айна уехала в Ачхой-Мартан к своим родителям. В один день собралась. А дом продала…

— Да? И кто же там живет? — спросил Мовлади.

— Дядька, лет тридцати. Не местный: его никто не знает. Непонятно, чем занимается, где работает. И откуда у него деньги — на дом и на жизнь…

— И что?

— Нет, ты послушай, Мовлади. Он очень странный человек: бородатый. И вообще, говорят, что он, — тут Лёма оглянулся, не идет ли кто следом и не подслушивает ли за ними, — что он ваххабит.

— Конечно, если бородатый — сразу ваххабит, — саркастически засмеялся Мовлади. — Кадыровцы тоже бородатые. Да мало ли кто бороду носит! Может, ему просто бриться лень, или лезвия не на что купить. Я бы тоже отрастил себе бороду! Вот только что-то не растет пока…

— Да не, не в бороде дело… Ты слушай, он… Он со мной разговаривал… об этом…

Приятель подставился, и Мовлади не преминул воспользоваться моментом, чтобы снова подшутить над ним.

— Друг, я за тебя переживаю! Может, такому сладкому мальчику, как ты, не стоит разговаривать с незнакомыми бородатыми мужчинами, да еще и об “этом”! Кто знает, что у них на уме… Скажи, — спросил Мовлади с самым серьезным и сочувствующим выражением на своем нахальном лице, — он звал тебя в гости? Трогал разные места? Откройся мне как доктору, не стыдись. А может, тебе даже понравилось?

Но усилия зубоскала пропали впустую. Лёму нисколько не задело, он равнодушно пожал плечами и сказал:

— Этот человек разговаривал со мной о вере. О настоящем исламе. И в гости приглашал. Обещал дать запрещенные книги. Пошли, сходим вместе.

Теперь в доме Айны жил одинокий мужчина — тот, о котором говорили мальчики. Он носил бороду на лице, тюбетейку на бритой голове и спортивный костюм “адидас” на худощавом теле. Если у мужчины проверяли документы, он предъявлял паспорт, согласно которому его звали Мансуром Элхановым. Через неделю после вселения в дом Айны в его паспорте появилась и шалинская регистрация по постоянному месту жительства. Так что претензий к его документам не было. Любопытным он говорил, что приехал из Ведено, что его дом разбомбило, семья погибла, он давно хотел переехать, и все такое. Словом, обычная история: все, кто приезжают в Шали, рассказывают примерно одно и то же.

Впрочем, ни местные жители, ни милиция в любом случае большого интереса к Мансуру не проявляли. Может быть, потому, что его пару раз видели беседующим с кадыровскими бойцами; те по-братски обнимали его и жали ему руку. А лишний раз связываться с кадыровцами или даже с их приятелем никому не хотелось.

Соседи относились к новоприбывшему осторожно и с опаской. Если бы родители наших мальчиков узнали, что те ходят в гости к Мансуру, мальчиков ждал бы разнос. Поэтому Лёма и Мовлади посещали дом Айны, соблюдая все меры предосторожности и предельную конспирацию. Они не входили в ворота, а всякий раз перелезали через ограду в сад, когда по дороге никто не шел и не ехал. Дверь дома Мансура по вечерам была открыта. Мальчики находили хозяина делающим намаз или готовящим пищу на кухне. Иногда Мансур читал, или писал, или разговаривал с кем-то по мобильному телефону.

Новый друг встречал мальчиков сердечным саламом, усаживал на ковер, учтиво спрашивал о делах. Вообще он разговаривал с ними как со взрослыми, как с равными себе, и мальчикам это не могло не нравиться.

Они не сразу решились прийти. “За” голосовало любопытство. И еще, пожалуй, дерзкое желание самоутвердиться наперекор родительскому мнению. Потому что, конечно, страх перед родителями голосовал “против”. Старшие не отпустили бы своих детей в кадыровцы, а в боевики не отпустили бы тем более. И в ваххабиты. А слухи о том, что Мансур ваххабит, оказались не пустой болтовней.

Это было странно, но Мансур, нисколько не опасаясь, с самой первой встречи начал проповедовать Мовлади и Лёме. При том что слово “ваххабит” было теперь едва ли не самым страшным ругательством, а кадыровцы обещали снести башку всякому, от кого будет хотя бы самую малость пахнуть ваххабизмом. А уж кадыровцы-то должны знать, как он пахнет: многие из них сами еще недавно были ваххабитами.

Однако Мансура никто не трогал. Кадыровцы вроде бы даже с ним дружили. Наверное, мальчики могли бы заподозрить неладное, но их все это не слишком беспокоило. В их книжке-раскраске мира и боевики, и кадыровцы были закрашены одинаковым цветом: цветом оружия, насилия, власти. Цветом успеха и силы. Цветом, который манил и дурманил, звал к другой жизни, к спасению от задавленного быта, испуганных обывателей и глупого родительского дома.

У Мансура на все были ответы. Когда Мовлади стал говорить о несправедливости в жизни, о том, что подонки купаются в деньгах, а нормальный человек часто живет в бедности, Мансур закатил глаза и произнес: “О те, которые уверовали! Воистину, многобожники являются нечистыми. И пусть они не приближаются к Заповедной мечети. Если же вы боитесь бедности, то Аллах обеспечит вас богатством из Своей милости, если пожелает. Воистину, Аллах — Знающий, Мудрый”.

О чем бы ни начинал рассказывать Мансур, он заканчивал аятом из Корана, в котором правоверные призывались к оружию, к участию в священной войне. Слово “ваххабизм” при этом не произносилось никогда. Мансур говорил об исламе, об истинных мусульманах, и только. Но мальчики, конечно, понимали, что это и есть ваххабизм.

Одним осенним вечером Мансур и мальчики сидели на закрытой веранде дома Айны и пили зеленый чай из фарфоровых пиал. На улице моросил дождь, дождь шелестел по желтеющей траве и листьям, как ворох тараканов, сыплющихся из темной ваты облаков, с неба, напоминающего старый матрас. На улице развезло хлюпающую глину, замазало грязью дороги и тропки. Там было мокро и неуютно.

Под лампочкой, освещавшей веранду, вились запоздалые насекомые, еще не убитые осенними холодами. Лампочка струила желтый купол сухого и теплого света. У вершины купола клубился рой обреченной мошкары, под роем склонили головы над пиалами с чаем мальчики и Мансур.

Лёма поставил пиалу на стол и спросил:

— Мансур, откуда такое слово — “ваххабизм”?