Георгий Рогачевский - Сквозь огненные штормы Страница 4

- Значит, земляки…

Разговорились. Я начал рассказывать ему о своих невзгодах. Посидели мы, потолковали. Навсегда запомнились мне его слова, которые он мне тогда сказал:

- Брось ты фордыбачиться! Трудности пройдут, а стать моряком я всегда считал делом чести.

Вскоре я отослал матери посылку с личными вещами, получив взамен синее рабочее морское платье. Приказом по училищу я был зачислен курсантом в отдел морской артиллерии на отделение вахтенных командиров.

Морская служба началась со строевой подготовки. Для этого мы отправились в лагерь. Два месяца по жаре: «Выше ногу!» Наш лексикон дошел до положенного минимума: «Есть, так точно, никак нет!» Руководил сбором майор Карпецкий. Можно сказать, бог строевой подготовки. До сих пор удивляюсь, как он выдерживал на такой жаре с утра до вечера «прокручивать» [260] курсантские роты и все показывать и показывать, как нужно правильно выполнять тот или иной строевой прием.

Для строевой подготовки очень важно иметь удобную обувь. Наши флотские рабочие ботинки на вид были, как лапти, - носки широкие и даже заокруглены. А по весу - прилично. Но уж коли «дадим ножку» ротой - слышно далеко окрест: шаг тяжелый, твердый, морской. При всей внешней неуклюжести эти ботинки были очень удобны. Тяжелые, а нога их не чувствовала: крепкие, а мозолей никто не натирал. Со временем мы проверили их и на устойчивость: даже на качающейся палубе стоишь ногами крепко.

В нашей лагерной жизни бывали и отдушины, когда занятия по строевой подготовке прерывались изучением уставов и личного оружия - трехлинейной винтовки, трехразовым приемом пищи, да еще трижды в день купались на пляже Учкуевка.

За два месяца жары и занятий мы все, как один, окрепли, закалились, возмужали. При таких нагрузках дружно просили на камбузе добавки. Почему-то, в основном, не хватало хлеба. Всем курсантам высокого роста определили полторы нормы питания. Я вначале при росте 182 сантиметра весил 63 килограмма, а через четыре года курсантской службы уже тянул на 84 килограмма. Так и другие. В нашей роте рекорд по прибавке веса побил Володя Кудряшов - за первый год он прибавил 16 килограммов. Хороший был товарищ, погиб во время войны на Балтике, будучи командиром торпедного катера.

По возвращении в училище нам выдали ленточки «ВМ арт. училище им. ЛКСМУ», гюйсы, т. е. форменные воротнички, и ремни с бляхами. Наш замкомандира взвода главный старшина Зинченко все время поучал:

- Ежедневно чистить бляху до зеркального блеску, чтобы можно было в ней увидеть себя, ясно?

- Так точно! - дружно отвечали мы.

А ведь это целая наука драить медяшки! Жаль, что о наших боцманах, как и о сухопутных старшинах довоенных и послевоенных лет, как мне кажется, в романах, повестях написано мало. А жаль! Какие необыкновенно своеобразные люди, эти первые помощники офицеров. И строгие, и находчивые, и заботливые. Однажды наш главный старшина Зинченко явился перед строем с увесистой книгой, открыл ее и начал читать: «До сведения [261] моего дошло, что некоторые из нижних чинов не умываются. Так как такое неряшество бывает причиной болезней и из числа таких, которые прямо дают дурную славу команде, то я и прошу господ ротных командиров обратить все внимание на водворение между нижних чинов их рот необходимой чистоты, которою должен отличиться образованный военный человек».

Зинченко поднял вверх указательный палец и громко, по слогам, повторил:

- Образованный военный человек из самых нижних чинов, то есть матросов. Это было сказано в приказе по Черноморскому флоту 14 июня 1846 года. И тогда уже передовые адмиралы считали матроса образованным военным человеком. А приказ этот - вице-адмирала Владимира Алексеевича Корнилова. Думаю, что он действует и сейчас! - Глубокомысленно помолчав, главный старшина скомандовал: - Разойдись…

Что это значило, понимал каждый. Накануне у нас выявились некоторые недостатки во внутреннем порядке, вот и сослался главный старшина на такой авторитет. Правильно он поступил или нет, судить не буду, но на нас, новобранцев флота, это подействовало самым сильным образом. Любой разнос, ругань были бы ничем, пустым звуком в сравнении с этими спокойными словами.

С какими только вопросами мы ни обращались поначалу к нашему главстаршине. Как-то возник спор: почему на наших форменных воротничках на синем три белых полоски. Большинство утверждали, что все это идет от трех главных побед русского флота: у Гангута - 1714 год, Чесмы - 1770 год и Синопа - 1853 год.

- Не знаю, - чистосердечно признался тогда Зинченко. - Только ведь побед у русского флота было больше, чем три, и тоже значительные. Но если узнаю о полосках на воротничке - расскажу.

И точно, через некоторое время он вернулся к этому разговору. Хотя окончательного ответа и не дал, но сказал, что были ведь славные победы адмирала Ушакова, а они среди названных курсантами трех не значатся. Честно говоря, я и сам до сих пор не уверен, есть ли окончательная версия возникновения этих трех белых полосок на синих воротничках. Ведь была блестящая победа в 1807 году у адмирала Синявина, у Ушакова в 1799? Тогда должно быть хотя бы пять полосок в честь [262] побед русского флота, значащихся в истории до 1881 года, когда окончательно утвердился форменный воротничок в таком виде, каким он есть и поныне. Я прослужил на флоте 38 лет, был капитаном 1-го ранга, а такие, как наш главстаршина, думается мне, были не слабее нас, по крайней мере в делах житейских, в вопросах нашей флотской службы.

От таких, как Зинченко, и начинается уважение к флотской форме. И как он быстро нас обучил: какая форма один, и форма три, и форма пять, и шесть. Форма один - белые брюки и форменка, белая бескозырка, а еще белые парусиновые туфли покупали сами - не запрещалось. К форме три - черные суконные брюки, синяя фланелевка, черная бескозырка и выходные ботинки. Как было красиво, когда моряки в этой форме шли строем! Разве мог не остановиться любой прохожий, могла не улыбнуться девушка, не пристроиться к колонне восторженный мальчишка?!

Нам же поначалу эти улыбки и не снились. Начались плановые занятия. На первом курсе много времени отводилось общеобразовательным дисциплинам: тут и высшая математика, и теоретическая механика, английский язык, электротехника, наша, корабельная. Потом навалились основы морских наук - лоция, навигация, метеорология, астрономия. Преподавали старые кадровые командиры, имеющие большой практический опыт флотской службы. Одним словом, настоящие «морские волки».

- Ну, послушали, - говаривали такие «волки», - теперь закрывайте рты, дальше нужно все в конспектах записывать. На каждую флотскую байку еще и формула соответствующая имеется! Цифирь - никуда не денешься.

Или вдруг преподаватель метеорологии разразится каскадом пословиц и поговорок: «Ходит чайка по песку, моряку сулит тоску», «Если солнце село в тучу, жди, моряк, от моря бучу», «Небо красно к вечеру - моряку бояться нечего», «Небо красно поутру - моряку не по нутру»…

- Конечно, в нашем учебнике об этом ничего не сказано, но настоящие моряки - народ наблюдательный, и пословицы эти возникли не просто из наблюдений только моряков, а из наблюдений целых народов. Учтите это… [263]

Учились мы с большим интересом, с какой-то необычайной жадностью к знаниям. Мне уже и вспомнить было стыдно о том, что хотел уйти из училища. Темпы учебного процесса все возрастали. Вначале была привычная система: шесть уроков, час самоподготовки. Вскоре самоподготовку довели до трех часов и перешли на лекции. После вечерней прогулки - поверка и отбой. Сон - вот и все, курсант, твое личное время.

Несмотря на такой жесткий распорядок, я по-настоящему увлекся учебой. Можно сказать, отрешился от внешнего мира. Так длилось несколько месяцев. И вдруг на вечерней поверке раздается команда курсанту Рогачевскому выйти из строя на три шага.

- Товарищи курсанты, Рогачевский не пишет домой, - слышу. И дальше: - Всем будет отбой, а курсанта Рогачевского мы посадим писать письмо матери…

Моему стыду не было границ. Ощущение такое, будто меня, как старую робу, выстирали, потерли о морскую гальку, выкрутили, да и повесили на виду у всех сохнуть!…

Ребята улеглись, а я сел писать письмо. В сердцах назвал мать Марией Федоровной, написал, что все у меня нормально, служу, учусь, передал приветы сестренкам. Кончил писать, доложил о выполнении приказа, после чего мне разрешили присоединиться к спящей роте.

Вскоре от матери пришло письмо. Ох и была мне выволочка за эту Марию Федоровну! Но потом я получил прощение. Матери ведь умеют прощать своих детей. Заканчивалось письмо просьбой: «Пиши, сынок». Вот и такая наука была мне в жизни… Да и мне ли одному? Главное, чтобы вовремя, а не тогда, когда уже ничего не изменишь, ни письма не напишешь, ни словом не согреешь…

Писал домой теперь я регулярно. Хотя свободного времени стало еще меньше. И по собственной, можно сказать, вине. Заимел я, как нынче говорят, хобби. Как-то в один из воскресных дней нам предложили: