Михаил Белозёров - Контрольная диверсия Страница 4

Они высосали бутылку и проглотили все пельмени. В тарелке остался мутный бульон с перцем. Цветаев наклонился и выпил бульон, и ощущение сытости наполнило его. Глаза стали слипаться, мир сделался фрагментарным: момент, когда между бровей у Пророка легла тяжелая складка, Цветаев пропустил.

— Какой сегодня день? — вдруг спросил Пророк, мрачнея с каждой минутой всё больше и больше.

Рваная губы дёрнулась, и в глазах появилась тоска. Завёлся Кубинский, тяжело думал Цветаев, с трудом разлепляя веки. Теперь будет злиться на весь белый свет. А куда деваться? Он сам себе слово дал биться до полной, абсолютной победы, и мы за компанию с ним тоже слово дали, но от этого мы не стали хуже или лучше, мы такие, как есть, мы такими были всегда и, надеюсь, останемся такими же впредь.

— Суббота.

— Чётная или нечётная?

— Чётная, — уверенно ответил Жаглин, в надежде, что Пророк посвятит его в свои тайны. Он усердия он даже вытянул шею и замер.

— Так, — поднялся Пророк, не обращая внимания на него и глядя поверх голов, — я пошёл, — сказал он, забирая рваный червонец.

У него действительно был большой лоб не только в физическом плане, но и в плане пророка. Пророк предсказывал будущее, и с его слов оно казалось лучезарным. Трудно было в это не поверить, ещё чуть-чуть усилий, ещё чуть-чуть, и ещё, и ещё, и мы победим — так говорил он.

— Куда, ляха бляха?! — удивился Жаглин.

Последнее время Пророк не брал его с собой. Жаглин мучился догадками. Это была мужская ревность к обстоятельствам, о которых Жаглин даже не подозревал.

— На свидание, — буркнул Пророк.

Естественно, что ему никто не поверил: Жаглин, потому что ничего не понимал, Цветаев, потому что понимал слишком многое. Теперь будем охотиться исключительно на наёмников, догадался он, вот в чём суть. И короткое чувство гордости наполнило его как первооткрывателя, хотя он на них уже охотился, но об этом никто не знал, а он, как и Пророк, не был болтливым.

— Вот так всегда… — буркнул Жаглин, провожая взглядом Пророка, — доброго слова не дождёшься.

— А я на боковую, — сказал, поднимаясь, Цветаев.

Ему-то что: он-то знал правду. Но Жаглину об этом говорить было нельзя. «Что знаю двое, — предупредил Пророк, — то знает и свинья».

— Ляха бляха! Какой спать?! Какой спать?! — ещё больше занервничал Жаглин. — У меня заначка есть! — Он демонстративно полез под стол. — Погоди… ну, погоди! — упрашивал он. От натуги лицо у него пошло красными пятнами.

— Нет, я пас, — Цветаев показал ему средний палец и едва догрёб до дивана.

У него от усталости и сытого желудка даже ноги не гнулись. Он ещё несколько мгновений слышал, как Жаглин внушал в свойственной ему манере:

— А слабо пойти и взять настоящего пиндоса?! — Жаглин ржал в отдалении, как конь. — Слабо?!

— Настоящего?.. — равнодушно спросил Жаглин, погружаясь в сон, как в трясину.

Настоящий пиндос это хорошо, миролюбиво решил он, но зачем?

— Да он к Зинке Тарасовой ходит каждый день! Возьмём?! Тошке нос утрём! — Жаглин издал глупый смешок.

Но Цветаев лишь махнул рукой: «Утрём!» и провалился в сон. Сна он не видел и с любимой Наташкой не встретился, а проснулся с таким ощущением, словно не спал. Жаглин тряс его за плечо.

— Чего? — спросил он, отмахиваясь, как от комара.

— Уже пять вечера, а Тошки нет, — пожаловался Жаглин и для жалости шмыгнул носом.

— Ну и что? — Цветаев повернулся на другой бок, намереваясь выспаться за все бессонный ночи.

— Пойдём языка брать! — Жаглин снова, как собака, цапнул его за плечо.

— На фиг язык! — брыкнулся Цветаев и совершенно ненарочно попал Жаглину по мужскому достоинству.

Жаглин был бы не Жаглиным, если бы не умел терпеть боль. Он только пробормотал:

— Падла, — и уселся на холодную батарею отопления. — Фу-у-у… — глядел он осоловело, какая же ты падла, Жека! — Чего лягаешься?! Ляха бляха!

Если дружить не умеет, пусть боится. Цветаев сел на диване, потёр лицо и проснулся окончательно. За окном было ещё светло, только свет был не белый, а жёлтый, вечерний. Где-то далеко-далеко одиночными стреляли из автомата. Он давно стал специалистом и мог на слух определить тип оружия, М-16, разумеется. «Калаш» стреляет не так. Звук у него резкий и окончательный, словно кто-то гвоздь заколотил с одного раза, и всё, а М-16 била с шершавым придыханием, как астматик, и гвоздь, естественно, с одного раза заколотить не мог. Последнее время чаще всего такая стрельба означала одно: бандерлоги выследили очередную жертву, например, «беркутовца» и выкуривают его из квартиры. Можно было пойти и вступиться за него, но Пророк крепко-накрепко запретил любое самовольство: «Мы здесь не для того сидим, чтобы страдать хернёй!» Цветаев с ним не был согласен, но поделать ничего не мог. Дисциплина и конспирация, мать их за ногу, превыше всего.

Поэтому идея прищучить мифического американца и таким образом действительно утереть нос Пророку, Цветаеву чисто теоретически понравилась. Не понравилось только то, что делать это надо днём, прилюдно, всё-таки он привык к ночи, а днём он себя чувствовал словно голым в толпе. К тому же к Жаглину не было особого доверия, в разведку он с ним не пошёл бы, потому что Жаглин был всё же распиздяй, вахлак, Шура Балаганов, и всё такое прочее. Такие люди за свои слова отвечают лишь наполовину, вторую часть в виде ответственности перекладывая на кого угодно, но только не на самого себя.

— Водка есть? — спросил он не с целью выпить, а чтобы Жаглин перестал причитать над своими яйцами.

— Водки нет! — нагло молвил Жаглин. — Фиг тебе, а не водка! Если бы не рука, я бы сам!..

Он демонстративно показал свои гипс, мол, не ты один вкалываешь. Цветаев едва не усмехнулся. Дело в том, что Жаглину не дано было умение воевать, он относился к этому так, словно к прогулке в супермаркет, исповедуя принцип эвентуальности, то есть случая, а случай на рукоблудной войне, как впрочем, и на любой другой — самая дрянная штука. На случай только дураки да сумасшедшие надеются. Цветаев же любил всё просчитывать, а что не мог просчитать, то предполагал. Может, поэтому он до сих пор жив.

— Ну тогда пошли! — неожиданно для себя решился он и поднялся.

Он только забыл, что идти за американцем, вопреки приказу Пророка, нельзя было ни к коем случае, однако им действительно овладело желание утереть нос Пророку, чтобы он не смотрел на него с презрением.

— Куда?.. — с тоской спросил Жаглин. — Куда?..

Цветаев только мотнул головой. Во рту стояла вязкая слюна, как после любой пьянки. Он поплёлся в ванную, чтобы напиться из-под крана, совершенно забыв, что ещё два дня назад они притащили из ближайшего супермаркета упаковку с минеральной водой.

Цветаев полоскал рот зубной пастой, разглядывая лицо. На виске красовалась свежая царапина, которую он вначале не заметил. Значит, немец всё же зацепил меня. Чего только в драке ни бывает, решил он и ответил сварливо:

— За языком, куда ещё?

— А-а-а-а… это всегда пожалуйста! — обрадовался Жаглин, успокоился и слёз с батареи. — Ляха бляха! Ты только скажи, брат. Я за тебя в любую драку впишусь! — пообещал он.

— Старик, оружия не бери, — посоветовал Цветаев, выходя из ванной.

— Почему? — удивился Жаглин, и на лице у него возникло тоскливое выражение.

— По качанну. Чего объяснять!

Они уже проходили это сотни раз. Ясно же, что днём они сойдут за местных обалдуев, ищущих выпивки. Хотя местные тоже таскали огнестрельное оружие. Но чем чёрт не шутит: чем меньше будем привлекать внимание, тем лучше, подумал Цветаев. Он надеялся только на свой нож да на реакцию.

— Ты как хочешь, а я возьму! — упёрся Жаглин. — Ляха бляха!

Он всегда таскал собой два пистолета: один на поясе, другой — почти игрушечный, на лодыжке. Калибр у этого игрушечного пистолета был такой крошечный, что для серьёзного дела, конечно же, абсолютно не годился. Но Жаглин любил играть в войну, которая называлась рукоблудной, и Цветаев уступил.

— Ну идём или нет? — спросил он, стоя у двери, делая вид, что не замечает, как вооружается Жаглин.

Он надел джинсовую рубаху, под которой легко прятался нож. Им овладело нетерпение, и Жаглин с его неумение быстро мобилизоваться, слегка раздражал его. Ну да недолго, решил он с облегчением. Судя по всему, зазноба американца жила совсем рядом. Сбегаем туда-сюда, легкомысленно решил он.

— Идём!

Жаглин блестел, как начищенный пятак. После пьянки он всегда выглядел так, словно его облили маслом. Ну и хорошо, решил Цветаев, чем натуральнее, тем лучше.

Дом этот, старой постройки, они выбрали исключительно по той причине, что третий подъезд его просматривался только с одной точки, и его можно было незаметно покинуть и свернуть в арку.

Бои здесь почти не велись, это в районе Крещатика всё было принесено в жертву майдану, а здесь бандерлоги сожгли пару высоток и на этом успокоились. Остальные — хлопотно, думал Цветаев. Хлопотно и скучно. Любая революция рано или поздно испускает дух. Киев мечтал о превентивном ядерном ударе по России. Великая тень Грушевского витала над Липками. Горожане то там, то здесь пробовали обороняться, но после того, как на Подолье бандерлоги расстреляли «клятую» сотню дружинников, город ужаснулся и побежал. С того момента судьба его была предрешена. «Герои в истории» покрыли себя вечным позором в неспособности самоорганизоваться. Гора родила мышь.