Андрей Кучкин - Семи смертям не бывать Страница 4

Незадолго до этих событий в Дюртюлях появилась группа рабочих с Благовещенского завода, занятого чехами. Они пришли с оружием, был у них и свой командир. Благовещенцам хотелось сохранить самостоятельность своего отряда.

— Мы будем воевать сами, — говорили они. — Мы с одного завода и в бою друг друга не выдадим.

— Но ведь разрозненные отряды легче разбить, — убеждал их Чеверев.

— Если потребуется, мы вам всегда поможем. Но пусть у нас останется свой командир.

Чеверев понимал, что такая позиция благовещенцев ослабляет отряд. Но до доры до времени терпел, давая им возможность одуматься.

— Сами придут и в отряд попросятся, — говорил своим боевикам Чеверев.

В то время, должность командира еще была выборной, и редко кто из партизанских вожаков понимал необходимость железной воинской дисциплины. Чеверев не только понимал, но и умел потребовать соблюдения такой дисциплины.

Александр Михайлович Чеверев — один из тех самородков-героев, которых в годы революции выдвинул из своей среды народ. Эти люди никогда и нигде не учились военному делу. Но они прошли хорошую школу жизни и смогли повести за собой массы, а, как показал опыт, в то время это было важнее, чем знания, приобретенные в классах военных школ и академий.

Нет ничего исключительного в биографии

Александра Чеверева. Его отец в юности ушел из казачьей станицы в Оренбург и поступил на завод рабочим. Здесь и родился Александр. Подрос — отдали в школу, но из школы исключили за какую-то незначительную провинность. Начались годы скитаний. Много изъездил и исходил он дорог, работал грузчиком в Астрахани, был бурлаком. Потом попал в Донбасс, стал шахтером. За эти годы насмотрелся на людское горе, понял, что нельзя мириться с такой жизнью. В Чите, куда перебралась его семья, он сблизился с подпольной большевистской организацией, вступил в партию. Вскоре его арестовали. Он бежал и вынужден был покинуть Читу.

Позднее все же пришлось Чевереву отведать тюремной похлебки. В Оренбурге его посадили на полгода «за богохульство», как гласил обвинительный акт.

В первые дни революции Чеверев в своей записной книжке пишет: «Рабочий — это все. Ради интересов рабочего класса я готов пожертвовать жизнью». Его высокую фигуру в солдатской гимнастерке видят в казармах, на заводах, на стихийно возникавших митингах. В сентябре 1917 года Чеверев едет на Демократическое совещание в Петроград. Там он встречается с выдающимися революционными деятелями, впервые слышит Ленина. Возвратившись на Урал, он с несокрушимой энергией выступает против Временного правительства, защищающего интересы буржуазии.

После победы Октябрьской революции Чеверева посылают устанавливать советскую власть в Стерлитамак. Он разъясняет рабочим и солдатам необходимость активных действий. Большевистская фракция Стерлитамакского Совета во главе с Чеверевым берет в свои руки власть.

В конце 1917 года в Оренбургских степях появились казачьи сотни белого атамана Дутова. Уральский пролетариат немедленно откликнулся на возникшую угрозу. Создаются вооруженные дружины рабочих и выступают из Уфы на фронт.

Чеверев приходит в губком партии с просьбой:

— Пошлите на фронт. Хочу отбить у Дутова родной Оренбург.

Ему поручают сформировать отряд. С этого момента и до самого конца гражданской войны Чеверев в армии: в Оренбургских степях, на Урале, в Сибири, на Кавказе — везде, где было трудно, где возникала угроза для Республики. Не раз он был ранен, но могучий организм быстро восстанавливал силы, и Чеверев снова возвращался в строй.

Он не щадил себя, рвался в самую гущу боя, всегда был на переднем крае. Того же требовал и от своих товарищей. Не терпел трусливых, любителей тихой жизни. Таким лучше не попадаться на его пути.

Был такой случай. Незадолго до того, как чехи заняли Уфу, Чеверев по заданию командования армии с небольшим отрядом отправился в село Топорнино, где кулаки подняли мятеж. На «Зюйде» тихо подошли ночью к селу, с рассветом без боя вошли в него и арестовали главарей восстания. Вместе с ними был посажен под стражу начальник продовольственного отряда, стоявшего в Топорнино, — высокий подтянутый человек с хорошей военной выправкой. Когда Чеверев вызвал его для разговора, он сразу набросился на него:

— За что меня арестовали? Вы ответите за свои действия!

— Подожди, подожди, не волнуйся, — прервал его Чеверев. — Ты где был во время восстания, когда кулаки убивали коммунистов?

— В Топорнино, собирал хлеб.

— Сколько бойцов было в твоем отряде?

— Пятнадцать конных.

— К тебе наши люди обращались за помощью? Говорили, что ты должен выступить против восставших?

Начальник отряда смешался и, уже сбавив тон, ответил:

— Это в мои обязанности не входило. Мое дело собирать хлеб.

— Вот как ты рассуждаешь! Хорош гусь! — гневно сказал Чеверев. — Товарищей убивают кулаки, а он в это время собирает хлеб. Если свергают Советы, как ты можешь стоять в стороне и наблюдать? Для кого же ты тогда хлеб собираешь?

— Но ведь не везде Советы свергнуты.

— Я вижу, ты жалеешь, что не везде свергнуты.

— Прошу меня не оскорблять. За это вы ответите!

— Молчать, подлец! — не выдержал Чеверев.

Он строго покарал предателя.

Таков был Чеверев — непреклонный в исполнении своего революционного долга, мужественный человек, на которого можно было положиться в самую трудную минуту.

Обычно накануне боя Чеверев был особенно деятелен. Он умел заражать бойцов своей энергией. Так было и перед атакой белых на Дюртюли.

Днем Чеверев собрал бойцов. Он решил сломить сопротивление благовещенцев и объединить отряды. Высказался он резко, прямо: хотят того или нет товарищи из Благовещенска, но они ослабляют дисциплину, вносят разлад в жизнь отряда, а значит, действуют на руку врагу.

Возражать против этого было трудно. Тут же, во время митинга, и произошло объединение отрядов.

Весь отряд был разбит на три группы. Одна из них расположилась в центре, две другие — по флангам. Едва боевики залегли, как невдалеке показалась группа людей, на первый взгляд человек около тридцати, бегущих прямо на цепь. По ним хотели открыть огонь, но вовремя разобрались: это были крестьяне из соседней деревни. Они сообщили о том, что к Дюртюлям приближаются чехи, и потребовали, чтобы им выдали винтовки и приняли в отряд. Крестьян отослали на «Зюйд», где они и получили оружие.

Если бы не помощь крестьян из башкирских деревень Султанбеково, Иванаево, Аргамак, трудно пришлось бы на этот раз чеверевцам. В самый разгар боя, когда, казалось, не удастся удержать Дюртюли, они появились со своими старыми охотничьими ружьями, с берданками. В селе они уничтожали врага из-за угла.

Долгое время бой шел в центре села у церкви. Отряд, отступивший под натиском противника, распался на отдельные группы, с ожесточением отбивающиеся от наседающего врага. На пристани в это время шла борьба за пароход. Чехи наступали по берегу, стремясь захватить «Зюйд» и открыли по нему пулеметный огонь. Положение спасло единственное трехдюймовое орудие чеверевцев, не только косившее наступавших на пристань чехов, но и подбадривающее сражающихся в центре села.

В рубке парохода лежал раненый боец Маслов, которого принесли сюда товарищи. Когда чехи стали обстреливать пароход, Маслов оттолкнул от себя сестру Хамитову, делавшую ему перевязку, взял винтовку и в одном белье появился на линии огня.

В эти часы Чеверев и Данилка были у церкви. Здесь решалась судьба Дюртюлей. У Данилки было несколько гранат, которые он сумел сберечь и теперь расходовал расчетливо, неторопливо. Когда враги атаковали окопавшихся возле церкви боевиков, в них полетели гранаты. Оставив на улице Дюртюлей несколько десятков трупов, чехи и белогвардейцы к исходу дня отошли от села.

Дорого обошелся врагу налет на Дюртюли. Враг не ожидал, что встретит здесь такое сопротивление, и, понеся большие потери, отступил. Но теперь, конечно, следовало ждать нот вой и более опасной атаки.

ОТЕЦ

Борода почти до пояса. Блестит голое темя. Шестьюдесятью годами нелегкой жизни согнута спина. Но глаза, окруженные лучиками морщин, еще светятся по-молодому, хитровато и настороженно ощупывают людей.

Это — Отец, представитель старшего поколения в отряде Чеверева. Однажды он появился в деревне, где стоял отряд, со старой охотничьей винтовкой за плечами и с тех пор делит с чеверевцами тяжкую боевую страду.

— Ты бы, Отец, пожалел себя. Пусть молодые повоюют. А твое дело на печи лежать да кости греть, — попробовал пошутить как-то Васька Сутин, отрядный балагур.

На первый раз старик промолчал. А когда Сутин пристал к нему снова, сгреб его, не говоря лишнего слова, в охапку и через раскрытое окно выбросил из избы.

Узнав ближе старика, бойцы полюбили его. А старик сразу же выделил Данилку Чиркова — то ли за душевное тепло, на которое так щедр был Молодой боец, то ли за смелость, а скорее всего потому, что почувствовал в нем родственную душу охотника, жадную к странствиям и опасности.