Николай Черкашин - Белые манжеты Страница 4

Много позже, после Классов, когда командиру подводной лодки капитану 3-го ранга Абатурову сказали, что если он не подаст нынче рапорт в Морскую академию, то в следующем году он не пройдет туда по возрастному цензу, «неперспективный» командир рапорта так и не написал. Ушел в очередной поход, из которого вернулся с орденом Красной Звезды.

Вот такой человек заглянул к концу голицынской стажировки в старшинскую и, сбив пилотку на затылок, весело спросил:

— Ну что, мичман, придешь к нам служить?

И судьба Дмитрия Голицына решилась в тот же миг.

— Приду, товарищ командир!

Подводная лодка дрейфовала в Средиземном море. С мостика приказали открыть гидроакустическую вахту, и мичман Голицын, не чуя ничего дурного, включил аппаратуру на прогрев. Через несколько минут бодро прокричал в микрофон:

— Мостик, горизонт чист! Акустик.

Динамик откликнулся голосом командира:

— Прослушать горизонт в носовом секторе!

Голицын прокрутил штурвальчик поворота антенны, но в наушниках по-прежнему стоял мерный жвачный шум волны, заплескивающейся на корпус субмарины.

— Мостик, горизонт чист! — еще раз доложил мичман.

— Акустик, прослушать горизонт по пеленгу… градусов!

Капитан 3-го ранга Абатуров хорошо владел голосом, но сейчас сквозь стальную мембрану явно прорывались нотки раздражения.

Как ни вслушивался Голицын в подводную даль, ничего, кроме шорохов, треска да монотонных стонов самцов горбыля, расслышать не мог. Осенью в здешних водах Средиземного моря стоит «глухая» гидрология: как будто гидрофоны накрывают толстым ватным одеялом.

— Горизонт чист, — сообщил Дмитрий, уже не ожидая ничего хорошего.

— Мичману Голицыну, — взорвался динамик, — прибыть на мостик!

Он передал вахту старшине 1-й статьи Сердюку и пронырнул сквозь переборочный и рубочные люки на мостик.

— Товарищ командир, мич…

Абатуров прервал рапорт сердитым кивком в сторону длиннющего танкера, загромоздившего полгоризонта. Танкер проходил так близко, что без бинокля можно было разглядеть и голубополосый греческий флаг, и полуголого матроса, который катил по верхней палубе на красном велосипеде, и черноволосую гречанку, из-под руки разглядывавшую диковинный подводный корабль.

— Вот он, твой «чистый горизонт»! — не выдержал Абатуров.

Самое обидное, что при сцене посрамления старшины команды акустиков присутствовал и боцман — старший мичман Белохатко. Боцман стоял рядом с командиром, смотрел на Голицына сверху вниз — с мостика в ограждение рубки, и обожженные солнцем губы насмешливо кривились: «Глухарь ты в белых манжетах… И за что тебя Родина севрюгой кормит?!»

Можно не сомневаться, именно такую тираду выдаст он нынче за обедом, и вся мичманская кают-компания дружно захмыкает, заулыбается…

Отношения с боцманом начали портиться едва ли не на второй месяц автономного похода. А началось, пожалуй, с пустяка — с белых манжет… Рукава у флотского кителя, что трубы. Когда руки на столе, сразу видно, что под кителем надето. Не очень-то это красиво: сидят мичманы в кают-компании, сверкают звездочками на погонах, а из обшлагов у кого что проглядывает — то полосатый тельник, то голубая исподняя рубаха, то рукава рыжего — аварийного — свитера высовываются… Вот и решил Голицын слегка облагородить свой внешний вид. Завел себе белые манжеты с серебряными запонками. Немудреная вещь — манжеты: обернул вокруг запястий отутюженные белые полоски, скрепил запонками, и китель сразу же приобретает эдакий староофицерский лоск, будто и впрямь под суровым корабельным платьем накрахмаленная сорочка. Конечно, в лодочной тесноте белоснежное белье — роскошь немыслимая, но манжеты простирать лишний раз ничего не стоит. Была бы охота.

Первым элегантную деталь в голицынской одежде приметил торпедный электрик мичман Никифоров.

— Ну ты даешь, Петрович! — засмеялся за обедом электрик. — Вылитый аристократ! У тебя, случаем, дедушка не того?.. Не в князьях состоял? Фамилия-то известно какая…

Пустячное это событие — белые манжеты — оживило каютный мирок, и пошли споры-разговоры, и только боцман, Андрей Белохатко, неодобрительно хмыкнул и процедил сквозь золотые зубы:

— Лодка чистеньких не любит…

— Боцман чистеньких не любит! — парировал Голицын.

С того злополучного обеда за мичманом Голицыным утвердилось прозвище Князь.

А на другой день в отсеках развернулась субботняя приборка, и боцман выставил из-под диванного рундука ящички с гидроакустическим ЗИПом.[3]

— Твое хозяйство? — спросил он Голицына. — Вот и храни в своей рубке.

Конечно же, то было несомненное зловредство. Кому не известно, что в рубке акустиков и без того не повернуться. На лодке каждый кубический дециметр свободного пространства в цене. И торпедисты, и мотористы, и электрики, и радисты стараются захватить в дальний поход как можно больше запчастей к своим аппаратам и механизмам. А тут еще коки с макаронными коробками и консервными банками. А тут еще баталер претендует на любой уголок, на любую «шхеру», куда бы можно было засунуть лишнюю кипу «разовых» простыней, рубах, тропических тапочек… Отсеки не резиновые. Вот и идут старшины команд на поклон к боцману, хозяину всевозможных выгородок, рундуков, камер, сухих цистерн. А у боцмана свои проблемы, свое имущество — шхиперское, рулевое, сигнальное, штурманское….

Штатная койка Голицына — в аккумуляторном отсеке нижняя по левому борту, изголовьем к носовой переборке, за которой пост радиотелеграфистов. Проще говоря, диванчик в углу мичманской кают-компании. Под ним-то и разместил Дмитрий вместо личных вещей ящички, пеналы, сменные блоки к станциям. Теперь же боцман выставил их на том основании, что все равно-де Голицын в кают-компании не живет, перебрался в офицерский отсек поближе к гидроакустической рубке, кот пусть и хранит свое хозяйство «по месту жительства».

Мичман мичману не начальство, за рундук можно было бы и повоевать — шутка ли отыскивать теперь свободный кубометр объема?! Но с Белохатко особо не поспоришь. Во-первых, по корабельному уставу боцман в мичманской кают-компании — старшее лицо. Недаром он восседает во главе стола — там же, где командир в кают-компании офицеров. Во-вторых, боцман — единственный из мичманов, кто несет вахту, то есть стоит в надводном положении на мостике. Дело это сволочное и потому почетное. Тут у Белохатко как бы моральное право поглядывать на всю мичманскую братию свысока. Даром, что ли, передние зубы вставные — в шторм приложило волной к колпаку пеленгатора. В-третих, боцман — лицо особо приближенное к командиру. Под водой в центральном посту они сидят рядышком: Абатуров в железном креслице, а в ногах у него, словно первый визирь у султанского трона, сутулится на разножке Белохатко, сжимая в кулаках манипуляторы рулей глубины. Впрочем, сжимают их новички-горизонтальщики. Боцман лишь прикасается к черным ручкам, поигрывает ими виртуозно: чуть-чуть вправо, чуть-чуть влево, носовые — чуть на всплытие, кормовые — чуть на погружение. Дифферент «нолик в нолик». Лодка держит глубину как по ниточке.

Голицын, сидя в своей рубке, всегда знает, кто в центральном на вахте — боцман или кто-то из молодых. Белохатко зря рулями не «машет», перекладывает их редко и с толком. Оттого и гидравлика в трубах реже шипит. Насос реже работает — шуму меньше. Плохого горизонтальщика за версту слышно: чик-чик, чик-чик…

Абатуров на боцмана надышаться не может: «Андрей Иваныч, подвсплыви на полметра…», «Андрей Иваныч, нырни еще на полета…», «Андрей Иваныч, одержи», «Андрей Иваныч, замри».

Был командир с Белохатко на короткой ноге не только по службе. Оба в прошлом году купили «Жигули» одной марки. Боцман менял машину уже в третий раз — начинал еще с «Запорожцев», да и до флота баранку крутил, и Абатуров-любитель благоговел перед познаниями профессионала. В отпуск на юг ездили вместе автокараваном.

Взяв все эти обстоятельства в толк, Голицын не стал препираться с боцманом; вызвал своих «глухарей»,[4] велел рассовать ЗИП по «шхерам». Потом сходил на камбуз, попросил у коков немного картофельной муки и за ужином вызывающе выпростал из рукавов кителя ослепительно белые, жесткие от крахмала манжеты.

Весь день, поджидая танкер-заправщик, подводная лодка нежилась под изобильным океанским солнцем. И весь день Абатуров, завидев на горизонте какое-нибудь судно, тут же требовал от Голицына определить на слух дистанцию, пеленг, курс, скорость по оборотам, запрашивал род двигателя: что там шумит — турбина, дизель, паровая машина?..

Было досадно сидеть в отсеке, киснуть в духоте рубки, когда другие подставляют спины роскошному солнцу — в кои-то веки такое выпадает?! Если гидроакустик ошибался, Абатуров «высвистывал» его на мостик, и мичман воочию видел свою ошибку, а заодно прихватывал взглядом веселую кутерьму возле люка в носовой надстройке — там свободные от вахт и работ спускались в междубортное пространство поплескаться в морской водице.