Сергей Скрипник - Телохранитель Страница 4

— Ну, это мы еще посмотрим, — хмурясь, изрек англичанин. — Я сейчас говорю не об этом. Неужели вы не видите, что представляет собой Аманулла-хан. Типичный зажравшийся сатрап. А вы ему про равенство и про братство всех людей. Кстати, сегодня любому дураку понятно, что эмира надо отстранять от власти. У вас есть достойная ему замена?

— А у вас? — Примаков вдруг вспомнил, что он — выходец из украинской «черты оседлости», и по традиции, укоренившейся в его родных местах, ответил вопросом на вопрос.

— Не скажу, что замена такая уж и достойная. Здесь вообще очень трудно найти достойного человека, чтобы сделать его справедливым правителем, но, признаюсь, есть.

— Еще одна крапленая карта в шулерской колоде, — парировал Рагиб-бей. — Извините за недипломатичность высказывания.

— Да оставьте вы этот чертов этикет, — отмахнулся Смоллетт. — Нас все равно никто не слышит. А если и слышит, то не понимает. Да я, признаться, уже и сам не понимаю сути нашего спора и не знаю способа, как вас убедить.

— В чем убедить? — удивился Примаков.

— Я не хочу быть, почтенный Рагиб-бей, Дельфийским оракулом или, того хуже, Кассандрой, — попытался объяснить собеседнику капитан, — но я абсолютно уверен в том, что ваша классовая борьба вас же в конце концов и сожрет, как Сатурн — своих новорожденных детей.

— Каким же это образом? — Рагиб-бей хоть и с иронией отнесся к сказанному только что Смоллеттом, но его разбирало любопытство, какую очередную «шулерскую карту» подбросит ему противник.

— Вы знаете, Виталий Маркович, — такое неожиданное обращение слегка покоробило Примакова, но он сдержался от того, чтобы сделать британцу замечание, — я оканчивал Оксфордский университет, где прошел полный курс социальной психологии. Я знаю, что в Советской России многие общественные науки либо полностью запрещены, либо трактуются на свой особый лад, далекий от их подлинной сущности. Так вот, социальная психология утверждает, что энтузиазм, опираясь на который вы вот уже без малого десять лет строите справедливое общество, имеет тенденцию к сильным мутациям. То есть, по-вашему, к перерождению или даже полному вырождению.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что своего внешнего и внутреннего классового врага вы уже практически уничтожили — белогвардейцев разгромили, интервентов изгнали, внутреннюю марксистскую оппозицию извели. Но Молох энтузиазма, обретающего иное качество, требует от вас все новых и новых жертв. Он ненасытен. И вы их станете искать среди своих, как это было в случае с якобинской диктатурой.

— Что вы от меня хотите, рассказывая мне все эти страхи? — Рагиб-бей был сбит с толку речами собеседника и едва мог поддерживать беседу наводящими вопросами.

Смоллетт встал, подошел к окну, отодвинул портьеру, глотнул виски из бокала и сказал Рагиб-бею:

— Полюбуйтесь, какая дивная восточная ночь на улице.

— Вы мне зубы не заговаривайте, мистер Смоллетт. Что вы задумали? Меня просто-таки распирает от нетерпения побыстрее это узнать.

— Послушайте, генерал, — обратился британец к Примакову.

— Во как! — сардонически отреагировал на подобный «официоз» Рагиб-бей и, немного помолчав, пристально разглядывая своего визави, добавил: — Я не генерал. У нас в СССР нет генералов. А что касается советских воинских званий, то я — бывший командир кавалеристского корпуса.

— По-нашему, все равно генерал. Только, пожалуйста, не перебивайте меня, а то я сам собьюсь и не скажу того, что должен вам сказать. — Чувствовалось, что Смоллетт испытывает какую-то внутреннюю неловкость. — Служба Его Величеству королю Георгу V ждет вас.

— Не понял. Вы что же, меня, атамана Червонного казачества, вербуете в империалисты?

— Я не вербую, я предлагаю, — стал напирать Смоллетт. — Поймите, в скором времени в вашей стране таким умным людям, как вы, не останется места. Тирания, установившаяся в Советской России, будет развиваться по тем же законам, что и тирания некоторых отпрысков династии Валуа или Наполеона Бонапарта, и ничего хорошего лично вам и многим другим, кто вам дорог, она не принесет.

— Наука «социальная психология» вам это подсказывает? — Рагиб-бей уже не скрывал своего раздражения.

— Именно она, социальная психология.

— Так, значит, все эти ваши заумствования предназначались только для того, чтобы сделать из меня предателя? — не унимался Примаков.

— Ни в коей мере, — попытался успокоить собеседника англичанин, думая про себя, какие же все-таки твердолобые упрямцы эти большевики. — Осознайте перспективу, которая ожидает вас в случае, если вы примете мое предложение, — два-три года агентурной работы на родине, потом мы вас тайно переправляем с семьей в одну из наших колоний, предположим в Индию или Южно-Африканский союз, откуда вы через три года уже в чине британского армейского генерала переезжаете в Лондон и становитесь уважаемым членом свободного демократического общества. Извините, но английским генералом без службы в колониальных войсках вас не в силах сделать даже Его Королевское Величество.

— Довольно извинений и оправданий, — отрезал Примаков. — На этом считаю нашу беседу оконченной и имею честь откланяться. Очень приятно было познакомиться и пообщаться с таким умным собеседником.

Слегка склонив голову, он по-армейски щелкнул каблуками и вышел из затемненной комнаты, в которой воздух ему казался теперь спертым и удушливым, в широкую анфиладу, где продолжалось шумное застолье.

Смоллетт остался, выпил немного виски, закурил еще одну сигару, проделав с ней ту же самую процедуру, что и с прежней, и вновь опустился в кресло. Своей сегодняшней миссией он был крайне недоволен, посчитав ее проваленной.

Окровавленный, весь в синяках и кровоподтеках Примаков лежал на грязном полу, заплеванном, пропитанном мочой, его собственной и тех, кто над ним глумился, и думал о том, насколько прав тогда, почти десять лет тому назад, был его идейный враг — британский империалист Джек Элиот Смоллетт. В темном каземате, с тонюсенькой прожилкой света в щели смотрового окошечка — о как страшно было, когда оно открывалось и света в камере становилось больше, — ему мерещилось, что над ним возвышается Сатурн, пожирающий своих новорожденных детей, а рядом пристроился Молох в ожидании, что ему тоже вот-вот станут приносить в жертву младенцев.

Ранним утром 15 апреля 1929 года тишину над пограничной рекой Амударья, разделявшей два Туркестана — советский и афганский, — прорезал рев аэропланов с красными звездами на крыльях. К этому времени отряд в две тысячи сабель под командованием «турецкоподданного» офицера Рагиб-бея (он же — бывший атаман Червонного казачества Виталий Маркович Примаков) уже преодолел водную преграду у Термеза и углубился в сопредельную территорию.

Первый оказавшийся на пути сил вторжения погранпост у кишлака Пата Кисар был разгромлен в считаные минуты сокрушительными ударами с земли и воздуха. Из полсотни его защитников в плен были взяты только двое, остальные погибли. Вскоре таким же образом был обращен в пустынную пыль и спешивший им на помощь гарнизон соседней заставы Сиях-Герд.

Цель рейда Рагиб-бея была прорваться к Мазари-Шарифу, столице Афганского Туркестана, и, закрепившись в ней, идти потом на соединение с основными силами Амануллы-хана, свергнутого за три месяца до этого таджикскими повстанцами авантюриста и разбойника Бача-и Сакао, который в итоге захватил Кабул и провозгласил себя вторым эмиром Афганистана под именем Хабибулла II.

Первичная поставленная задача была достигнута довольно легко. По пути к конечному на данном этапе пункту следования один за другим пали города Келиф и Ханабад. Ровно через неделю после вторжения Рагиб-бей взял штурмом Мазари-Шариф… и почти на полмесяца оказался в нем наглухо запертым.

— Какого черта надо было сюда лезть, Сашок, когда командование знало, что здесь басмачей больше, чем песка в Каракумах, — сетовал Рагиб-бей своей правой руке Али-Азваль-хану, в миру красному комбригу Александру Черепанову, на второй день своего сидения в Мазари-Шарифе.

Было 26 апреля. Захваченный красным отрядом город осаждающие оставили без воды, они отвели в сторону все арыки. Запасы стремительно истощались, часть людей погибла во время жестокого штурма, предпринятого накануне афганскими регулярными подразделениями (их в отряде Рагиб-бея считали мятежниками, поскольку они поддерживали нового эмира), расквартированными в соседней крепости Дейдади, местными ополченцами и подоспевшими им на подмогу басмачами Ибрагим-бека.

В штабе отряда царила нервозная обстановка.

— Эти фанатики шли на приступ, не думая о смерти, — оценил степень сопротивления автохтонов Али-Азваль-хан — Черепанов.

— В том-то и дело, — согласился с ним Рагиб-бей и зло посмотрел на Хайдара, кадрового афганского офицера, своего начальника штаба. — Где, я спрашиваю вас, любезный, широкая поддержка местного населения, которую нам обещал ваш словоохотливый генерал Гулам-Наби-хан Чархи? Видимо, он засиделся послом в Москве и маленько позабыл об истинных людских настроениях в своей стране.