Петр Лебеденко - Навстречу ветрам Страница 4

4

Последний кабинет… Последний врач… Если здесь не произойдет «осечка», Андрей Степной будет летчиком. Врач, выслушав сердце, сказал:

Как хороший механизм!

Против графы «Телосложение» стояла сокращенная запись «Атлетич.». В глазном кабинете написали: «Левый — 1,0, правый — 1,0». На вращающемся кресле его крутили бесконечно, но, когда кресло быстро останавливали и предлагали смотреть в одну точку, Андрей собирал всю свою волю, стараясь не качнуться в сторону.

И вот последний кабинет, на двери которого прибита под стеклом на дощечке надпись «Оториноларинголог». Андрей стоял, прислонясь к стене, и смотрел на противоположную дверь. Там у врача-невропатолога был сейчас Игнат. После того как начала работать комиссия, Андрей и Игнат встретились в коридоре один только раз. Андрей шел в кабинет терапевта, когда оттуда выскочил Игнат и, хлопнув Андрея по голой спине, воскликнул:

Чудесно, Андр Юшка! Пока все хорошо! Как у тебя?

Тоже хорошо, Бледнолицый. Куда ты сейчас?

К хирургу.

Ни пуха, ни пера!

И они расстались.

Больше всего браковали в кабинете невропатолога. Никто так придирчиво не осматривал своих посетителей как старый врач в очках с золотой оправой, поверх которых глядели пытливые, казалось, чуть насмешливые глаза. Старик ослушивал, измерял давление крови, вдавливал худыми жесткими пальцами глаза, роговой пластинкой чертил на груди всевозможные линии и при этом все время задавал самые разнообразные вопросы:

Вы часто грустите, молодой человек?

Редко, — отвечал молодой человек, чувствуя в вопросе какой-то подвох.

А смеетесь?

Будущий летчик на минутку задумывался. Нужно ли часто смеяться, если хочешь стать летчиком? Или необходимо всегда быть серьезным? Обычно выбиралось среднее:

Смеюсь, когда весело, доктор.

Вот как! — глаза за очками прищуривались и словно удивлялись. — А скажите, никто из ваших родственников не страдал эпилепсией?

Чем, доктор?

Ну, припадки у кого-нибудь были?..

Нет, такого в роду у нас не было! — с облегчением отвечал осматриваемый.

Снова начиналось прощупывание, прослушивание, снова задавались десятки вопросов, и в шести-семи случаях из десяти врач обычно говорил:

И что это вы, батенька, все летать вздумали? Кто же на земле останется? Ну-ну, не хнычьте… Я ведь еще ничего не сказал. Идите, результат потом узнаете…

Но это уже было провалом. Все об этом знали…

С тревогой за своего друга смотрел сейчас Андрей на дверь врача-невропатолога. Он хотел дождаться, пока оттуда выйдет Игнат, но в это время его позвали:

Степной!

Андрей вошел в кабинет. За круглым столом, на котором стояли всевозможные пузырьки, баночки, колбочки, сидела девушка в белом халате и перелистывала санитарную карточку Андрея. Потом она поманила его пальцем и указала на стул. Андрей сел.

Возьмите этот пузырек и понюхайте.

Андрей придвинул к себе пузырек со светлой жидкостью и понюхал.

Чем пахнет? — спросила девушка.

Андрею показалось, что жидкость вообще не имеет никакого запаха. «Но не дадут же нюхать простую воду!»— подумал он. И наобум ответил:

Крем-содой.

Девушка строго посмотрела на него и сказала:

Не сочиняйте. Вода ничем не пахнет.

Я так и думал, — виновато улыбнулся Андрей. Потом он безошибочно определил запах ландышевой настойки, яблочного напитка, и наконец девушка отослала его к своей подруге. Началась проверка слуха. Андрея ставили то в десяти, то в восьми шагах от проверяющего, заставляли закрывать одно ухо и чуть слышно шептали:

Чудо…

Чудо! — громко повторял Андрей.

Самолет…

Самолет!

Довольно.

Довольно! — Андрей почти кричал. Он уже был уверен, что испытания выдержаны, и не знал, как умерить бушующее чувство радости, заполнившее все его существо. Ему хотелось расцеловать и ту девушку, которая подвела его на простой воде, и ее подругу, которая таким чудесным голосом шептала ему хорошее слово «чудо». Ему хотелось петь и плясать, Андрей даже присел на краешек стула, чтобы немножко остыть.

Вы свободны, товарищ будущий летчик! — с самой замечательной улыбкой, какую только приходилось видеть Андрею в своей жизни, сказала девушка.

Кто это сказал: «Счастье редко приходит одно, без печали».

Первый, кого увидел Андрей, захлопнув за собой дверь, был Игнат Морев. Он стоял спиной к Андрею у окна, но по его опущенным плечам, по склоненной голове Андрей сразу же понял: не прошел. Сердце Андрея словно раздвоилось: в одной его половине еще пела радость, неудержимая, захлестывающая, а другая половина уже сжалась в комочек и наполнилась горечью. Он подошел к Игнату и тихонько позвал:

Бледнолицый!..

Игнат обернулся.

Нет, это не лицо Игната! Бледная маска с тусклыми глазами, в которых дрожали, как росинки, слезы, и губы по-детски дергались.

Ну как? — Андрей спросил это, лишь бы не молчать.

Но Игнат вдруг рассвирепел:

Что — как? Пошли вы все к чертовой матери! И ты — тоже! Думаешь, не вижу по глазам, что злорад ствуешь?! Вижу все! И не трогай меня, слышишь?!

Игнат… — Андрей положил руку ему на плечо. — Зачем ты так, Бледнолицый?

Не трогай меня! — Игнат резко сбросил его руку и зло на него посмотрел. — Летчик! — добавил он с иронией. — Небось, помчишься сейчас давать Лизке телеграмму: так, мол, и так, я буду летчиком, а Игнат провалился!..

Какая-то струнка дрогнула в душе Андрея, и у него так же, как у Игната, задрожали губы. Он внимательно посмотрел на товарища и тихо спросил:

Ты понимаешь, что говоришь? Разве я в чем-нибудь виноват?

Игнат оттолкнул его и быстро пошел к выходу.

В скверике душно пахло акацией. По песчаной дорожке женщина катила коляску, в которой сидел маленький мальчуган, вертел рукой трещотку и гудел:

У-у-у… У-у-у…

Под носом у карапуза застыла капля.

Сопляк! — пробурчал Игнат и сел на скамью.

Коляска проехала мимо него, и мальчуган помахал Игнату ручкой.

Что же теперь делать? — вслух проговорил Игнат. — С какими глазами возвращаться домой?

Он вдруг вспомнил Лизу, которая долго бежала за набиравшим скорость поездом и кричала:

Счастливого, Игнат. Ни пуха, ни пера, Андр Юшка! Прилетайте к нам на самолете.

Игнат смеялся, губами показывал, что он ее крепко целует на прощание, и ему тогда грезилось, как после долгой разлуки встретится он со своей Лизкой. На нем будет темно-синий китель с голубыми петлицами, на фуражке — золотой краб с пропеллером. И Лиза, гордая им, будет идти рядом и смеяться от радости…

И вот теперь… Теперь все пошло к черту! У него что-то плохо с нервами и… никаких голубых петлиц, никакого счастливого смеха. Игнат Морев — обыкновенный каменщик, и вместо темно-синего кителя и золотого краба придется снова надевать свой фартук и брать в руки мастерок вместо штурвала. Андрей Степной… Смотрит он сейчас вон из того окна на сквер, на Игната и сочиняет в уме телеграмму Лизке. Будущий летчик…

Игнат вытащил из кармана папиросу и закурил. Мимо прошли незнакомые парни, возбужденно обсуждая результаты медкомиссии. Один из них, с рыжей копной волос на голове, размахивая руками, говорил:

Чтоб меня убили, никогда не думал, что забракуют. Я на соревнованиях занял первое место по боксу и на одиннадцатой минуте нокаутировал самого Леньку Тихого из Одессы. У меня легкие, как кузнечные мехи, чтоб меня убили. И вот, пожалуйста. Одна нога короче другой на сколько-то миллиметров.

Он сплюнул и уже спокойнее подвел итог:

Ну и ладно! У меня токарный станок — ясно солнышко, и меня уже второй год не снимают с Доски почета. А это — не фунт прованского масла. Проживем!

Игнат невольно улыбнулся. Ему сразу же понравился этот рыжий токарь.

«Ну, а я, — подумал Игнат, — разве плохой каменщик? Разве не висит сейчас моя физиономия на Доске почета? И Лиза даже обрадуется, пожалуй, что не надо будет надолго разлучаться… А что Андр Юшка будет летчиком, так разве это плохо? И почему я на него обозлился?..»

Игнат вдруг почувствовал, как у него защемило под ложечкой. Только теперь, немного успокоившись, он понял, как незаслуженно обидел друга. И за что?

Игнат беспокойно заерзал на скамейке. Потом вскочил и направился было разыскивать Андрея, но тот сам появился в сквере. Он шел к Игнату медленно, лицо у него было печальное, словно не Игната, а его забраковала медкомиссия.

Игнат бросился навстречу товарищу.

Андрей! — закричал он. — Андр Юшка! Дай мне свою руку! Даешь? Я идиот, хам, слышишь! Ударь меня, Андр Юшка! Не хочешь? Тогда я сейчас же дам Лизке телеграмму: «Я, Игнат Морев, прохвост и неврастеник тчк Плюнь мне в глаза тчк». Идем на телеграф!

Сядем, — сказал Андрей.

Они сели рядом.

Я не сержусь на тебя, — проговорил Андрей. — Знаю: тебе тяжело. Правда?